Фрошо собирался поддержать Сулье, но случайно вошел секретарь герцога Ровиго, и Фрошо кинулся к нему:
— Вот и вы, Солонье!.. У меня голова кругом идет. Может, хоть вы скажете подтвердилась ли эта ужасная новость?
— Что за новость?
— О гибели нашего императора.
— Это ложь. Ничего подобного.
— Значит, он жив? Уверены ли вы в этом?
— Несомненно!
Но полковник Сулье еще не сдавался.
— Кому верить? — рычал он из угла кабинета. — Вот у меня приказ, убедитесь сами… читайте. Ну?
— Вам всучили подделку, — ответил Лаборд. — Мале старый и опытный мистификатор, только и всего…
Граф Фрошо вдруг вспомнил, сколько он совершил сегодня преступных ошибок, и он широко открыл рот.
— Да здравствует император! — закричал граф, глядя в лицо капитану Лаборду, чтобы тот запомнил его восторг.
Сулье порывался что-то сказать о колокольном звоне над Парижем, но Лаборду этот дуралей уже надоел.
— Смиритесь перед очевидностью, — сказал он. — Вам и без того будет трудно реабилитировать себя…
Распахнув окна, граф Фрошо обратился к парижанам:
— Французы, наш великий император бессмертен! Тревожные слухи, возмутившие вас, порождены врагами порядка. Весть о гибели императора — провокация! Возвращайтесь к своим обычным занятиям. Каждый француз да останется на своем посту…
Сулье, опустив плечи, направился к дверям.
— Куда вы, полковник? — остановил его Лаборд.
— А что? — повернулся к нему Сулье.
— По-моему, вы и сами должны догадаться, что следует сейчас делать. Ну-ка! Начинайте просить о пощаде…
Сулье отцепил от пояса шпагу и брякнул ее на стол:
— Я не боюсь смерти. Достаточно послужил Франции — пора и на покой. Но все-таки в этом, наверное, моя единственная ошибка, я ведь так и не понял, что же случилось с нами?..
* * *
Инспектор полиции Фавье подошел к генералу Дузе, впавшему в столбняк, и вытер пот со лба генерала.
— Я выручу вас, — напрямик сказал он. — Но для этого вы должны слушать меня и повиноваться мне. Дузе поднял голову, но опустил глаза.
— Говорите, — согласился он заранее.
— Покажите сейчас Мале войскам и народу. Я мог бы и сам это сделать, но… мы предпочитаем оставаться в тени! Вас же знают парижане, и они любят вас, как старого драбанта.
— А что я скажу народу?
— От ваших слов будет зависеть и ваша судьба. Не торопитесь, генерал. Прежде подумайте…
Мале и капрал Рато были выведены на балкон. Площадь волновалась под ними, сдавленная отрядами жандармерии.
Сгорбленный Дузе обнажил голову.
— Ты прости меня, Мале, — успел шепнуть он.
— Ничего. Не ты — так другой… мне все равно.
— Честные парижане! — начал Дузе хрипло. — Вот они, эти отщепенцы нации, эти враги законности и порядка… Слава всевышнему, император жив, и да здравствует император!
До балкона долетали возгласы бонапартистов:
— Расстреляйте их… сразу, немедля!
— Нет, на гильотину их!
— А лучше зашить в мешок — ив Сену! Капрал Рато не выдержал угроз, по-мальчишески всхлипнул.
— Брат мой, — сказал ему Мале, — те люди, у которых уже есть имя, должны нести его с честью. А те, у кого еще нет славы, обретут ее сейчас на этой площади… Мужайтесь!
Лаборд отозвал Фавье, нашептывая ему:
— Я уже проверил: аббат Лафон и Каамано исчезли, нигде не найти и студента Бутри. Но самое странное, что куда-то провалился этот буйный Гидаль… Знать бы, где он спрятался?
* * *
Виктор Лагори был взят в своем кабинете, где он поджидал портного с мундиром, а дождался появления герцога Ровиго.
— Напрасно тратили время на такую ерунду, — сказал он. — Могли бы походить и в моем мундире…
К одиннадцати часам дня полиция в бешенстве затаптывала последние искры заговора. Но сыщики сбились с ног, не в силах сыскать нового военного министра — генерала Гидаля.
— Три тысячи франков за его поимку! — объявил Савари.
Через каждые полчаса к нему приходили с докладами; возникали предположения, строились догадки — куда мог деться этот буйный человек? Вскоре награда возросла до пяти тысяч франков — полиция покрывалась липким потом, то ли от жадности, то ли от усердия. В полдень герцог Ровиго объявил:
— Моя последняя цена — десять тысяч за одну лишь глупую голову Гидаля! Я сейчас еду обедать, скоро вернусь…
Он вернулся, но уже в веселом настроении:
— Отыскался ли генерал Гидаль?
— Нет, — ответили ему. — Сейчас посылаются конные разъезды по всем дорогам, начальники гаваней будут оповещены о задержке всех кораблей.
— Пусть казначей принесет сюда обещанную мною награду, — велел герцог Ровиго, и затем он потряс перед чиновниками пачкою ассигнаций. — Видите эти купюры? Я, министр полиции, честно их заработал! — Он швырнул деньги в ящик своего бюро. — Идите в Пале-Рояль, — засмеялся Ровиго, — генерал Гидаль обедает там. На моих же глазах он сожрал целого теленка…
Оказывается, Гидаль надолго застрял в ресторане, и ни один шпион не догадался бы искать его именно там, где полно всякой публики, где любой человек всегда на виду.
— Знаешь, — сказал он хозяину ресторана, — мне совсем недалеко от министерства до твоего ресторана, и ты поджидай меня теперь каждый день после полудня… Открой еще бутылочку и на этом закончим: у меня немало всяких дел!
Он не успел расправиться с бутылкой, когда к нему подошел скромно одетый пожилой человек и слегка коснулся груди генерала белой эмалевой палочкой:
— Прошу вытянуть руки перед собой. Вы арестованы.
— О, дьявол! — фыркнул Гидаль, но капкан уже захлопнулся. Он был арестован последним — глупцам иногда везет…
«Мы не последние римляне!»
Мале не был одинок, и можно догадываться, что его поступками руководила изощренная в заговорах рука Буонарроти, жившего в Женеве на положении эмигранта. Заговор в Париже (и Савари понял это) не был обведен кружочком одного лишь города — в этот же день в Марселе собралась громадная толпа якобинцев. Но явился некто и объявил им:
— Братья! Только что стало известно, что в Париже все у нас сорвалось, а потому лучше всем разойтись…
Савари-Ровиго тогда же писал: «Это действительно более серьезно, чем я мог предполагать. Он (Буонарроти) имеет здесь мятежников, все якобинцы… а самый сумасшедший из них — Буонарроти!» Министр был недалек от истины, только вождь итальянских адельфов всегда был в здравом разуме.
Позже Буонарроти и сам признавался друзьям:
— Я уже готов был мчаться в Париж, когда в Женеве узнали, что там все нечаянно провалилось… Мале и его друзья умерли достойно, как подлинные революционеры как опытные конспираторы. Никто из наших людей не был скомпрометирован ими во время допросов, на суде они ничего не показали против нашей организации… Судьи Наполеона лишь подержались за хвост гремучей змеи, но головы ее не обнаружили.
В глубоком подполье затаился тогда и знаменитый певец французской революции — Руже де Лиль, и капитан Лаборд был возмущен, когда полиция не могла разыскать его убежища.
Герцог Ровиго недовольно заметил Лаборду:
— Не вмешивайтесь не в свое дело! Зачем министерству рыть землю Франции, чтобы выкопать какого-то жалкого музыканта?
Лаборд оказался осведомленнее министра:
— А вы разве не знали, что Руже де Лиль, автор «Марсельезы», двоюродный брат генерала Мале? От этой «Марсельезы» до парижских событий двадцать третьего октября якобинцы провели четкую прямую линию. И не она ли, эта линия, трагически рассекла ваш кабинет, заодно в комической форме задев и вашу спальню? Простите, — извинился Лаборд, — но мне кажется, что «Марсельеза» еще не снята с нашего репертуара…
* * *
23 октября 1812 года империя Наполеона была на три часа подорвана изнутри — в самом сердце Парижа, и власти хорошо понимали, что Наполеон не простит их слабости и растерянности, которые они обнаружили в день переворота. Теперь предстояло заново приводить к присяге колоссальный аппарат имперских чиновников и брать дополнительные клятвы с господ офицеров…
Впрочем, для генерала Мале теперь не было нужды анализировать события (хотя он твердо верил, что если бы Лагори и Гидаль оказались решительнее и не занимались пустяками, они могли бы еще освободить его из-под ареста, а империя встала бы перед угрозой возвращения Парижа к республике).
Но…
— К чему додумывать! — убеждал себя Мале, вышагивая по камере тюрьмы Аббатства. — Пора готовить себя к концу…
Обвинительные акты он не стал даже читать:
— Зачем? Вряд ли здесь кроется что-либо приятное для меня. В моем возрасте лучше поберечь себя от всякого вздора!..
В срочном порядке была образована военно-судебная комиссия, во главе которой был поставлен граф Дежан (тоже бывший республиканец — генералу Мале везло на них).
