А как он умеет изображать людей! К нему приезжал познакомиться Керенский, и он великолепно изобразил нам этого глупого и напыщенного дурака. А еще рассказывал, как к нему приезжал внук кайзера Вильгельма, и заметил, что русская революция была трагическая, а немецкая комическая.
— Это как? Почему? — удивился Сталин.
— Когда немцы восстали, вся семья кайзера дрожала от страха в потсдамском дворце, а явившаяся делегация вместо того, чтобы арестовать всех, стала вести переговоры о том, сколько денег кайзер возьмет за отречение от престола.
— Хо-хо! — изумился Горький. — Это прямо так и просится на бумагу!
— А что за история со сценарием Троцкого? — спросил Сталин с подковыркой.
— Чистейшей воды провокация, — махнул рукой Александров. — Думаю, никакой Троцкий никакого сценария не писал. Его состряпали лихие голливудские писаки. А нас хотели втянуть в это дело, чтобы сделать потом невозвращенцами. Сергей Михайлович это сразу понял и решительно отверг гнусное предложение. Вскоре нас арестовали, но ненадолго, просто хотели припугнуть. Спрашивали, каким образом мы намерены осуществлять свержение государственного строя Соединенных Штатов Америки. Я, помнится, пошутил, что наш броненосец «Потемкин» в замаскированном виде уже стоит в заливе Лонг-Айленда, а Сергей Михайлович меня сердито одернул, что с этими держимордами лучше не шутить. И они дальше задали вопрос, каким образом мы намерены осуществить убийство президента. Ну, тут уж мы спокойно клялись, что ни о чем таком не помышляем. Вопросы были один глупее другого, мы с трудом выдержали такое испытание, и нас в итоге отпустили. Только взяли подписи под протоколом, где говорилось, что мы обязуемся свято чтить законы и государственность США.
— Это тоже так и просится! — произнес Горький.
— Эх, надо было и впрямь поручить вам убить Гувера и свергнуть в Америке буржуазный строй! — весело сказал Сталин.
— После этого ареста и допроса нам запретили снимать сатирическую картину «Стеклянный дом», а потом и экранизацию «Американской трагедии» Драйзера отдали снимать Мамуляну, — вздохнул Григорий Васильевич. — И разговаривали с нами уже совсем не так, как в первое время после нашего приезда. Руководство «Парамаунта» в строгой форме объявило: вы обязаны снимать только то, что мы вам закажем. Тут уж мы окончательно поняли, что ни о какой свободе в Америке и речи быть не может.
— И тогда решили, что не станете невозвращенцами? — ехидно блеснул глазками Сталин.
Александров струхнул, но решительно опроверг генсека:
— Мы никогда не хотели стать невозвращенцами. Очень обидно слышать такое, Иосиф Виссарионович.
— Да шучу я, — похлопал его по плечу Сталин. — Я люблю пошутить. Я вообще веселый человек. Пойдемте, я вам кое-что покажу. Нарочно привез. Можно сказать, с умыслом.
Все четверо вернулись в столовую под коринфскими колоннами, расселись за столом; у Сталина в руках оказалась папка с документами, он раскрыл ее и достал пожелтевшие от времени страницы, с любовью стал их разглядывать:
— Вот какой славный подарок сделали мне азербайджанские товарищи. Личное дело Иосифа Джугашвили, заведенное в бакинском жандармском управлении тридцатого марта одна тысяча девятьсот десятого года.
— Ого! — удивился Горький. — Хотел бы я тоже такое иметь на себя.
— Вот, какой я был тогда. — Сталин показал всем заглавную страницу со своими фотографиями, анфас, в профиль, в полный рост. Усатый и бородатый брюнет, слегка всклокоченный, глаза с хитринкой, довольно примечательная личность.
— Красивенький, — усмехнулся Горький.
Сталин вновь повернул лист к себе и стал вычитывать из него:
— Возраст по наружному виду: тридцать — тридцать два. Год и месяц рождения: восемьсот семьдесят девятый, декабрь. Рост: один метр и шестьдесят девять сантиметров. У вас сколько, Алексей Максимович?
— Метр девяносто три, — ответил Горький.
— Верзила. Нам до вас расти и расти. У вас, Борис Захарович?
— Метр шестьдесят четыре, — крякнул Шумяцкий.
— У вас? — повернулся Сталин к Александрову.
— Какой назначите, такой и будет, — засмеялся режиссер.
— Я что вам, Прокруст?
— Метр семьдесят шесть, Иосиф Виссарионович.
— Не бойтесь, не подрежу. — Сталин сердито посмотрел на Александрова и продолжил знакомить всех с самим собой: — Телосложение худое. Объем в пояснице семьдесят сантиметров. Волосы черные, волнистые, густые. Борода и усы. Цвет лица: желтовато-белый. Рябое. И вот, товарищи, главное. Посмотрите сюда. Выражение лица — веселое!
Сталин снова развернул для общего просмотра лист, и все, присмотревшись, нашли указанную им графу, где действительно значилось: выражение лица — веселое.
— Ты гляди! — рассмеялся Горький. — Даже такие приметы обозначали, черти полосатые!
— Так вот, товарищи, — лукавым голосом продолжил Сталин, снова повернув к себе жандармскую карту. — Веселое. Посмотрите внимательно на выражение лица нашего сегодняшнего советского народа. Оно тоже веселое. Потому что во всем у нас наметились грандиозные успехи. И в индустриализации, и в сельском хозяйстве, и в торговле, и в международных отношениях, и в создании крепкой и мощной Красной армии. А вот киноискусство, к сожалению, не успевает за темпами хозяйственного строительства. Киноискусство, товарищи, по-моему, задержалось во вчерашнем дне. Известно, что народ любит бодрое, жизнерадостное искусство, а вы не желаете с этим считаться. Больше того, в киноискусстве не перевелись люди, зажимающие все смешное. Алексей Максимович, кажется, вы писали, что если главный герой никогда не вызывает смех у читателя, то это не настоящий главный герой, а шаблонный. Вы ведь не против веселого, смешного, правда? Помогите расшевелить талантливых литераторов, мастеров смеха. Вы, товарищ Шумяцкий, поставьте своей задачей создание веселых картин, чтобы в зрительных залах хохотали, как когда смотрят «Огни большого города». А вы, товарищ Александров, с вашим искрометным остроумием эту задачу должны выполнить. Ну, что скажете?
И. В. Джугашвили (Сталин) (из Бакинского губернского жандармского управления). 30 марта 1910. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1647. Л. 10]
Григорий Васильевич заморгал, переваривая сталинское предложение, и не удержался от вопроса, о чем тотчас и пожалел:
— Вместе с Сергеем Михайловичем?
Сталин мгновенно рассердился:
— Я разве сказал, вы и Эйзенштейн? Нет, товарищ Александров, вы и только вы. У Эйзенштейна свой путь, и мы не будем мешать ему, не будем навязывать ничего такого. Пусть работает в своем ключе. А вам давно пора выйти из его тени и самому стать значительной величиной. Ведь вы с ним снимаете на равных, а все равно говорят: фильмы Эйзенштейна. Никто не скажет: фильмы Эйзенштейна и Александрова. Вы с ним как сиамские близнецы, а вся слава достается ему. Я думаю, с этим пора покончить. Разделить сиамских братьев.
— Я тоже давно так считаю, товарищ Сталин! — горячо поддержал Шумяцкий.
— Ну вот, видите. Народу нужны хорошие советские комедии. И вы, товарищ Александров, их создадите. Я смотрел внимательно комедии Протазанова. И «Процесс о трех миллионах», и «Праздник святого Йоргена». Хорошие фильмы. Но они
