Юнгу она показалась не столько сонной, сколько встревоженной, хотя он не понимал почему.
— Вам это о чем-нибудь говорит? — спросила графиня.
— Боюсь, что нет.
Сибил закурила.
— Что именно сказал Пилигрим об этом итальянце? Об Анджело…
— Он сказал, что видит его портрет, написанный карандашом. В голом виде.
Сибил отложила портсигар и зажигалку и довольно язвительно спросила:
— Вы уверены, что так звали натурщика? А может, художника? Вполне возможно, что Анджело — это Микеланджело. Насколько я помню, он обожал обнаженных юношей…
— Микеланджело…
— А почему бы и нет? Пилигрим изучал этот период, и я могу себе представить, сколько рисунков подобного рода прошли у него перед глазами. Сотни обнаженных тел. Честно говоря, я предпочитаю говорить не «голый», а «обнаженный». Хотя вам я своих предпочтений не навязываю. Говорите, как хотите.
— Вы рассердились, — заметил Юнг. — Я прав?
— Ничего подобного. — Сибил развела руками. — С чего мне сердиться?
— Понятия не имею. И все-таки вы сердитесь.
Сибил принялась перекладывать нож и вилку. Она надулась и выглядела точь-в-точь как нашкодивший ребенок.
— Леди Куотермэн! Мне очень трудно лечить пациента, о котором я почти ничего не знаю. Мне известна лишь история вашего знакомства да род его занятий. Должен сказать, он великолепный специалист, поскольку я читая его книгу. И еще я знаю, что он два раза пытался покончить с собой…
— Гораздо больше.
Юнг моргнул.
Сибил отвернулась в сторону окна. Там за столиком сидел молодой человек, а напротив него — привлекательная девушка. Похоже, они недавно поженились, поскольку не отрывали от друга глаз.
Сибил вновь повернулась к Юнгу и, порывшись в сумочке, выудила оттуда солнечные очки.
— Свет… — объяснила она. — Снег.
Надев очки, маркиза выпила немного кофе и спросила:
— Вы женаты, доктор Юнг?
— Да. Мою жену зовут Эмма. Сейчас она носит нашего пятого ребенка.
— Поздравляю! Эмма, говорите?
— Да.
— Благородное имя. Красивое.
— Леди Куотермэн… Что-то не так?
— Нет. — Она смотрела на свои кольца, не решаясь взглянуть Юнгу в глаза. — Все в порядке. Почему вы спрашиваете?
— Но вы сказали…
Сибил уставилась на сигарету.
— Я сказала, что Пилигрим пытался покончить с собой больше двух раз. К сожалению, это правда. Если хотите узнать подробности, обращайтесь к доктору Грину. Я не в состоянии пережить все это снова. И я…
— И вы…
Официант в белых перчатках принес половинки грейпфрута и поставил их на стол. Каждая половинка покоилась в стеклянной чаше со льдом и была украшена посредине вишенкой в сахаре, вымоченной в ликере. Сибил отодвинула вишенку в сторону.
Вдруг ее глаза наполнились слезами.
— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой! Извините. Я была не совсем откровенна с вами, доктор Юнг. — Сибил перевернула ложку вверх и махнула рукой. — Простите! Но у меня действительно были на то основания.
— Ну что вы, успокойтесь! Это не важно.
— Нет, важно! Важно! Если бы я знала, как все это сказать…
Достав из рукава носовой платок, она сняла очки и промокнула слезы. Потом, надев очки, положила руки с зажатым носовым платком на стол. Когда она заговорила снова, в ее голосе звенел, как назвал это про себя доктор Юнг, привкус горя.
— В жизни моего друга есть тайна, и я посвящена в нее лишь отчасти. Наверное, я должна вам рассказать, хотя и не уверена… Ну да ладно. В общем, у Пилигрима есть дневники. Личные. Некоторые из них он мне показывал. Там описаны разные, так сказать, эпизоды его жизни. Когда вы сказали… — она отодвинула недоеденный грейпфрут, — когда вы спросили, слышала ли я, чтобы мистер Пилигрим упоминал имя Анджело, я ответила «нет». И это правда. В буквальном смысле. Но… Хотя он никогда не произносил это имя вслух, я видела его в дневниках Пилигрима.
Юнг вздохнул. Вот оно!
Забрезжил лучик света. Из стены, окружающей его пациента, выпал один кирпич.
Юнг начал ковырять ложкой грейпфрут.
— Анджело — реальный человек? — спросил Юнг.
— Уже нет. Был реальный.
— Был?
— Да. Это имя из прошлого. Очень далекого прошлого.
— Не вымышленное имя? Не литературный персонаж?
— Он не персонаж! Это реальная личность.
— Кем же он был?
— Родственником мистера Пилигрима.
— Родственник-итальянец? Интересно.
— Пожалуй.
Юнг прикончил грейпфрут, и Сибил налила им обоим по второй чашке кофе.
— Интересно, кто придумал кофе? — проговорила она.
— Бог, наверное.
— Бог. Конечно. Очень остроумно. — Она сделала глоток. — Вы верите в Бога, доктор Юнг?
— Когда мне задают этот вопрос, леди Куотермэн, я невольно ощущаю внутренний протест. Сейчас, например, меня так и подмывает посмотреть на часы и· сказать, что до девяти утра я в Бога не верю.
Сибил улыбнулась.
— Иными словами, это не мое дело.
— Ничего подобного! Я просто хотел…
Официант в белых перчатках принес Юнгу омлет с ветчиной.
Юнг поблагодарил его кивком и продолжил:
— Я просто не могу обсуждать такие серьезные материи, пока не позавтракаю.
— Один-ноль в вашу пользу.
— Расскажите мне о дневниках, — попросил Юнг, отрезав кусочек воздушного омлета. — Как они к вам попали?
Сибил задумчиво посмотрела на грейпфрут, придвинула его к себе и начала есть, по-прежнему сжимая в руках платок.
— Мне доставили их в пакете.
— В пакете?
— Да. Их упаковал Форстер, дворецкий Пилигрима.
— И… когда это было?
— Сразу после того, как Пилигрим повесился. Мы приехали сюда через неделю. Пока он приходил в себя, я готовилась к поездке.
— Понятно. И теперь они…
Юнг молча смотрел на нее.
Он отрезал кусочек ветчины и съел. Потом отрезал еще один и повозил его вилкой по тарелке, подбирая соус, натекший от омлета.
Сибил принялась за грейпфрут, поедая дольку за долькой и невольно подсчитывая их. Двенадцать… Тринадцать… Четырнадцать…
Они ели, не глядя друг на друга, производя со стороны очень домашнее впечатление. Мужчина и женщина сидят за завтраком, обсуждая нервную болезнь общего друга — а может, и не болезнь вовсе, — сопряженную с некоей тайной. Казалось, вот-вот кто-нибудь из них попросит передать варенье, возьмет его, не благодаря, и положит на тарелку.
— Так насчет дневников, — снова начал Юнг.
— Да?
— Не знаю, имею ли я право… — Юнг отправил в рот очередной кусочек ветчины и начал жевать.
— Вам самому хотелось бы на них взглянуть.
— Точно.
Юнг, не сводя с нее глаз, попытался положить в рот еще кусок — и промахнулся.
— Вы уронили ветчину на колени.
— Прошу прощения.
— Не извиняйтесь передо мной. Просите прощения у ветчины.
Юнг взял сбежавший кусочек и положил на тарелку.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Какой вопрос?
— Насчет дневников. Могу я посмотреть их? Раз уж я должен лечить мистера Пилигрима…
— Никто не просил вас лечить его, доктор. Я просила вас помочь. Помочь ему, а не лечить. Это разные вещи. Совершенно разные.
— Моя работа… — начал было Юнг.
— Ваша работа — выполнять желания тех, ктр вас нанял.
Сибил взяла со стола портсигар и зажигалку и закурила еще одну сигарету.
Юнг опустил голову. Над столом поплыл дымок.
— Не разочаровывайте меня, леди Куотермэн. Вы очень умная женщина, однако вы понятия не вместе, чего требует от врачей медицина. Мы не имеем права отказывать пациентам в лечении. Мы обязаны делать все, что в наших силах, чтобы исцелить их. Я посвятил этому всю свою жизнь.
Сибил уставилась на него сквозь очки каменным взглядом. Сигаретный дым оторвался от губ и колечками вспыхнул на солнце.
— Мистера Пилигрима нельзя исцелить, — бесстрастно произнесла она. — Никого из нас нельзя исцелить, доктор Юнг. От жизни излечить невозможно.
Юнг откинулся назад и положил вилку с ножом на стол. Он не смел поднять взгляд. То, что она сказала, звучало как эхо его собственных слов о графине Блавинской: «От Луны излечить невозможно».
Он посмотрел вниз, на скатерть и свои пустые руки.
— Помогите ему! — сказала леди Куотермэн. — Это все, о чем я прошу. Помогите ему преодолеть отвращение к жизни. Нет, даже не отвращение. Сделайте так, чтобы у него хватило сил продолжать. Помогите ему выжить… Выжить, доктор Юнг! Больше я ни о чем не прошу. Дайте ему хотя бы лучик надежды. Какой-нибудь стимул — стимул, чтобы жить.
— Я должен прочесть его дневники, леди Куотермэн, — отрезал Юнг.
Сибил неожиданно встала.
— Ладно.
Она затушила сигарету, взяла сумочку и кашемировый шарф и, набросив его на плечи, добавила:
— Я подумаю, что можно сделать.
