ЯРОСЛАВОВ ШЛЕМ
На берегах небольшой реки Колокши, там, где в нее впадает речка Гза, в нынешней Владимирской области, стоит древний русский город Юрьев-Польской. Живописный городок, с его садами, старинными церквами и монастырями и всемирно знаменитым собором XIII века, покрытым, как ковром, резным орнаментом, раскинулся в низине среди плавно поднимающихся полей, пересеченных изредка оврагами и кудрявыми перелесками. Оттого он и назван Польской, то есть «стоящий в полях» (а не «Польский», как неправильно произносят некоторые). Недалеко от устья Гзы и сейчас еще видно кольцо земляных валов – остатки некогда грозной крепости, построенной еще при Юрии Долгоруком. В прошлом же столетии это был глухой уездный городок, окруженный деревнями.
Погожей ранней осенью 1808 года крестьянка одной из подгородных деревень Ларионова отправилась куда-то с лукошком. Столь обыденный поступок не привлек бы ничьего внимания, если бы с Ларионовой не произошло в этот день нечто из ряда вон выходящее. «Находясь в кустарнике для щипания орехов, – как гласит составленный вскоре после этого документ, – Ларионова усмотрела близ орехового куста в кочке что-то светящееся». В пробивавшихся через листву солнечных лучах ярко горело золото. Когда крестьянка подошла поближе, она увидела, что это золотая бляха на заржавленном шишаке, каких не встретишь у теперешних солдат. Под шишаком лежала груда заржавленных железных колец, которые, однако, были прочно соединены друг с другом – кольчуга. Забыв об орехах, женщина с трудом подняла обе вещи и, придя в деревню, сдала свою пудовую ношу старосте. Рассмотрев на бляхах изображения каких-то святых и надписи, староста переправил находку местному Церковному начальству – архиерею. А тот хоть и не сумел определить толком, что это за вещи, но понял все же, что они древние и могут быть интересны для науки, и послал самому царю Александру I в Петербург.
В Петербурге древними вещами, присланными из Юрьева-Польского, занялся Алексей Николаевич Оленин, человек во многом замечательный. В молодые годы он сам рисовал и даже иллюстрировал сочинения Державина. Но со временем его все больше привлекало изучение различных древностей, преимущественно древних изображений и надписей. Он стал историком и археологом, в дальнейшем был директором петербургской Публичной библиотеки (ныне библиотека им. Салтыкова-Щедрина) и президентом Академии художеств.
Вещи были, насколько возможно, очищены от ржавчины, и перед глазами ученого предстал древний, богато украшенный воинский шлем, или шелом, как его называли в далеком прошлом. От этого древнерусского слова в нашем современном языке осталось образное выражение «ошеломить» (буквально – «ударить по шелому»), «оглушить». Шелом был скован из железа, плавно вытянут кверху (с таким расчетом, чтобы оружие врага, ударяя по нему, скользило) и заканчивался острым «шишом», к которому когда-то прикреплялся еще султан из перьев. Для защиты лица шлем имел особый наносник – железный посеребренный. Когда-то весь шлем был позолочен. Его нижний край украшала серебряная пластина. На чеканном ее орнаменте видны были фантастические хищники – грифоны, барсы, птицы, – листья, цветы лилии. Наверху вокруг шиша располагались серебряные позолоченные образки, на которых были вычеканены изображения Христа и «святых». На «челе» – надо лбом – помещалась большая пластина (она тоже оказалась серебряной позолоченной) с чеканной фигурой «святого» архистратига («начальника небесного воинства») Михаила. Голова архистратига окружена сиянием, за спиной – огромные крылья. Вокруг фигуры буквы древнего славянского письма образовали надпись: «Велик архистратиже господен Михаиле помози рабу своему Феодору». Это заклинание должно было принести удачу владельцу роскошного шлема, какому-то знатному воину по имени Федор.
Ведь рядовой боец не мог иметь такого драгоценного шлема. Золотой шлем носил обычно князь – военачальник. Недаром автор замечательного литературного произведения XII века «Слово о полку Игореве», описывая битву русских с половцами, в которой прославился трубчевский и курский князь Всеволод, по прозвищу Храбрый (буй) Тур, говорил: «Камо (куда) Тур поскочаше, златым шеломом своим посвечивая, тамо лежат поганые головы половецкие». Певец следил в битве за своим князем, находя его повсюду по светящемуся золотому шелому.
Но какому князю Федору мог принадлежать шлем, найденный у Юрьева-Польского? Начертания букв надписей были такими, какие встречались во второй половине XII или начале ХШ века. Перебирая имена русских князей того времени, Оленин остановился на Ярославе Всеволодиче, отце Александра Невского. В те отдаленные времена, когда христианская церковь господствовала на Руси еще сравнительно недавно (каких-нибудь двести с лишним лет), имена христианских святых, в честь которых церковь предписывала называть новорожденных, еще не стали обычными не только в народе, но даже среди бояр и князей. Князь обычно имел два имени: так сказать, официальное, данное при крещении, «крестное», имя в честь какого-либо святого, и народное, русское имя, которым его звали обычно (например, «Гавриил, зовомый Всеволод»). Оказывается, Ярослав Всеволодич имел «крестное» имя Федор. Но ведь он княжил в Переяславле, Великом Новгороде, Галиче, Рязани, Муроме, позднее – во Владимире, где и умер. Как же мог его шлем попасть на берег Колокши, к Юрьеву-Польскому?
Оленин обратил внимание на рассказ летописи о событиях, развернувшихся как раз в тех местах почти шестьсот лет назад.
1216 год нельзя было назвать спокойным. Княжеские распри раздирали Русь. Князья боролись за выгодные уделы, за «теплые» места, стремились занять их то хитростью, то силой. Одним из завидных уделов был Господин Великий Новгород, богатый город, владевший еще огромной областью, простиравшейся до самого студеного моря на севере, до хмурой Балтики на западе. Новгородский «стол» (так назывались тогда княжеские престолы) занимали обычно ближайшие родственники великих князей – сначала киевских, а потом владимирских. Но новгородцы крепко держались за свои вольности и не раз вынуждали неугодных им князей покинуть «стол».
Так случилось и с Ярославом Всеволодичем как раз в то время, когда шла ожесточенная борьба и за Владимир, где великим князем был родной брат Ярослава, Юрий Всеволодич. Ярослав соединился с Юрием, а новгородцы пригласили к себе знаменитого тогда военачальника князя Мстислава Мстиславича, прозванного Удалым.
После долгих походов и мелких стычек передовых отрядов главные силы противника встретились на Липицком поле, неподалеку от Юрьева-Польского. Всеволодичи заняли здесь почти неприступную позицию. Подошедшие противники увидели их на прибрежной возвышенности – Авдовой горе. Болотистый ручей Тугень образовал здесь «дебрь». Кудрявился цепкий кустарник и молодые деревца. За темной зеленью сочной травы угадывалась труднопроходимая трясина. На горе за палисадом из плетней и кольев развевались многочисленные стяги, сверкало оружие. По стягам можно было определить, что в центре стоят полки самого Юрия Суздальского и Владимирского, на правом фланге – муромские полки Ярослава, на левом – силы подручных «меньших» князей. Новгородцы, смольняне и ростовцы заняли Юрьеву гору на другой стороне Тугени. В центре стали новгородцы, на левом фланге, против Ярослава, – смольняне, на правом – псковичи и ростовцы. Но они не стали нападать на суздальцев, а вступили с ними в переговоры, желая заключить мир или хотя бы избрать другое поле боя.
«Один есмь брат с Ярославом», – ответил великий князь Юрий, дав новгородцам понять, что он до конца будет поддерживать претензии брата за Новгород. А заносчивый Ярослав прибавил: «Мира не хочу, а мужи у мене. А далече есте шли, а вышли есте аки рыбы насухо». Он отказывался отдать пленных новгородских мужей да еще издевался над новгородцами, удалившимися от своей земли, сравнивая их с попавшими на сушу рыбами.
Тогда решено было штурмовать Авдову гору. Новгородские ремесленники просили Мстислава разрешить им сражаться в этом бою пешими, как они издавна привыкли. «Князь же Мстислав рад бысть тому», – писал летописец. Он со своей дружиной решил поддерживать атаку пехоты.
И вот новгородцы в пешем строю переправились через «дебрь» и ударили, против всех ожиданий врагов, не на войска Юрия, стоявшие как раз против них, а на полки ненавистного им Ярослава. А стоявшие левее их смольняне обошли правый фланг противника и ударили в тыл. Войска суздальцев были смяты и в панике бежали. Вот тогда-то и бросил Ярослав свой золотой шлем и дорогую кольчугу – ведь надо было облегчить бег коня!
А шлем и кольчуга князя остались, оказывается, лежать в кустах неподалеку от поля боя и, наверное, не были замечены победителями, которые, конечно, не упустили бы такой богатой добычи. Со временем здесь вырос лесок, и широкие листья орешника закрывали княжеские доспехи от посторонних глаз. Мы не знаем, пытался ли Ярослав разыскать свои доспехи, когда война уже кончилась. Может быть, он не надеялся, что они уцелели, а может быть, просто не хотел вспоминать о своем позоре. Так или иначе, до самой своей смерти (а он умер только через тридцать лет после Липицкой битвы) Ярослав не получил своих доспехов. Прошло 592 года, пока крестьянка Ларионова увидела золотой образок архистратига Михаила, который так плохо «помог рабу своему Феодору» в день Липицкой битвы.
