— Que vive[42]? — раздался испуганный голос впереди, и вслед за тем щёлкнул выстрел и с визгом и шорохом пролетела пуля.
Выскочил вперёд фланговый урядник и положил ударом сабли в голову французского часового. Но дальше ехать было немыслимо.
Последние французские посты быстро снимались; авангардный эскадрон выезжал из Новогрудка, и по лёгкому, тёплому ветерку доносилась польская речь и топот коней.
Жёлтые пятна на синем общем фоне, флюгера пик указывали, что это была польская конница графа Турно.
Коньков вернулся к Зазерскову и рассказал о случившемся. Послали донесение к Платову.
— Так выезжают? — Коньков кивнул головой.
— Ну, с Богом! По коням! — и новая нотка, суровая какая-то, властная зазвучала в голосе Зазерскова.
Казаки разбирались по лошадям и влезали на них, пока другие ещё подтягивали подпруги и готовились к походу.
И у них на лицах тоже есть особенный отпечаток какой-то суровости и необыкновенного внимания к мелочам. Пастухов, никогда не чистивший гнедого своего маштака, вдруг заметил пятнышко на его ноге и усердно оттирал его рукавом. Акимов пробовал скошовку[43] с таким видом, как будто от неё зависел успех боя.
— Готовы? — раздался голос Зазерскова.
— Готовы, готовы! Акимов, поживей!
— Зараз сяду! — послышались голоса.
— Ну, слушай же, братцы! В круг!
Тесно окружили казаки своего командира; задние вытягивали шеи и слушали, стараясь не проронить ни одного слова.
— У Мира, где атаман и откуда мы в ночь отступили, — засада. Там полк Силаева, две сотни полка Каргина, а три наши в конвое у атамана. Влево наша седьмая сотня за леском, вправо — восьмая, во-он у церкви. Мы должны заманить все силы на Мир, не дав им спокойно развернуться. Команда будет одна: строй лаву; один свисток — лава вперёд, два — назад, в остальном надеюсь на вас, на вашу казацкую смётку и удаль! Старые, помогай молодым.
— Постараемся, ваше высокоблагородие! — загудели голоса.
— Ну, с Богом! — И по-регулярному, склонившись на левый бок, и другим голосом скомандовал есаул: — Равнение направо, шагом ма-арш.
Но казаки стояли, пока Зазерсков не крикнул:
— Да иди же, чёрт те в душу!
Сотня всколыхнулась, и кони, замотавши головами, тронулись, повалив дротики.
Вот прошли и роковой ивовый куст, вот высокая цветущая уже рожь стала бить по ногам, лошади рвались от повода и захватывали в зубы лакомый корм, вот опять цветущий луг, запах мятой травы, ароматный и сладкий запах цветов наполняет воздух. Из-под самых копыт лошади Зазерскова испуганная вылетает перепёлка, заяц выскакивает, делает несколько скачков вправо и влево, приостанавливается и, прижав уши, бешено несётся вперёд. В другое время по адресу косого послышались бы шутки и замечания, но теперь зайчишка улепетнул и никто его даже не заметил.
Все были серьёзны и сосредоточенны, каждый думал свою думу, и меньше всего думали все о предстоящем сражении и о возможности быть раненым или убитым. Все тупо и упорно избегали этой мысли и мысли о родине...
Но вот вдали показалось облако пыли, длинное, высокое, и в его туманных очертаниях засверкали копья и сабли.
— Рысью ма-а-ррш!.. Ну, трогай!..
Понагнулись казаки, и раз, раз, раз, чаще и быстрее затопотали кони, и сотня понеслась на передовой эскадрон.
Вот уже ясно видны стали темно-гнедые лошади улан, показались и жёлтые расцвеченные уланки, перья на киверах, раздалась и у них команда, и сверкнули на солнце сабли. Казалось, атаманская сотня хотела атаковать неприятеля, по крайней мере, дерзко фыркали лошади и грозно горели на солнце копья и сабли. Командир авангарда графа Турно, ротмистр Пршеиетковский, не понимал одного: как рискует одна сотня кинуться на него, когда сзади него идёт три полка. Нет ли резерва где? Но ни его острый взор, ни поиски его зорких фланкёров не могли открыть ничего подозрительного. Всюду было тихо и спокойно, и мирно горел крест на колокольне далёкого селения, и тихо было кругом.
Ну, если он хочет! Сумасшедший казак! Изволь!
Пршепетковскому жаль было атаковать бедную сотню. Она ему казалась толпой людей, решившихся на самоубийство, и думалось ему, что нечестно разбивать этих бедных людей. Но долг выше всего, он обернулся назад к трубачу, и резкие звуки сигнала огласили мирные поля. Фыркнули кони, иные хрипло, тяжело задышали, и, гремя оружием, полевым галопом пошёл эскадрон.
По-прежнему казаки идут рысью навстречу. Какая дерзость! Всего только триста шагов разделяют их, пора перейти в карьер...
— В каррьер-рр... Маррш-марш! — обернувшись к эскадрону, хрипло кричит Пршепетковский и вонзает шпоры своему коню, готовый первый налететь на мелкоконную казачью сотню...
Но атаковать некого... Перед Пршепетковским видна далёкая пыльная дорога, сереют домики деревни Кореличи, видны берёзки здесь и там, стог сена и брошенная у дороги борона...
А вправо и влево бешено cкачут казаки и растягиваются лавой на далёкое протяжение. Собираются они по подкрылкам и летят кучками с флангов на улан, несущихся вперёд и вперёд. Растерялся Пршепетковский. И справа и слева казаки, и спереди и сзади — откуда они взялись? Была одна сотня, а теперь... Вот уже один погрузил свой дротик в бок флангового унтер-офицера Ровинского, вон лейтенант Сакре падает с перерубленной рукой.
— Позвольте, — хочет крикнуть Пршепетковский, — так нельзя атаковать! Это не по правилам! — Но вспоминает он, что это казаки, что у них правил нет, что это дикие люди, «поношение рода человеческого», и панический ужас нападает на него. — Назад, назад! — кричит он. — Повзводно налево кругом...
Но не надо повторять этой команды — уланы сами скачут назад, а казаки преследуют их.
Вот и его настигли. «Как скоро скачут, однако, эти маленькие лошадёнки!» — проносится у него в голове, а уже над ухом слышен голос: «Жете лезарм! Бале зарм!» — и остриё пики направлено в бок.
Бросил свою саблю Пршепетковский, схватили за повода его лошадь казаки и повели куда-то...
Куда? Сожгут и съедят, пожалуй!
Изумлён и рассержен граф Турно.
Как! Его лучший эскадрон, его лейб-эскадрон бежит перед ничтожной горстью донцов! Наказать их! Два эскадрона живо развёртывают фронт, но опять некого атаковать.
— Подлые трусы! — кричит граф Турно по адресу скачущих в разные стороны казаков.
А у казаков своя команда.
— Гавриличи! — кричит громовым голосом Зазерсков. — Увиливай в кусты!
И в молодые зеленя скрылась атаманская сотня.
— Переловить этих негодяев! — сипло кричит граф, и два полка развернулись и, гремя саблями, звеня цепками и кольцами мундштуков и потрясая землю топотом коней, галопом скачут за казаками.
А казаки мчатся всё дальше и дальше; прошли зеленя, пролетели через Кореличи, вышли на ровное поле, и вдруг разомкнулась казачья лава, и направо и налево перед самым фронтом улан несутся казаки.
Не успел один; ширнул его пикой улан, хрустнули рёбра, и с помутившимся взором упал донец под ноги передового эскадрона.
А из-за развернувшейся лавы видны тесные ряды казаков, краснеют поваленные пики, и с бешеным гиком мчатся казачьи полки на свежих лошадях навстречу утомлённым уланам.
Отчаянное гиканье, топот массы коней поражают уланскую бригаду, и она сдаёт ход, идёт несмело, но ещё силы на её стороне, но и справа и слева слышно уже победное «ура!», и, как васильки по полю, горят голубые шлыки атаманцев, и наскакивают они на фланги!
Поразительно быстр кавалерийский бой! Секунда — и всё поле покрыто скачущими по одному направлению всадниками. Уланы бегут, казаки преследуют их... И только жалобно ржущие лошади со сломанными ногами, там и сям в неестественных позах лежащие казаки и уланы, лошади без седоков, скачущие в бой на привычных местах, доказывают, что атака состоялась и была кровопролитна.
Впереди всех в голубом чекмене, с серебром шитым воротником, с толстыми витыми жгутами на плечах, с целой цепью орденов, с бриллиантами усыпанной саблей в ножнах и атаманской булавой в правой руке, на сером коне, с серебряным набором на нагруднике и пахвах (подхвостнике), с серебряной оковкой на тебеньках, скакал Платов, окружённый своей свитой.
Вдохновляло, удесятеряло силы казаков его присутствие. Шибче бились сердца, сильнее рубили руки!
Напрасно до хрипоты кричали донцы «жете лезарм» и «бале зарм» — уланы не хотели сдаваться, и начиналась опять стычка: пика вонзалась в ногу, в бедро или в живот, и с пеной у рта, с бессильной злобой во взоре падал улан и оставался в плену.
И всюду, где проносился серый конь и виднелся голубой генеральский мундир, падали уланы, убитые и раненые.
