Культ Орфея всегда был распространен в захолустьях, в частности во Фракии, этом рассаднике ведьм. Позже его стали использовать по всему греческому миру. Из того немногого, что мне известно об орфизме, я могу заключить, что это не более чем грубое переложение прекрасной и правдивой истории о герое Гильгамеше. Он тоже спускался в подземное царство, чтобы вернуть оттуда своего любимого Энкиду. Нет, Демокрит, Гильгамеш не был греком, он был великим героем и, подобно большинству великих героев, хотел слишком многого. В мире для него не было ничего неодолимого, кроме собственно этого ничего — смерти. А герой хотел жить вечно. Но даже славный Гильгамеш не смог изменить естественного хода вещей. Смирившись с этой суровой истиной, он успокоился… и умер.
Легенду о Гильгамеше я узнал в Вавилоне. В стародавние времена Гильгамешу поклонялись во всем мире. Сегодня он забыт почти повсюду, кроме Вавилона. Время долгого владычества в самом деле очень долгое. Беда греков в том, что они не представляют, как стара земля. Они словно не понимают, что все случившееся уже случалось когда-то. Все повторяется, кроме конца. А в Индии думают, что и конец уже случался много раз, что мир циклически догорает — и разгорается снова.
Демокрит считает своим долгом просветить меня насчет орфизма. Видимо, орфики тоже верят в переселение душ, и этот процесс якобы заканчивается лишь тогда, когда через ритуалы и все такое прочее дух очищается. Я полагаюсь в этом вопросе на компетенцию Демокрита. Ты ведь тоже из Фракии. Ты уже убедил меня, что Лаис из-за своей склонности к темным силам природы никогда не понимала культа Орфея.
— Вряд ли Пифагор говорил, что тоже спускался в царство Аида, но он поведал мне одну странную историю. — Демоцед казался немного опечаленным, словно ему не очень нравилось то, что он собирался нам рассказать. — Вскоре после его возвращения из Вавилона мы прогуливались по новому молу, только что сооруженному Поликрагом в заливе, и вдруг Пифагор замер и поглядел на меня. Он был много выше меня ростом. «Вспомнил! — воскликнул он. — Я все вспомнил!» Я не имел понятия, о чем это он. «Что вспомнил?» — спросил я. «Мои прежние жизни».
И очень убедительно Пифагор рассказал мне, как в первых своих воплощениях он был сыном бога Гермеса и земной женщины. И Гермес так любил своего сына, что посулил дать ему что угодно, кроме бессмертия, — бессмертны только боги. И мальчик попросил о следующей милости: «Сделай так, чтобы я помнил все свои жизни в предыдущих воплощениях». И Гермес согласился. «И вот теперь я помню, как был птицей, воином, лисицей, ахейцем в Трое. Все это я, и я буду жить, пока не сольюсь с целым», — сказал Пифагор.
Рассказ Демоцеда оставил во мне глубокое впечатление, и я часто жалел, что не был знаком с Пифагором. Когда соперничающая партия изгнала его из Кротона, он нашел убежище в одном из метапонтийских храмов, где уморил себя голодом. К тому времени мне было уже двадцать лет, и я мог бы с ним увидеться. Говорят, он до самого конца принимал желающих с ним поговорить. Я беру на себя смелость назвать это все же концом. Если я заблуждаюсь, то он, возможно, и сейчас разгуливает по улицам Афин и его память полнится воспоминаниями о тысячах предыдущих судеб.
Демокрит говорит, что в Фивах есть пифагорейская школа, до недавних пор возглавляемая кротонцем по имени Лисий. Демокрит был поражен приписываемыми этому Лисию словами: «Люди должны умирать, поскольку не могут соединить начало с концом».
Да, это в самом деле мудро. Человеческую жизнь можно изобразить в виде нисходящей прямой линии. Но когда душа, то есть часть божественного огня в нас, соединяется с первоначальным источником жизни, достигается совершенная форма — прямая превращается в окружность, и начало встречается с концом.
Здесь должен отметить, что ребенком я не отличался особыми способностями. Ни в коем случае не хочу выставлять себя пророком, чудотворцем или философом — я не был им ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Мне выпало родиться Спитамой, и я не могу пожаловаться на судьбу. Мое место в мире принесло мне массу радостей, хотя я и испытывал постоянную враждебность магов — последователей Лжи. Но эта враждебность более чем возмещена проявленной ко мне милостью трех Великих Царей — Дария, Ксеркса и Артаксеркса.
Никогда не имея склонности к религии или магии, от природы я люблю размышлять. И считаю своим долгом сопоставлять религиозные и философские системы с той истиной, следовать которой мне было предписано от рождения.
За свою долгую жизнь я познакомился с разными верованиями и с удивлением обнаружил в других религиях элементы того, что считал откровением Мудрого Господа, которое тот открыл специально для Зороастра. Но теперь мне ясно, что Мудрый Господь может говорить на любых языках — и на всех языках его слова редко понимают и еще реже им следуют. Но слова от этого не изменяются. Потому что они истинны.
В детстве я вел двойную жизнь: религиозную — дома с Лаис и магами-зороастрийцами и другую — в школе. Мне больше нравилась последняя, в обществе моего ровесника Ксеркса (мы родились в один день) и его двоюродного брата Мардония, сына Гобрия. Кроме Милона, все мои одноклассники были персы. Сыновей Гистиэя, по некоторым соображениям, не брали в первую группу. Не думаю, что такое исключение доставляло радость честолюбивому тирану.
Нас утомляли военными упражнениями, но я их любил хотя бы потому, что в них не вмешивались маги. Нас обучали лучшие из «бессмертных», то есть лучшие воины в мире.
Утро, когда я познакомился с Ксерксом, запечатлелось у меня в памяти ярче сегодняшнего утра. Но тогда я был молод и мог видеть. Что? Солнце, как золотое блюдо на бело-голубом небе. Рощу темно-зеленых кедров. Высокие горы с шапками снега. Желтые поля, по краям которых пасутся коричневые олени. Детство — это буйство красок. Старость?.. Отсутствие цветов, а для меня и зрения вообще.
С восходом солнца мы совершали свой ежедневный поход. Шли колонной по два, каждый с копьем. Почему-то я попал в пару с Ксерксом. Он не обращал на меня внимания. А я, само собой, внимательно его рассматривал. Дитя гарема, я знал, что, если партия Атоссы возьмет верх над партией Гобрия, в один прекрасный день Ксеркс станет Великим Царем.
Это был высокий юноша, под черными сросшимися бровями сверкали светло-серые глаза. На румяных щеках курчавился темно-золотистый пушок. Ксеркс не по годам рано созрел в половом отношении.
Если он и сознавал свое предназначение, то ничем не выдавал этого. Вел он себя так же, как и множество других сыновей Великого Царя. Улыбка у него была чарующая. В отличие от большинства людей он до самого конца сохранил все зубы.
Я не заговаривал с ним, он со мной тоже.
В полдень нам скомандовали сделать привал у лесного родника. Было позволено попить воды, но не есть. Почему-то я не растянулся на мху, как сделали все, а пошел побродить по лесу.
Вдруг ветви вечнозеленого лавра раздвинулись. Я увидел рыло с изогнутыми клыками. Весь похолодев, я замер с копьем в руке, смотря, как огромная щетинистая туша проламывается сквозь заросли. Почуяв меня, кабан кинулся назад, несомненно столь же напуганный, но затем неожиданно развернулся и бросился на меня.
Я взлетел в воздух. Не успев упасть на землю, я ощутил, что в груди не осталось ни капли воздуха.
Я считал себя уже мертвым, однако обнаружил, что хоть и не могу дышать, но в состоянии слышать. Я услышал почти человеческий крик кабана: Ксеркс глубоко вонзил копье ему в шею. Я смог вдохнуть, лишь когда истекающий кровью кабан, шатаясь, скрылся в зарослях лавра, где упал и испустил дух.
Все поспешили поздравить Ксеркса. На меня никто не обращал внимания. Хорошо, что я не был ранен. Никто не замечал меня, кроме Ксеркса. Взглянув на меня сверху вниз, он улыбнулся:
— Надеюсь, ты в порядке?
Посмотрев на него снизу вверх, я сказал:
— Ты спас мне жизнь.
— Знаю.
Он придерживался фактов.
Поскольку у нас было много чего сказать друг другу о происшедшем, ни он, ни я больше не упоминали об этом эпизоде. За прожитые годы я сумел заметить, что когда человек спасает жизнь другому, то потом ощущает эту жизнь своей собственностью. Иначе не могу объяснить, почему Ксеркс избрал меня своим личным другом. По его настоянию вскоре после этого лесного приключения меня перевели жить вместе с принцами.
Я продолжал навещать Лаис, но больше не жил с ней вместе. Она пришла в восторг от моей близости с Ксерксом, или просто так говорила. Спустя годы она призналась, что эта дружба очень ее беспокоила. В те дни все считали, что Дарию унаследует Артобазан. Если бы так и вышло, Ксеркса бы казнили вместе со всеми его друзьями.
Возможно, в то время я и знал о грозившей мне опасности, но припомнить сейчас, что боялся, я не могу. С Ксерксом мы прекрасно проводили время. С ним все казалось легко. Он был отличным наездником, в совершенстве владел всеми видами оружия. Хотя уроки магов мало его интересовали, он научился довольно сносно читать. Сомневаюсь, что он умел писать.
