По убеждению Техника, сама жизнь в процессе естественного отбора формирует и сближает таких людей, хотя бы во временных, обоюдовыгодных интересах, против тех, кто, защищая на словах интересы общества, на самом деле — а в этом он не сомневался — отстаивает ту же собственную корыстную выгоду, только под фальшивой и лицемерной личиной.
И он вполне допускал, что «родственная душа», Софи, способна предложить ему союз в деле, с которым в одиночку не справится. А дело выглядело не только заманчиво. Оно было необходимо.
Техник был совсем не глуп, он хорошо понимал, что разбойничий успех не может сопутствовать ему вечно, особенно теперь, когда власть на глазах стабилизируется и укрепляется. И разум, и инстинкт подсказывали ему, что пришло время стушеваться, подумать о гарантированной безопасности. Но уйти нужно было — так требовал его характер, — поставив не расслабленное многоточие, а твердую, запоминающуюся точку.
И, кажется, такой случай представился.
Техник решился.
Они снова встретились в чайной днем, когда мир кажется добрым, — двое молодых людей за чашкой чая.
— Надеюсь, я услышу речь не мальчика, но мужа, господин налет?
— Я готов обсудить реальные предложения.
— Я так и знала.
— Это лестно для меня? Или напротив?
— Это серьезно. Вот что главное.
— Пожалуй. Итак, мы создаем нечто вроде…
— Общества.
— Не благотворительное ли?
— Да уж нет. Не опасайтесь.
— Вы меня успокоили.
— Успокаиваться рано. Наше деловое предприятие требует мужества и ума.
— Пусть это будет моим вкладом.
— Не только. Я говорила еще о деньгах.
— Я помню. Это проза.
— Будет и романтика.
И она развернула перед ним лист бумаги, ка который были нанесены две схемы: одна изображала какое-то внутреннее помещение, другая — участок улицы.
— На глаз тут мало что понятно, — сказал он, просмотрев чертеж.
— Это же не прокламация, которую клеют на стенку для каждого дурака.
— Спасибо, что не считаете меня дураком. Однако надеюсь на пояснения.
— Имеющий уши да слышит.
— Мои уши в вашем распоряжении.
— Перед вами план подвалов банка.
— Это я понял.
— Ценности — вот здесь.
— Очень интересно.
— А это улица, как видите.
— Вижу.
— С одной стороны банк, с другой — дом.
— Дом, который слева от банка?
— Совершенно верно.
— Там, кажется, булочная?
— Была.
— А что же сейчас?
— Булочная закрыта, а в остальной части дома живет бывшая владелица, вернее, вдова хозяина, недавно скончавшегося.
— Одна.
— В этом и дело. Она стара, одинока, дом ей просто в тягость.
Техник уже все понял, но спросил:
— Вы хотите, чтобы я женился на ней?
— Слава! Мне нравится ваше чувство юмора, но, увы, я ревнива.
— Виноват, я поступил бестактно. Но что же я должен сделать? Стать дворецким, домоуправителем, мажордомом, что по-русски означает…
— Я знаю, что это означает. Вам не придется стоять у подъезда в ливрее. Вы, просто купите этот дом.
— О!
— Дом прекрасный, просторный, с подвалом и погребом во дворе. А главное, от дома до банка ровно двадцать семь метров.
— Это не так уж мало.
— Хорошо. Пусть будет пятнадцать саженей. Но фактически гораздо меньше. Посмотрите сюда.
И Софи со знанием дела принялась излагать технические подробности своего плана.
— Ну, теперь вы понимаете, что сделаете выгодную покупку?
— Цыплят, как говорится, по осени считают.
— Значит, вы не оценили мою идею?
— Идею, я оценил вполне, но она требует воплощения в жизнь, а жизнь, как известно…
Техник замолчал, прервавшись на полуслове.
— Вы колеблетесь?
— Я думаю, — ответил он, на этот раз очень серьезно.! — Как говорится по-латыни, когито, эрго сум.
— Что ж, подумайте. А я попью чаю.
Она положила сахар и стала не спеша размешивать его ложечкой.
— Вдвоем нам не справиться.
— Я думала об этом.
— И что же?
«Если она предложит своих людей, это ловушка», — решил Техник.
— Потому я и обратилась к вам. У вас должны быть подходящие люди.
— Люди найдутся, — заверил он с облегчением.
— Только не ваши бандиты. Это обойдется слишком дорого.
— Согласен. В той новой жизни, которую вы предложили мне, они, пожалуй, ни к чему.
— Кто же тогда?
— Я найду. Но и с ними придется делиться.
— К сожалению.
— Кстати, как вы мыслите этот приятный процесс?
— Давайте договоримся сразу. Дело открыла я, и мне полагается приз.
— Согласен. Это справедливо. Сколько?
— Сколько нас будет?
— Думаю, двоих еще хватит.
— Вы забыли человека из банка.
— Значит, пятеро.
— Делим все на десять частей. Трое получают по одной, вы — две, и я — три.
— Остается еще две.
— Если вы поведете себя мужественно, они могут стать нашим общим призом.
— Вы очень серьезная женщина, — сказал Техник, — но я всегда тяготел к ровному счету. Коли уж мы взялись за математику, я предлагаю такую формулу: десять равно трем плюс два по три с половиной.
— Однако вы признали мое право на приз.
— Вы его и получите. Это гарантия вашей жизни. Разве она не стоит небольшой денежной уступки?
— Вы откровенны, ничего не скажешь.
— Зачем лукавить! Да и неловко как-то в таком серьезном деле находиться в неравном положении. Я за полное и сердечное согласие.
Софи улыбнулась:
— Или по-французски — антант кардиаль.
— Итак, договор парафирован?
— Мне нравится откровенность. Пусть так и будет.
Техник протянул руку через стол:
— По рукам. — И он повернулся к стойке: — Хозяин!
Подошел приземистый человек без всяких примет на широком лице.
— Слушаю вас, Станислав Адамович.
— Абрау!
— Сей секунд. Прямо со льда.
Вино явилось моментально. Хлопнула пробка. Пена поднялась до краев бокалов.
— За нашу антанту, Софи! Надеюсь, в ней не найдется места для изменнической России.
* * *
Когда Таня смогла наконец подняться со скамейки и пройти во двор, Максим возился в сарае, в который превратил наскоро восстановленный злосчастный флигель. Снова сдавать постройку под жилье он воспротивился категорически, видя в этом одну из форм эксплуатации и наживы.
Так возник на месте флигелька полусарайчик-полумастерская, где Максим поставил верстак и разложил по полкам столярные инструменты. Впрочем, руки до них пока не доходили — мастерство, которым овладел он, между прочим, не хуже учителя, Максим объявил сомнительным, мелкобуржуазным ремесленничеством.
И вот теперь, войдя во двор, Татьяна увидела в дверях сарая сутуловатую фигуру старшего брата. О причине его появления дома днем и о странных словах она не думала не до того было, — потому и попыталась проскользнуть мимо, чтобы избежать очередного неприятного, а то и невыносимого сейчас разговора.
Надежда эта, однако, не оправдалась. Максим увидел ее и окликнул:
— Татьяна!
— Что тебе?
— Подойди на час.
Слова эти в казачьем говоре означали — на короткое время.
Татьяна приблизилась, но в сарай не вошла.
Максим стоял с длинным фуганком в руках.
— Зайди, говорю.
— У меня очень болит голова. Раскалывается.
— Не расколется. Меня сейчас знаешь, как гвоздят по башке, а я ее таскаю пока на плечах. Не развалилась.
— Ты из тех, что другим головы разбивают, — не сдержалась она и тут же пожалела: «Сейчас в бутылку полезет!»
Но брат вздохнул только:
— Было и такое…
— А… Ты говорил что-то. Насчет революции. Извели классовых врагов?
Максим присвистнул:
— Куда махнула! Они, как гидра…
— Ну и сноси головы. А мою в покое оставь.
— Да не ершись ты, Татьяна. Беда у меня.
Слова были для Максима почти невероятные. Беды свои он в себе переживал, сочувствия не спрашивал. Но, с другой стороны, какая же беда может быть страшнее ее беды!
— Что ж за беда, если мировая революция побеждает?
— Думаешь, побеждает? Почему же тогда чекист должен буржуйскую лавочку от бандитов охранять, а красному подпольщику не доверяют?
Татьяне хотелось поскорее остаться одной, а не выслушивать глубоко чуждые ей политические словопрения, которые по ее убеждению, всегда касались судеб человечества, в лучшем случае отдельных народов и классов, но никогда отдельных людей, таких, как она, которая страдает бесконечно в эту минуту и которой нет никакого дела до страданий рикшей и кули где-нибудь в Китае или африканцев, порабощенных колонизаторами. И даже новая экономическая политика в этот час была ей безразлична…
— Оставь, Максим. Во все века человек покупал в лавке необходимое, а власти ловили жуликов.
