В сорок втором году она получила «похоронку», извещение о гибели сына. Но вот где он похоронен – никому не известно.
Историческая комиссия тщательно ведет наблюдения за всеми раскопками и расчистками почвы на местах нового жилищного строительства в районах Стрелецкой и Камышевой бухт – бульдозеристы часто наталкиваются на места погребений. До сих пор не найдено место, где захоронен лейтенант Мигель. Говорят, что о месте его захоронения знал командир бригады полковник Потапов. Но полковника нет в живых.
Мать все равно заходит сюда, спросит, нет ли чего нового, посидит, покурит и, попрощавшись тихим голосом, уходит, шаркая больными, усталыми ногами, на автобусную станцию. Из Ялты вернется в Москву и снова будет ждать путевку на юг. И так – двадцать с лишним лет!
После войны культработники крымских санаториев стали включать в свой план работы в качестве главного мероприятия «посещение города-героя».
Моторы экскурсионных автобусов ревут на горных крутизнах Крыма с утра и до ночи от самой Феодосии. Их салоны заполнены отдыхающими, обвешанными транзисторами, гитарами и фотоаппаратами.
Это массовое «причастие» культурой делает Севастополь шумным, и порой он кажется беззаботным городом.
В Севастополе много солнца, моря, сюда охотно едут киноэкспедиции. Кинооператоры снимают здешнюю натуру – высокие, обрывистые, то серо-аспидные, то охристые, как на акварелях Максимилиана Волошина, берега.
Зритель не подозревает о том, что рядом с кинооператором, снимавшим эту «терра инкогнита», на прибрежной гальке Учкуевки жарились на солнце тысячи купальщиков.
Севастопольский городской пляж – набережная Приморского бульвара – издали выглядит как лежбище котиков: гул голосов, вскрики, плеск воды, пестрота костюмов и тел.
То ли из-за того, что я долго не был в Севастополе, то ли по какому-то особому, как принято теперь говорить, «настрою» я с тревогой смотрел из-под козырька шезлонга на загорающих, на это огромное лежбище преимущественно молодых, рожденных где-то между 48–50 годами людей, не слышавших выстрелов войны, не видевших крови и пожаров. Восемнадцать – двадцать лет тому назад они были первыми послевоенными детьми солдат, прошедших сквозь огонь, воды и медные трубы, кровинушками солдаток, наголодавшихся от бесхлебья и безлюбья.
Росли эти молодые люди под пение птиц, под мирный стрекот трактора, под веселый, неумолчный гул радио, под бодрые речи о дружбе на вечные времена – всем тогда казалось, что с падением гитлеровского рейха, с приговором Нюрнбергского международного суда все спорные проблемы если и не исчерпаны целиком результатами Второй мировой войны, то по крайней мере отошли на дальний-дальний план.
Наша измученная войнами и обновляемая революциями планета не знала столько праздников, не слышала такого количества речей и песен… Белые, черные, желтые, красные – дети всех народов – стали собираться чуть ли не каждый год на фестивали, на Олимпийские игры, на конгрессы, симпозиумы и семинары.
Будущее принадлежит молодежи!
Ей предстоит…
Что же ей предстоит? Новые войны? Будем надеяться, что ее ждет длительный мир. Но, к сожалению, империализм не обходится без войн.
Загоревшие до шоколадного цвета парни и девушки с белыми куделями шелковых волос время от времени вскакивают с лежаков и затевают игры: парни делают стойки, выжимаются на руках – демонстрируют силу и игру мышц. Мы в свое время тоже, желая понравиться девушкам, делали это.
Девушки, образовав небольшой круг, гоняют волейбольный мяч.
Их пасы точны, движения рук пластичны и грациозны. После игр со смехом и веселыми криками они мчатся к воде.
Я смотрел на них и думал: кто они, эти хорошо сложенные мальчики и девочки? Те ли, о ком мы мечтали в те трудные дни, когда на Приморском бульваре, на месте дорожек и кустов роз, были нарыты ходы сообщения, траншеи и стояли пушки жерлами вверх? А тут, где стоят шезлонги и щиты лежаков, торчали ежи, опутанные колючей проволокой?
В середине текущего века в мире возникло много споров вокруг молодежи.
Время от времени молодежная проблема возникает и у нас, но мы не даем ей разрастаться – гасим в эмбриональном состоянии, считая, что она у нас навсегда решена. Так ли это? Молодежная проблема будет всегда, пока будет молодежь.
Молодежная проблема… Молодежь…
Сколько умов занималось ею! Сколько слов сказано о ней и о проблемах воспитания!
В нашей памяти еще свежи слова гнева, которые адресовались ей за то, что она носила неустановленной длины волосы и не тех фасонов и рисунков платье. За это различные аппараты таскали молодежь «к Иисусу».
Конечно, среди молодежи есть люди, по которым этот самый «Иисус» плачет, однако действительность сильнее слов: истинный курс молодежи дала – а во многих странах и сейчас дает – революция.
Молодежная проблема – она действительно будет существовать, пока на земле стоит человечество, продолжаемое и оздоровляемое молодежью. И, кстати, она, молодежная проблема, существовала и до письменного периода; в четыреста семидесятом году до нашей эры Сократ говорил: «Нынешняя молодежь привыкла к роскоши. Она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших. Дети спорят с родителями, жадно глотают еду и изводят учителей».
…Я пришел на пляж конечно же не для решения проблем молодежи, а купаться; такая узкопотребительская, а вовсе не философская цель была у меня. Но здесь не я, а обстановка оказалась выше моего эгоизма.
Пока я занимался акклиматизацией (сидел в тени), наплыли воспоминания и неизбежные спутники – их размышления: я видел это место таким, каким оно было в июне сорок второго года и после освобождения Севастополя в мае 1944 года.
Трупы, сломанные пушки, колючая проволока, каски, изрытая земля… Я не знаю, сумеем ли мы – участники войны с немецким фашизмом – отделаться еще при жизни от теснящихся перед нашей памятью тяжелых картин прошлого? Наверное нет!
И это нахлынуло. Да где – на пляже! Нахлынуло через четверть века! И я понял, почему нахлынуло: я люблю нашу молодежь, считаю ее высокоталантливой, трудолюбивой и мужественной. Да-да. Молодежь – свежая кровь нации, ее энергия и ее силы.
Не надо без нужды кричать на нее.
Мы привыкли мерять нынешнюю молодежь двадцатыми годами, упрекаем ее в инфантильности, инертности. Сетуем на отсутствие у современной молодежи революционной живинки двадцатых годов. Какая чепуха!
Давайте вспомним, что о нас самих говорили наши деды и отцы: мы тоже, с их точки зрения, были не теми, какими были когда-то они. Но пришла война… Я, конечно, не за то, чтобы испытывать или закалять молодежь в войне, – нет! Просто не нужно молодежь переругивать, перехваливать и баловать посулами.
Хорошая молодежь у нас. И та, что жарится на солнце, и та, что «вкалывает» на рудниках Заполярья, зимует на высоких широтах, идет сквозь тайгу, строит электростанции, города, пашет землю, учится в вузах и сидит над формулами и опытами в лабораториях. И та, что пишет стихи, делает дерзкие проекты в архитектуре, пишет кистью и рубит мрамор…
…Над пляжем с быстротой мысли проскальзывают в синем небе самолеты, у горизонта на военных кораблях идут учения, с верхов Константиновского равелина сигнальщики «пишут» на корабли самым древним и вместе самым надежным способом – флажной сигнализацией.
В Северной бухте, у бывшей Михайловской батареи, стайка шлюпок, полных стриженными под первый номер салажатами: старшины «фуганят» первогодков – отрабатывают нехитрые, но с непривычки тяжкие приемы гребли на шестерках.
У матросов красные, потные лица. Закусив губы, они пружинят мышцы. Из-под синих беретов струится пот. Старшины то и дело меняют команды: то – «весла на укол!», то – «весла на воду!», то – «табань!»…
Зевать некогда – все должны действовать как один, тогда шлюпка будет нестись как птица.
Нехитрая премудрость гребли на шестерке – так, по крайней мере, кажется, когда стоишь на берегу, но я-то хорошо знал: чтобы добиться этой легкости, нужно сначала семь потов спустить, потом еще семь раз по семь, снова – семь, пока научишься веслом, как дирижер палочкой, орудовать.
Солнце печет неуемно. Хорошо, что на берег с моря свежачок наскакивает.
На пляже люди как батоны на прилавке булочной. Запасы охотников за солнцем все пополняются.
Вот, лавируя среди лежаков и шезлонгов, катится низенькая, на роликах, инвалидная тележечка-площадка. На ней плечистый красавец, начисто лишенный ног.
У него голова орла. В чуть-чуть печальных глазах бушует огонь. Плечи атлета. Руки молотобойца. Туловище пригнетено к тележке широким флотским ремнем с надраенной медной бляхой. Из прорези легкой короткорукавной летней сорочки видна татуировка и на боксерских руках синие следы иглы.
За тележкой три товарища того же племени. По-флотски быстро обзавелись одним лежаком, разделись, выкурили по сигаретке – и к воде.
