Отон играл роль мужа для официальных приемов. Он подвел супругу к императору так, как кладут дань к подножию трона. Нерон просто использовал его, женив на Поппее, чтобы было, кому представить ее при дворе — примерную супругу одного из приближенных императора.
Так или иначе, достаточно было увидеть их рядом, чтобы понять, что никакие договоренности, никакие связи — будь они родственными или супружескими — не устоят перед красотой Поппеи.
Я видел гримасу, исказившую лицо Агриппины, которую она тщетно пыталась выдать за улыбку. Ее кулаки сжимались, черные ногти глубоко вонзались в ладони, голова была втянута в плечи. Вся ее фигура выражала бешеную, но безнадежную ревность. Она тоже понимала, что партия, которая только начинается, будет самой жестокой и что пуповина, до сих пор связывавшая ее с Нероном, на этот раз может не выдержать. Она кусала губы, сжимала челюсти. Не опуская глаз, принимала вызов, желая видеть, как эта женщина без единого жеста, одним своим присутствием, своей будоражащей красотой овладевала Нероном.
Стоявшая рядом с мужем Октавия отвела взгляд, как бы заранее отказываясь от борьбы. Так же безропотно, не выдавая своей боли, она приняла и смерть Британика, сидя среди пирующих гостей, в то время как остывало тело ее отравленного брата. Она просила лишь об одном: чтобы ей оставили жизнь. Но Октавия была мечом и щитом Агриппины, с помощью которых та, жена и дочь императора, надеялась запретить Нерону взять в жены Поппею.
Октавия была под защитой Агриппины. Их судьбы были неразделимы. Но в случае поражения последней Октавия будет всего лишь тщедушной женой, от которой Нерон сможет избавиться легким движением руки.
Я не мог отвести глаз от Агриппины.
Она не могла отвести глаз от Нерона и Поппеи.
Эти женщины были похожи, обе решительные, только одна моложе, а другая — опытнее. Последняя напоминала окаменевшую статую, которую нельзя отодвинуть и, следовательно, надо разбить.
22
Наблюдая за Поппеей, слушая ее, я понял, чего молодая женщина, сочетающая в себе красоту, ум, ловкость и хитрость, а также амбиции, волю и обольстительность, может добиться от мужчины, будь он хоть правителем империи. Но Поппея располагала еще кое-чем: ненавистью к Агриппине. Чтобы уничтожить соперницу, она была готова на любые интриги, любые хитросплетения.
Я слышал, как она льстила Сенеке, превозносила талант Лукана, который приходился философу племянником, и Петрония — оба входили в круг поэтов, актеров, музыкантов, а также гладиаторов, в чьем обществе любил бывать Нерон.
Возлежа рядом с императором, Поппея была в этих компаниях признанной хозяйкой, благосклонного взгляда и дружбы которой добивался всякий. Она участвовала и в пирах, и в оргиях. Она любила, когда Нерон рассказывал ей о своих бурных ночах на Мульвийском мосту, в том месте Рима, где происходили «ночные развлечения», как их называл Петроний, один из завсегдатаев тамошних сборищ.
Поппея слушала истории о неожиданных встречах, о засаде на Нерона, которой тот избежал, угадав, что тени у входа на мост не сулят ему ничего хорошего. Его гладиаторы разогнали злоумышленников.
Поппея не считалась ни с чем; она позволяла себе такое, на что не отважилась бы ни одна женщина, даже Агриппина. Повернувшись к Нерону, она спрашивала: знает ли он, что опасности, которые ему угрожают, являются угрозой и для нее? Ведь враги императора ее ненавидят. А что он делает, чтобы ее защитить? Он уступает Агриппине. Не разводится с Октавией. Чего он боится? Или он все лишь кукла, — так она его называла, — раб чужих желаний? Считает себя властителем рода человеческого и не в состоянии даже жениться на женщине, которую любит? Может, она недостаточно хороша или ее семья недостаточно благородна? Или он сомневается в ее способности иметь детей?
Она встала. В таком случае пора вернуть ее мужу, Отону, которого Нерон, чтобы удалить из Рима, назначил губернатором Лузитании. Она хочет уехать к законному супругу. Ей будут рассказывать о жизни императора, она будет расстроена, если с ним случится что-нибудь нехорошее, но, по крайней мере, она не увидит этого ужаса своими глазами и не будет замешана ни в какие интриги.
Поппея расхаживала по залу, полному гостей Нерона, держа спину прямо и слегка разведя руки. Ее лицо отчасти скрывала вуаль, как будто под ней пряталась вызывающая улыбка.
Нерон провожал ее взглядом, горящим от желания, готовый, казалось, на любые уступки.
Утверждали, что когда он в первый раз сбрил бороду, то это случилось по настоянию Поппеи. Он положил волосы в позолоченный сундучок, инкрустированный камнями, и отдал на хранение в Капитолий. Разве он не был императором в ореоле военной славы, добытой генералом Корбулоном в битвах с парфянами, которых он вытеснил из Армении, принудив короля Тиридата к бегству?
Нерону и вправду благоволили боги, и Поппея тоже пользовалась этим покровительством.
Она собрала приближенных Нерона вокруг Руминальской смоковницы, спасшей восемьсот тридцать лет назад Ромула и Рема. Столпившись вокруг дерева, они увидели, что растение с мертвыми ветвями и высохшим стволом дало молодые побеги. Поппея приумножит мощь Нерона, принеся ему сок этого живого дерева.
Толпа восторженно приветствовала императора и эту прекрасную и таинственную женщину. Ходили слухи, что она увлекается восточными религиями — египетской или даже иудейской, потому что ее посещали раввины, приезжавшие из Иерусалима.
Так, шаг за шагом, будучи всего лишь любовницей, она добивалась влияния, которое распространялось и на Нерона. Она изменила императора, присутствуя при его возмужании. А может, просто позволила ему состояться.
В нем появились живость, отвага, сумасбродство, которые он до сих пор сдерживал.
В деревянном амфитеатре, который он приказал построить на Марсовом поле, император устраивал удивительные игры, которые очень нравились простому люду. На искусственном озере происходили морские сражения двух флотов, которые сопровождались представлением морских чудовищ, повергавших зрителей в изумление. В другой раз устраивались случки живых быков с деревянными телками, при этом утверждали, что супруги всадников и сенаторов, а быть может, и сама Поппея, спрятавшись внутри деревянных фигур, наслаждались мужской силой животных.
Каждый день римлян удивляли новым праздником, новой игрой, каким-нибудь неслыханным событием, на котором непременно присутствовал Нерон, сопровождаемый Поппеей.
Иногда к празднеству примешивалась смерть. Актер, изображавший Икара, разбился о трибуны, упав прямо к ногам Нерона; брызнувшая кровь испачкала белоснежную тунику императора.
Но праздник продолжался.
Всем этим затеям рукоплескала сложившаяся вокруг Нерона компания, несколько сотен молодых людей, сильных и красивых. Она состояла из честолюбивых отпрысков аристократии, льстивших императору, аплодировавших любому его шагу, восхвалявших его красоту и голос, сравнивавших его с богами. Они действовали под лозунгом: «Мы — августианцы, рядовые его триумфа!».
Их восторги щедро оплачивались, и вся молодежь из благородных семей мечтала влиться в ряды августианцев, повсюду сопровождавших императора и аплодировавших во время состязаний возничих, певцов и кифаредов.
Нерон с деланной скромностью принимал их восторг и свой триумф. Я наблюдал, как он, раскрасневшись от гордости и удовольствия, раздавал деньги и титулы, призывая римлян последовать примеру августианцев и предаться безудержному и безбрежному веселью.
У меня было ощущение, что новая эра начинается в Риме, где правит император двадцати двух лет, мечтающий лишь о пирах, оргиях, играх, развлечениях и роскоши. Значит, суровая римская добродетель больше не интересовала никого? Ведь даже мой учитель Сенека превозносил милосердие, приятное обхождение, благополучие, и лишь вольноотпущенники, вчерашние рабы, держались высокомерно, пытаясь скрыть жадность к наживе, пороки, неуемное тщеславие.
Нерон же пел, окруженный угодниками и молодыми людьми, не помышляющими ни о чем, кроме удовольствий.
И все же иногда лицо императора мрачнело. Проследив за его взглядом, я натыкался на Агриппину, кружащую повсюду грозным и мстительным призраком. Она была тенью, угрызением совести, которое надо было стереть. Пойдет ли на это Нерон?
Склонившись, Поппея что-то шептала ему на ухо.
23
Нерон осмелился — он отдал приказ убить свою мать.
Когда это кощунство было совершено, он отправился на место преступления, в Анций, где был рожден. Туда, где халдейский прорицатель Бальбил сказал когда-то, увидев новорожденного: «Он станет правителем, но убьет свою мать», и мать ответила: «Пусть он убьет меня, лишь бы правил!»
