Но удача так же скоро отвернулась от Хмельницкого. Гетман неожиданно потерпел поражение под Берестечком и принужден был согласиться на куда менее почетный и выгодный мир, который народ ему не захотел простить. Оставалось искать поддержки у «восточного царя» — московского государя. В октябре 1653 года казаки по их просьбе были приняты в русское подданство, а московский царь объявил войну обижавшей их Польше. 13 мая 1654 года сам Алексей Михайлович возглавил войско, двинувшееся к Смоленску. Поход оказался очень успешным, и государь сразу по взятии Смоленска возвратился в Москву, которую в отсутствие войска охватила жестокая моровая язва. Радость победы и полученных поощрений была отравлена для рейтара Ивана Большого Савелова страшным несчастьем. В одночасье болезнь унесла и его молодую жену Евфимию, и четверых малых детей. Московский двор на Ордынке стоял вымершим и пустым.
Можно было начать восстанавливать родное гнездо, обзавестись новой семьей. В тридцать четыре года это было бы так просто. Можно было забыться в битве: весной 1655-го Алексей Михайлович отправился в новый поход. 30 июля московское войско торжественно вступило в Вильно. Позже были взяты Каунас и Гродно. В ноябре победители вернулись в Москву. Но Ивана Большого Савелова с ними уже не было. Он нашел иной и, казалось бы, совершенно неожиданный для его склада характера выход: принял постриг. Инок Иоаким отстранился от всех мирских дел и треволнений. Впрочем…
Именно в иноческом сане дают о себе по-настоящему знать энергия, воля и редкие организаторские способности былого Ивана Большого Савелова. И еще широкая книжная ученость, которую трудно было подозревать в рядовом сытнике или подьячем. Спустя девять лет после пострига Иоаким ставится в архимандриты кремлевского Чудова монастыря. В годы его правления обителью голландец Кленк напишет, что «Чудов монастырь скорее можно назвать дворянским учебным заведением, чем монастырем. Там редко увидишь кого другого, как только детей бояр и важных вельмож. Их помещают туда, чтобы отдалить от дурного общества и научить благонравному поведению. По исполнении 16 лет от роду они снова могут уйти». Но это лишь одна особенность обители, которую заметил иноземец. Главное заключалось в постоянном участии братии Чудова монастыря в личной жизни царей, в «государственном устроении».
Много ли обителей было непосредственно связано с именем московского святителя — митрополита Алексея? Можно назвать Алексеевский монастырь на Остоженке, вблизи Чертолья, где были пострижены сестры святителя и само расположение которого со стороны обычных татарских нашествий должно было убеждать москвичей в безошибочности военного расчета митрополита. Это по его совету сгоревший дубовый Кремль был заменен белокаменным, а для вящей безопасности посады обнесены еще и полукольцом земляных укреплений — от Москвы-реки у нынешних Пречистенских ворот до ворот Сретенских. Их остатки до сих пор разнообразят рельеф Бульварного кольца. Еще большее значение для государства имела заложенная святителем в 1365 году каменная церковь Чуда Архангела Михаила в Хонех («хоны» означают погружение).
Было это событие связано с прозрением ослепшей ордынской царицы Тайдулы, произошедшим по молитве митрополита Алексея, специально привезенного в Орду. Золотоордынские ханы относились к русскому православному духовенству достаточно почтительно, освобождали его от всяких даней и пошлин, считая «молебниками» — предстоятелями перед Богом за них самих и их семейства. Во многом из-за святителя благоволили ко всей русской земле царь Джанибек и его мать царица Тайдула. По словам летописца, «был сей царь Чанибек Азбякович добр зело к христианству и многу льготу сотвори земле Рустей».
Летописцы запомнили и то необыкновенное обстоятельство, что, когда митрополит Алексей перед отправлением в Орду служил в Успенском соборе молебен, у гроба святого митрополита Петра «се от себя сама загореся свеча». Чудесная свеча тут же была раздроблена, частью роздана свидетелям чуда, а частью вместе со святой водой увезена святителем в Орду. Эта часть горела во время молебна у Тайдулы, когда окропленная привезенной святой водой царица вновь увидела свет. Участок кремлевской земли, где Алексей заложил первую церковь будущего Чудова монастыря, и был подарен ему Тайдулой. В прошлом он служил Посольским ордынским двором, где останавливались полномочные представители ханов.
Чудов монастырь слышал самые сокровенные молитвы и мольбы венценосцев. Великий князь Василий III Иванович молился здесь «о прижитии чад», пока не родился у него наследник — будущий Иван Грозный, за что положил он сделать для мощей святителя Петра золотую, а для мощей митрополита серебряную раку. Сам Иван Грозный крестил здесь свою дочь царевну Евдокию, сыновей Ивана и Федора Иоанновичей. Царь Федор Иоаннович — свою единственную рано умершую дочь Феодосию. Михаил Федорович — всех детей, включая будущего царя Алексея Михайловича. В свою очередь, Алексей Михайлович крестил здесь своего первенца сына Дмитрия, а позднее Петра I и его сестру царевну Наталью.
Цари искали в Чудовом монастыре духовной опоры. Архимандрит Иоаким сумел стать такой опорой для Алексея Михайловича. Первые три года его правления обителью еще продолжается война с Польшей, только в 1667 году приведшая к заключению Андрусовского мира. Кому, как не былому рейтару, было знать и ее неизбежность, и ее тяготы. В том же году заявляет о себе Степан Разин, а Алексей Михайлович наконец решается на строительство русского флота, первые суда которого закладываются на верфях в Дединове.
Вместе с перипетиями Андрусовского мира Алексей Михайлович проходит одно из самых тяжелых в его жизни испытаний — состоявшийся в 1666 году окончательный суд над бывшим патриархом Никоном. Для царя это не просто вопрос отношений государства и церкви, — это еще и очень глубокая личная привязанность, восхищение личностью человека, годами остававшегося его другом и советником.
Когда в апреле 1652 года не стало патриарха Иосифа, Алексей Михайлович не видел на патриаршьем столе никого другого, как Никона, посланного в это время в Соловки для перенесения мощей митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря в Москву. Конечно, могли воспротивиться церковники. Чтобы этого не случилось, мягкий и на первый взгляд постоянно колеблющийся царь берет инициативу в свои руки. 9 июля празднуется торжество перенесения мощей, а спустя две недели Никон буквально назначается на патриарший стол «без жеребья». На глазах всего народа ему кланяются в ноги с просьбой принять власть Алексей Михайлович и все бояре. А Никон не соглашается и требует от царя собственноручной записи «еже во всем его послушати и от бояр оборонить и его волю исполнять». Алексею Михайловичу остается согласиться, что отныне он не будет больше заниматься делами церкви и духовенства. Еще через три недели царь подносит новопоставленному патриарху на золотой мисе золотую корону-митру вместо обычной для того времени патриаршьей шапки, опушенной горностаем, и присоединяет к его кремлевским владениям огромный Царь-Борисов двор. С 1654 до 1658 года, находясь постоянно в походах, Алексей Михайлович оставляет на попечении Никона и город Москву, и собственную семью.
Но все это в прошлом. Через шесть лет после своего такого необычного и пышного избрания Никон отказывается от сана, не добившись так манившего его слепого послушания царя. А в 1666 году Иоаким оказывается рядом с царем, когда принимается решение лишить Никона сана и заточить в белозерский Ферапонтов монастырь. Да и мало ли в эти годы непростых для Алексея Михайловича обстоятельств!
В 1669 году не стало царицы Марьи Ильичны Милославской, а в следующем объявленного народу наследника царевича Алексея Алексеевича — повод для нового появления Степана Разина, выдававшего себя за покойного. Здесь и увлечение красавицей Натальей Нарышкиной, и осужденная многими царская свадьба с новой царицей. Иоаким оказался в числе тех, кто спокойно принял развитие событий. Больше того. Он поставляется в митрополиты Новгородские при поддержке царя, а спустя каких-нибудь два года и в патриархи. 26 июля 1674 года стало звездным часом Ивана Большого Петровича Савелова. Отныне для истории существовал только кир-Иоаким.
Гражданские историки не находили в девятом патриархе никаких сколько-нибудь примечательных качеств: один из многих и, само собой разумеется, ни в чем не сравнимый с колоритной фигурой властного, тщеславного, не знавшего компромиссов Никона. Та же формула использована и авторами отличавшегося достаточной объективностью словаря Брокгауза и Ефрона. Но как, по поговорке, успех говорящего зависит от уха слушающего, так и образ исторического деятеля оказывается в прямой зависимости от внутренней позиции и угла зрения исследователя.
