На "Азии" – корабле Кодрингтона – гремит оркестр. Флагман лично встречает командующих российской и французской эскадрами.
– Везет Корнилову, – с завистью смотрит вслед мичман Ефим Путятин, знаток и любитель большой политики. О, и без поездки на совещание командующих мичман имеет свое мнение о развитии событий. Разве англичане хотят настоящей победы греков? Да нет же, купцы из Сити и промышленники Бирмингама и Манчестера – о чем откровенно пишут в английских газетах всего больше обеспокоены, чтобы азиатское чудище в Европе не разлезлось по швам, не явились бы новые не зависимые от Британии силы на Ближнем и Среднем Востоке, перед Индией.
Бутенев, тоже, любитель потолковать о международных делах, одобрительно кивает и разводит руками:
– Вот как огромна Турция, однако ж велика Федора, да дура!
Поморщившись – не любит Путятин, когда его перебивают, – мичман продолжает:
– А что касается французов, то об искренности их намерений не позволять туркам дальше грабить и истощать греков можно судить по тому, что ни один французский офицер из числа многих инструкторов на кораблях турок не отозван.
Жарко в безветренной полосе на совсем заштилевшей и будто не имеющей течения воде. Все корабли и фрегаты под марселями и бизанью, противодействующими друг другу, почти неподвижны. Надо прислушаться, чтобы уловить шепот воды за бортом. Сейчас бы лечь на выдраенную добела палубу и загорать на южном солнце, – какая война в этакой благодати! Но скорее все же, думает Павел Степанович, что разговоры – уклонения союзников от обещанных действий – чепуха. Назвался груздем – полезай в кузов.
– Пойдемте, Истомин, – ласково зовет Нахимов назначенного в его распоряжение восторженного гардемарина, – пойдем, любезнейший, проверим нашу готовность еще раз.
Вместе они спускаются на баке в нижний дек. Перегородки, отделявшие помещения офицеров, сняты. Вокруг батарей обоих бортов необычно просторно.
– Матросы наши какие-то праздничные, – щурится коренастый юноша.
Истомина целое утро томит желание сказать о своих наблюдениях перед боевыми действиями. Но в обществе Путятина и Моллера он чувствовал себя чужим. А сейчас бы рассказал Нахимову, так лейтенант отвлекся на всякие боцманские и шкиперские дела.
"А ведь это самое важное… Очень важно, что наши матросы, побыв на берегу, сочувствуют разоренным, полунищим виноградарям и пастухам. Важно, что они свою воинскую задачу видят в ограждении мирного труда".
Нахимову нравится, что юноша заметил праздничность у матросов:
– Приоделись, таков уж обычай перед боем. Вы заметьте, Истомин: не в пример нам, здесь не интересуются участием англичан и французов в бою. Здесь думают о том, как свою обязанность выполнить.
Он перебивает себя и обращается к квартирмейстеру:
– Сюда бы еще воды в бочонках, да кишку протянуть к танксам. Распорядись, голубчик.
Он отдает еще какие-то будничные распоряжения, и, хоть иные требуют переноски тяжестей и переделки уже совершенной работы, матросы выполняют их дружнее и скорее обычного.
Владимир Истомин удивляется. Либо старые матросы забыли об избиении одного из них Нахимовым, либо простили ему расправу! Как их понимать? И вдруг встречает взгляд старика с медалью за Афонское сражение. Тот смело вступает в разговор: гардемарин еще не офицер.
– Рано вы, молодой барин, в сраженье попадаете. Годы ваши какие-с? Еще с книжкою сидеть.
– Мне шестнадцать исполнилось, – вспыхивает Истомин.
– То ж я и говорю, девятью годами моложе нашего лейтенанта.
Он сказал "нашего" с таким теплом, что, не взвесив своего поступка, гардемарин воскликнул:
– Так у вас любят Павла Степановича?
– Л как же! Подлеца Пузыря за молодых матросов пугнул и даже пострадал на том. А дело знает, не болтается зря, сурьезный командир.
– Истомин! – зовет отставшего гардемарина Павел Степанович. – Сходите в констапельскую, там должны быть еще сетки, – он делает жест над головою, растянем дополнительно на верхнем деке.
Писарь проталкивается к лейтенанту с месячными ведомостями на морскую провизию. Нахимов кладет шнуровую книгу на лафет и оглядывает любопытствующие лица матросов.
– Небось в Италии все деньги спустили?
– Все, ваше благородие. А много ли их было!
– Призы возьмем, гуще будет в карманах, – обещает лейтенант.
Боцманская дудка сзывает к обеду, а Нахимов углубляется в бумаги, и томительный час до возвращения адмирала проходит незаметно. Да и чего ждать? Не для демонстрации же погнали вокруг Европы. Он не принадлежит к числу нытиков, какие боятся, что к войне дело не придет. И спокойно слушает вечером в кают-компании переведенную мичманом Корниловым нотификацию трех адмиралов Ибрагим-паше. Она уже отослана в Наварин с египетским корветом. "Ваша светлость, доходящие до нас со всех сторон самые точные сведения извещают нас, что многочисленнее отряды вашей армии рассеяны по всей западной Морее, что они повсюду опустошают, разрушают, жгут, вырывают с корнем деревья, истребляют виноградники и все растительные произведения земли, словом спешат обратить этот край в настоящую пустыню.
К тому же мы узнали, что приготовляется экспедиция против округов Майны и что войска уже двигаются по этому направлению.
Все эти акты чрезмерного насилия происходят, так сказать, перед вашими глазами, в нарушение перемирия, которое ваша светлость честным словом обязались свято соблюдать до возвращения своих гонцов и благодаря лишь которому и было допущено, 26-го минувшего сентября, возвращение вашего флота в Наварин…"
Нотификация объявляет флот Ибрагим-паши вне законов международного права, если он возобновит военные действия против греков. Ясно – сражение будет. И будет в самые ближайшие дни.
К ночи эскадра ставит паруса и полным ходом идет на юг вместе с союзниками. Подвижные огоньки обозначают плывущие суда: огоньки клюют тихую воду, рассыпаются в темноте чн – кажутся нижним ярусом неба.
Шестого и седьмого октября эскадры союзников крейсируют перед бухтой Наварина. Корабли устремляются на ветер к узкому проходу у острова Сфактерия и потом, но сигналу "Азии", последовательно поворачивают на обратный курс.
Стоят последние дни южного лета. Оба наваринских мыса, поднимаясь темно-лиловыми суровыми утесами, уходят вдаль бледно-красными холмами с серебристыми лесами оливок. В подзорную трубу отчетливо видны укрепления крепости, бастионы старого Наварина и батареи на острове Сфактерия. Турецкий флот невооруженному глазу представляется лесом мачт, но в стекла можно разглядеть все суда, стоящие в бухте. Здесь три линейных корабля, пять двухдечных фрегатов, пятнадцать сорока-пушечных фрегатов, двадцать шесть корветов и одиннадцать бригов. Вместе с береговой артиллерией турки имеют больше двух тысяч орудий против тысячи двухсот в союзном флоте. Военные суда стоят по дуге в три линии, а за ними прячутся десятки транспортов и торговые бриги австрийцев, успевшие проскочить в бухту по снисходительности британского коммодора.
Днем 7 октября еще несколько австрийских шхун под охраной двух корветов пытаются пройти в Наваринскую бухту, не отвечая на вопросы "Азова".
"Азов" поднимает сигнал "Проворному". Фрегат, быстро поставив лисели, пускается наперерез австрийским кораблям. Австрийские корветы поворачивают оверштаг, не вступая в переговоры. "Проворный" пушечным выстрелом приказывает шхунам лечь в дрейф и спускает шлюпки. На шхунах оказывается военный груз, и "Проворный" запрашивает адмирала, как поступить.
– Отошлем грекам в Патрас? Так, Логин Петрович?
Николай I дал Гейдену приказ уважать австрийский флаг. Но нельзя же допускать на глазах флота откровенную помощь оккупантам.
– Отошлите, – недовольно машет рукой контр-адмирал. – Пусть господин Катакази расхлебывает эту кашу.
Полдень прошел, а нет ответа по существу на послание адмирала. Младший турецкий флагман в любезном французском письме сожалеет, что не получил решения Ибрагим-паши; командующий уехал в неизвестном направлении, а без него Мухарем-паша не может сняться с якоря и уйти в Александрию. Вместе с тем младший флагман убежден, что союзные суда не предпримут враждебных действий и не войдут в Наваринскую бухту. Так он пишет из вежливости. Но на самом деле, вместе с Ибрагимом-пашой, убежден, что оборона Наварина надежна, нападающих ждет полный разгром, а тогда морские державы откажутся от вмешательства в греко-турецкую войну.
В пятом часу "Азия" вызывает флаг-офицеров с "Азова" и "Сирены". Де Траверсе возвращается через час с приказом союзного флагмана. Это диспозиция боя на завтрашний день. "Азия". У Наварина, 7(19) октября 1827 г.
"Известно, что те из египетских кораблей, на которых находятся французские офицеры, стоят более к SO, а потому я желаю, чтобы его превосходительство контрадмирал и кавалер де Риньи поставил свою эскадру против них.
