- Это не то, - сказал Тавромахиенко. - Глобцы, вы не туда загнули.
А куда было гнуть? Чем заменить быков на корриде? Дикими птицами? Полетят - не поймаешь. Мухами? Но веселоярцы - не восточные народы, которые гоняются за мухами. Комарами? А чем их будешь ловить? Разве что пылесосом. Но пылесос - это уже не спорт, а быт.
- Все не то, - подытожил Гриша, как ни тяжело ему было это делать. Вот если бы мы сумели заменить быка животным таким же сильным, но смирным, съедобным и хорошо защищенным от холодного оружия. Но где найдешь такое животное?
- Может, слона? - подбросил идею дядька Обелиск.
- Да он нас с тобою съест, - засмеялся Вновьизбрать. - Ему одной травы на день требуется, наверное, с полтонны.
Пшонь пошептался с консультантом, после чего нетерпеливо заерзал на стуле. Стул затрещал под каменнотяжелым человеком. Ганна Афанасьевна, переживая за казенное имущество, осуждающе взглянула на Гришу. Дескать, где и зачем нашел такого хлопотного человека?
Тавромахиенко распрямил плечи, потряс кулаками, одарил всех щедрым разбойничьим взглядом и заявил:
- Ежели так, предлагаю еще одну альтернативу. Заменим бгыков черебпахами!
Он сказал: "черебпахами", поэтому никто и не понял, о чем идет речь. Гриша на всякий случай переспросил:
- Вы сказали: черепахами?
- Черебпахами! Крепкое, медленное животное, мясо - деликатес. Чего вам, глобцы, надо для полного счастья?
- Да, да, - сказал Гриша. - А любопытно: как вы сюда добирались?
- Гто, я? - удивился Тавромахиенко.
- Да вы же, вы.
- Я - на машине.
- А если мы запряжем вам черепах?
- Глобцы, не смешите меня, а то я заплачу! - вскочил Тавромахиенко. Мы тут с Пшонем заскочим к одному человечку, а потом уж докончим консультацию.
- Можно считать ее законченной, - вдогонку им бросил Гриша, хотя Тавромахиенко и Пшонь вряд ли слышали его слова, чуть ли не бегом покидая кабинет.
- Куда это они, говорится-молвится? - пробормотал Вновьизбрать, который, несмотря на свой огромный руководящий опыт, не мог разгадать тайных намерений этих двух спортивных представителей.
Да и кто мог бы их разгадать?
Разумеется, автор, используя все достижения науки и техники, литературной моды и мистики, неконтролируемой фантазии и авторского произвола, мог бы перенести своих героев куда угодно, переселить их в иные миры, скрутить в бараний рог, запихать в маковое зернышко или фасолину. Философ Пифагор не ел фасоли, считая, что в нее переселяются души умерших людей. Автор тоже мог бы стать хотя бы на некоторое время пифагорейцем, но ведь, дорогие товарищи, где вы найдете такой боб, в который можно было бы втиснуть Тавромахиенко или Пшоня?
Поэтому автор пустил их самоходом, они выскочили из сельсовета, сели в "Москвич", который, судя по всему, ждал их, и Пшонь крикнул Рекорде (кому же еще должен был кричать?) какое-то слово, пароль, сигнал, и машина газанула и покатилась к стоянке автобуса, потом по дороге, ведшей из Веселоярска, а потом, уже на выезде, круто свернула вправо и запрыгала по немощеной улочке Вередуновки, где, как мы знаем, жили веселоярские пенсионеры, точнее говоря, бабушки-пенсионерки. Так что же, спросят нас, выдающиеся спортивные деятели Тавромахиенко и Пшонь решили показать старушкам новый комплекс физзарядки, организовать веселоярскую группу здоровья, рассказать о чертовски модной аэробике? Глубоко ошибается тот, кто так подумал бы. Рекордя железной рукой вел машину прямо к тому домику, где еще недавно жила баба Параска, а теперь... Теперь это уже был не просто домик, а обитель и святыня. Крыша не из шифера, а дюралевая, с отблеском тусклого серебра, на крыше не простая телевизионная антенна буквой "Т", а стилизованная под крест с двумя перекладинами - с большей прямой и меньшей наклонной. Внутри тоже ни комнаты с печью, ни кухоньки, ни сеней, все внутренние стены разобраны и выброшены, теперь тут единый простор, небольшой зал, окна из разноцветного стекла, на боковых стенах - иконы, у дверей хоругви, в глубине - столик под плащаницей, свечи в подсвечниках, темные толстые книги, ангелы и архангелы, нарисованные на задней стене.
А где же баба Параска? Она добровольно отдала свой домик попу Лаврентию для церкви, а сама переселилась к соседке, бабе Палажке. Как известно, старорежимные баба Параска и баба Палажка без устали бранились, то есть конфликтовали и вступали в конфронтацию, а вот современные даже живут под общей крышей! Кто не верит, может убедиться, приехав в Веселоярск. Скажут: происки церковников. Новый веселоярский поп Лаврентий задурил голову бабе Параске, и та отдала свой домик под храмовое сооружение, которое не предусматривалось генеральным планом нового образцового Веселоярска. Может, где-нибудь в другом месте религия в самом деле одурманивает людей до такой степени, что они и от собственного жилья отказываются, но в Веселоярске действуют другие законы. Баба Параска с такой же радостью могла бы отдать свой домик и лектору-международнику, и опытному инструктору парашютного спорта, и поэту, который, сидя в столице, бьет себя в грудь и кается, что покинул родное село. Пусть только захотят поселиться в Веселоярске, и баба Параска любому уступит собственное жилье. Получилось так, что первым изъявил желание поп Лаврентий - и вот все случилось так, а не иначе. А старые люди... Они не чураются друг друга, им хочется человеческого тепла, хочется жить вместе. Сказано об этом еще Иваном Вишенским: "О блаженна купо, о всечестное братство, о преславнiйшия едности, кто тебi отлучаеться, кто тебе отвращаеться, кто от тебi утiкает, кто на тебi борет, лжет, хулит, кто тебi ненавидит i тобою мерзит, - да будет проклят нинi и на будущий вiк". Молодежь, правда, не обращает внимания на такие крутые выражения и разлетается во все стороны, как галактики, с которыми ничего не могут поделать астрономы. Но известно ведь: молодо - зелено. А старость - мудрость и великое понимание жизни во всей ее совокупности. Поэтому не будем удивляться бабе Параске и воздержимся от преждевременных выводов.
Да к тому же и речь наша не про бабу Параску и не про самодельный веселоярский храм, который можно бы классифицировать как "приспособленное помещение", а про того человека, к которому Рекордя вез двух спортивных деятелей, вез в такой спешке, что они забыли даже про обед, а Конон Орестович Тавромахиенко отложил переговоры о своем гонораре за необычную консультацию.
Поп Лаврентий. Он прибыл в Веселоярск после смерти старого батюшки Парфентия, прибыл независимо от государства, присланный своими церковными иерархами, и, может, именно ему Гриша Левенец обязан своим намерением соорудить стадион или целый спортивный комплекс. Потому что отец Лаврентий в прошлом был штангистом второй тяжелой категории, о своем спортивном прошлом забывать не хотел, каждое утро бегал по Веселоярску в тренировочном синем костюме с белыми лампасами на штанах, в церкви под аналоем держал две двухпудовые гири и во время, свободное от молитв, играл ими, то поднимая по сто раз, то подбрасывая и ловя, будто мячики, то швыряя через себя, то приподнимая лежа. В селе это называлось: некуда дурную силу девать.
Поп изнывал без соперников, железная игра не выходила из его памяти, штанги гремели о помост в его ушах, будто музыка Бортнянского, и Рекордя, разнюхав об этой его душевной кручине, давно уже задумал провернуть операцию под кодовым названием: "Штанга".
Теперь вез к отцу Лаврентию человека, который мог послужить достойным соперником бывшему штангисту.
Пока шли консультации в сельсовете, Рекордя уже смотался к отцу Лаврентию и договорился, что тот будет ждать их "возле храма", хотя, правда, не удалось достичь договоренности относительно формы одежды. Рекордя настаивал на спортивной форме, поп уперся, что непременно должен быть в одеянии, приличествующем его сану, то есть в рясе с крестом на груди. Религию можно возненавидеть уже из-за одного упрямства ее служителей. Рекордя плюнул и поехал за своими спортивными деятелями.
Теперь привез, стоял, играл ключиками, смотрел на церемонию знакомства, или, как назвал это Рекордя, снюхивание.
Пшонь знай себе записывал и совал свои усы во все щели.
- Это что - храм? А кто дозволил?
- Чадо мое, - с торжественным спокойствием изрек отец Лаврентий. - Храм есть духовное изображение и художественное украшение поколений ныне и присно живущих. Что ты можешь противопоставить сему?
На выручку Пшоню пришел, как более образованный, Тавромахиенко.
- Грам - это зобор, глобцы, - сказал он, - а зобор - это общее собрание. Вот мы вам и противопоставили, батюшка. Так какой у вас вопрос?
Отец Лаврентий молча пошел в свой храм и вынес оттуда две огромные черные гири. Нес их впереди себя на ладонях, будто две игрушки. Здесь уж в самом деле руки - как ноги, как бревна, а грудь - как медный колокол, а живот - как корыто. Положил осторожно гири на травку, ласково погладил их, потом погладил бороду.
