– А больше они ничего не нашли? – спросил граф Виельгорский.
– К сожалению, нет, – ответил обер-полицмейстер.
Какое-то время они молчали, думая каждый о своем.
– Жалко Попова, – нарушил тишину Виктор Модестович.
– Да, – машинально согласился с собеседником обер-полицмейстер. А потом добавил: – Возможно и иное развитие событий.
– Какое же? – спросил граф.
– Ваш главноуправляющий Попов вовсе и не покидал Павловское, – ответил Сан Саныч.
– Это как? – поднял удивленно брови граф Виельгорский.
– А так, – в упор посмотрел на графа Власовский. – Шестого мая, в тот самый момент, когда крестьянке села Павловское Марфе, работающей на огородах, захотелось пить, управляющий Козицкий имел разговор с главноуправляющим Поповым, который раскрыл его экономические махинации, обозвал вором и пообещал Козицкому, что тому придется держать ответ за свои художества. Козицкий, опасаясь, что Попов сдержит свои обещания, ударил его один раз, а затем и второй, ведь Попов вскрикнул дважды. И убил Попова, поскольку, возможно, удары производились не просто кулаком, а, к примеру, кочергой, чугунной статуэткой или еще чем-нибудь тяжелым. А потом он закопал труп на территории имения, поскольку тащить покойника куда-то подальше просто опасно. Могут увидеть. Поэтому-то на том берегу реки Павловки и не нашли никаких следов Попова, кроме пустого саквояжа, который Козицкий вполне мог подбросить уже тогда, когда в село приехали исправник и становой пристав, с тем чтобы навести их на ложный след. Такое ведь тоже могло произойти, – скорее утвердительно, нежели вопросительно, добавил Александр Александрович.
– А как же показания лодочника? – недоуменно посмотрел на обер-полицмейстера Виельгорский.
– А может, лодочник этот тоже боится Козицкого как огня? – произнес Александр Александрович. – Вот эта Марфа, к примеру, явно не из пугливых баб, коли из села чужой губернии, одна, решила приехать в Москву, в которой отродясь не бывала, и все вам рассказать. И приехала, не побоялась. И все рассказала. А вот Козицкого боится пуще огня. Вот и лодочник, похоже, тоже боится. Запугал там их всех этот ваш управляющий…
– Я немедленно его уволю, – решительно заявил своему собеседнику Виктор Модестович.
– А вот этого я вам делать не советую, – ответил Власовский. – Увольнением мы его только спугнем. Он соберет манатки и уедет, и ищи его потом, свищи. Нет, пусть думает, что нам ничего не известно про него и его финансовые махинации. Труп он спрятал надежно – чего ему бояться? А мы потихоньку будем делать свое дело. – Александр Александрович посмотрел на графа. – Я сегодня же отпишу тамошнему исправнику Уфимцеву. Расскажу ему про ссору Попова с Козицким. Пусть он там перевернет все вверх дном. Надеюсь, вы не возражаете?
– Ни в коей мере, – ответил Виельгорский, – делайте все, что посчитаете нужным, дабы изобличить убийцу.
– Вот и хорошо, – поднялся с кресла обер-полицмейстер. – Так или иначе, но дело об исчезновении вашего главноуправляющего, считайте, получило новый оборот…
Не стоит поминать имя Господа всуе, или Опять мимо?
Конец второй декады июня 1896 года
Новая депеша от московского обер-полицмейстера Власовского не застала уездного исправника Уфимцева врасплох. Павел Ильич так и полагал, что одним дознанием, не принесшим никаких результатов, дело не окончится. А вновь сообщенные факты, что с прежнего места службы Козицкий был уволен за экономический подлог в финансовых документах и что одна из крестьянок слышала ссору Попова с Козицким (причем главноуправляющий обвинял Козицкого опять-таки в воровстве, после чего ссора эта закончилась криками Попова), уже круто меняли дело. В том, что Попова давно нет в живых, исправник Уфимцев уже не сомневался. Возможно, убиение Попова произошло не за речкой Павловкой, а на самой территории имения графа Виельгорского, а значит, они со становым приставом Винником и урядником Гатауллиным искали следы главноуправляющего не там, где надлежало бы им быть.
Уфимцев связался с приставом Винником, и они, прихватив с собой урядника Гатауллина, снова приехали в Павловское.
– С Козицким вина не пить и дружбу с ним не водить, – предупредил пристава Винника Уфимцев. – Держаться с управляющим строго официально и на расстоянии. Пусть понервничает.
– Так то ж для дела было, – попытался было оправдаться Ираклий Акакиевич, но Уфимцев так глянул на него, что становой пристав проглотил язык. Спорить с исправником, если уж он чего решил, было совершенно без пользы и, как говорится, себе дороже.
Первым на допрос вызвали лодочника.
– Мнится мне, что ты в прошлый раз неправду нам сказывал, что главноуправляющего Попова на тот берег Павловки переправил, – так начал разговор со свидетелем исправник Уфимцев. – А за дачу ложных показаний знаешь, что полагается?
– Что? – как показалось Павлу Ильичу, из чистого любопытства спросил лодочник.
– Арестантские роты полагаются, – строго посмотрел на него Павел Ильич. – И не на месяц или два, а на более долгий срок.
– А пошто вы мне такое выговариваете? – выдержал взгляд исправника Яким. – Пошто меня пужаете?
– Я уже сказал тебе «пошто», – не сводя строгого взгляда с лодочника, произнес Уфимцев. – Сдается мне, за нос ты нас водишь. А мне, – уездный исправник сделал небольшую паузу, продолжая пристально наблюдать за лодочником, – уж больно не нравится, когда со мной такое проделывают. Да еще нагло, смотря прямо в глаза.
Лодочник отвел взор:
– Не вру я, правду вам говорю. Хотите, побожусь?
– А побожись, – вдруг согласился исправник.
– Вот те крест! – как-то отчаянно промолвил лодочник и осенил себя крестным знамением. – Видали?
– Мотри, паря, – не по-доброму усмехнулся Уфимцев. – Я дольше твоего на свете живу, и знаю верное: Господь не любит, когда всуе Его имя поминают. Да еще с ложными намерениями… Стало быть, свез-таки ты Попова седьмого мая на тот берег?
– Свез, ваше высокоблагородие, – ответил лодочник.
– Что ж, Бог тебе судья, Яким, ступай, – как-то отрешенно произнес уездный исправник. – Только потом, голубчик, не смей говорить, что, дескать, бес тебя попутал…
Затем все трое полициантов направились в господскую усадьбу. Из флигеля навстречу им вышел сам управляющий имением Козицкий. Никакой настороженности в лице или тени неудовольствия Уфимцев не приметил. Правда, радушной улыбки и хлеба-соли тоже не было. Немудрено – полицейских хлебом-солью нигде и не встречают, тем более находящиеся под подозрением в смертоубийстве.
– Вы ко мне, господа? – спокойно спросил он и, получив утвердительный ответ от исправника, отошел в сторонку, пропуская полицейских: – Проходите… Проходите во флигель.
На какое-то время Козицкий задержал взор на приставе Виннике, но тот смотрел мимо и, мельком скользнув по лицу управляющего взглядом, довольно холодно поздоровался с ним, не подав руки. На чело Самсона Николаевича опустилась тень, но скоро исчезла, и его лицо снова приобрело спокойное деловитое выражение, как и подобает человеку, какового ждет впереди неприятное, но необходимое занятие, которое лучше всего исполнить побыстрее, с тем, чтобы скорее и позабыть о нем.
В гостиной на столе дымился самовар, стояли несколько приборов с чашками и блюдцами и подле каждого – розеточка с вареньем. Горка сушек высилась с одной стороны стола, горка калачей – с другой.
– Чаю? – спросил Козицкий и, не дожидаясь согласия, стал рассаживать гостей. – А может, наливочки вишневой или черносмородиновой? – предложил он, невольно бросив взгляд на станового пристава Винника. – Изготовлена по домашнему рецепту еще времен императрицы Анны Иоанновны. Так что качество продукта, можно сказать, проверено полутора веками. Не наливочка, господа, а нектар райский. Вот Ираклий Акакиевич про то хорошо ведает, не даст соврать.
– Мы на службе, а посему горячительные напитки нам не положены, – ответил за всех Уфимцев. – А от чаю не откажемся…
– Вот и славно. Настя! – позвал Козицкий.
В гостиную вошла привлекательная молодая женщина с подносом, уставленным разными закусками. По всему было видно, что Козицкий гостей ждал, а стало быть, к их встрече готовился. Во всех возможных смыслах, плохих и хороших.
За столом по преимуществу молчали. Несколько фраз, которыми обменялись Уфимцев и Козицкий, ничего не значили: что-то про урожай и погоду.
Время от времени появлялась Настя, и тогда урядник Гатауллин просто не отводил от нее взгляда, в котором явно читалось: «Ах, какая якши девка, мине пы такую». Молодая женщина и правда была весьма хороша: ладная фигура совсем не деревенской широкой кости, чистое лицо с правильными и тонкими чертами, ясный взгляд. Вот он-то и очаровывал. Женщина смотрела на гостей так, словно только что хохотала во весь голос и из ее глаз еще не исчезли лучистые искорки смеха.
