Георг Эберс - Невеста Нила

Кроткие глаза араба наполнились слезами. Несправедливая обида глубоко уязвила его, но все-таки ему было тяжело объясняться так резко в присутствии больного мукаукаса, который внушал старику почтение и жалость. Однако несмотря на природную мягкость тон его речи доказывал, что он сумеет постоять за себя.

— Кто осмелился приписать тебе подобную низость? — с живостью воскликнул испуганный Орион.

— К сожалению, твоя родная мать, — отвечал мусульманин с грустью и досадой, поднимая плечи по привычке, свойственной народам Востока.

— Не сердись на нее, — сказал мукаукас. — Известно, что женщины обладают более сострадательным сердцем, чем мужчины, но это не мешает им, однако, необдуманно злословить и высказывать подозрительность, особенно к иноверцам. Зато женщины восприимчивее ко всему доброму. У них волос долог, да ум короток, гласит пословица.

— Мужчины всегда готовы осудить нас, — возразила Нефорис, — но я покорно снесу заслуженный упрек! — И она принялась заботливо поправлять подушки больного и дала ему лекарство.

— Еще раз прошу у тебя прощения, почтенный Гашим, — продолжала матрона, — прости же меня вполне искренно, от всего сердца, потому что я сознаю свою вину!

Жена мукаукаса приблизилась к арабу и протянула ему руку, которую тот неохотно взял и тотчас выпустил из своей.

— Я не сержусь на тебя, — отвечал он, — но не мог допустить, чтобы на мое честное имя упала хотя бы малейшая тень. Загадочное дело будет расследовано по справедливости. А теперь позволь мне спросить: собака, сторожившая таблиний, чутка и кусает чужих людей?

— Ее бдительность известна всему дому, а что она способна кусаться, к несчастью, доказали раны на теле бедной персиянки, — отвечала Нефорис. — Прошу тебя, почтенный господин, от имени всех нас, — продолжала она, — помоги нам своей опытностью. Я сама… погодите, дайте мне сказать… Ведь женщины, несмотря на длинные волосы и короткий ум, бывают очень проницательны, пожалуй, я скорее всех найду следы преступника. Он должен принадлежать к нашим домашним, потому что собака не бросилась на него. Конечно, здесь нельзя подозревать племянницу моего мужа, которая с такой изумительной поспешностью явилась на помощь невольнице…

— Не смей задевать Паулу, жена! — с неудовольствием перебил Георгий.

— Неужели я выставляю ее воровкой? — обидчиво возразила Нефорис, пожимая плечами.

— Матушка!… — заметил в свою очередь Орион тоном легкого упрека.

— Ты говоришь о девушке, которая обошлась со мной вчера так сурово? — спросил Гашим. — Я готов поручиться всем моим состоянием, что она не виновна. Это прекрасное, пылкое существо не способно ни на какую низость!

— Пылкое?… — с улыбкой произнесла Нефорис. — Да ее сердце так же холодно и твердо, как пропавший смарагд. Мы успели убедиться в этом.

— Но во всяком случае, — возразил Орион, — Паула не сделает ничего дурного…

— Мужчины всегда готовы заступиться за женщину красивой наружности, — перебила мать, — но я во всяком случае не могу и не думаю подозревать ее. У меня совсем другое на уме. Вчера возле пострадавшей нашли пару мужских сандалий. Себек, — прибавила она, обращаясь к домоправителю, — сделано ли с ними то, что приказал мой сын?

— Немедленно, госпожа, — отвечал тот. — Я давно поджидаю начальника стражи Псамметиха.

Тут разговор прервал приход этого воина, двадцать лет исполнявшего должность начальника караула при доме мукаукаса. На предложенные вопросы он отвечал так громко, что больной Георгий почувствовал себя дурно, и Нефорис попросила Псамметиха говорить потише. Он рассказал следующее: собакам-ищейкам сначала дали обнюхать сандалии, а потом выпустили их на волю. Две таксы тотчас нашли дорогу к калитке, где накануне Гирам поджидал Паулу. Потом животные постояли у лестницы, обнюхали первые ступени, но не побежали наверх.

— Странно, — сказала, пожимая плечами, Нефорис, — эта лестница ведет в комнату Паулы. — Но ведь таксы, очевидно, напали на ложный след, — с жаром прервал ее офицер. — Если им всегда верить, то можно замешать в дело и невинных людей. Вскоре собаки бросились в конюшню и начали метаться здесь во все стороны, точно злые духи, которым хочется поймать душу грешника. Увидав мальчика, сынка Гирама, прибывшего с дочерью великого Фомы из Дамаска, животные бросились на него и чуть не изорвали на нем в клочки всю одежду. Из конюшен они прибежали в квартиру сирийца. Боже мой, что тут происходило!… Какой лай, завывание, визг! Собаки перерыли каждую старую тряпку, и тут мы поняли, кому принадлежала обувь. Мне очень жаль бедного конюшего: хотя он несносный заика, но ему надо отдать справедливость как отличному знатоку лошадей и наезднику. Найденные сандалии несомненно принадлежат Гираму, однако нам не удалось найти его. Он, очевидно, переправился через реку, потому что на берегу недоставало одной из наших лодок, и собаки бросились со двора к этому месту. Если арабы по ту сторону Нила не возьмут беглеца под свое покровительство, он вскоре окажется в наших руках.

Орион вздохнул с облегчением, как будто у него с души свалилась тяжесть.

— Если конюший не вернется домой до двух часов пополудни, — сказал юноша Псамметиху, — тогда отправляйся на поиски за ним со своими солдатами и арестуй его. Отец выдаст тебе свидетельство, по которому арабские власти обязаны оказывать вам содействие. Может быть, нам удастся поймать преступника еще раньше и отнять у него смарагд, если мошенник не успел продать его.

Эти слова сын мукаукаса произнес повелительным, гневным тоном. Щеки Ориона пылали до того ярко, что этот румянец нельзя было объяснить удовольствием при вести об удачных поисках.

Потом он заговорил тише и как будто с участием:

— Жаль беднягу Гирама! Он лучший знаток лошадей в нашем доме. Твои слова еще раз подтвердились на деле, матушка — ты говорила: если хочешь иметь хорошую прислугу, приобретай рабов-мошенников.

— Но сириец, собственно, не принадлежит к числу наших невольников, — задумчиво сказала Нефорис. — Он вольноотпущенник префекта Фомы и прибыл сюда с его дочерью. Все хвалят его умение ухаживать за лошадьми. Если бы Гирам не совершил кражи, мы никогда не отпустили бы такого слугу; но если Пауле бы вздумалось оставить нас и взять его с собой, мы не имели бы права удержать свободного человека. Говорите, что хотите, браните и осуждайте меня — я не одарена тем, что вы называете воображением, все вещи представляются мне в настоящем виде, без прикрас: между Паулой и вором существует какое-то соглашение.

— Перестанешь ли ты говорить глупости! — снова прервал жену рассерженный мукаукас.

Он хотел продолжить, но в эту минуту докладчик объявил о приходе ювелира Гамалиила, который принес известие о пропавшем смарагде. Орион побледнел и отвернулся от купца.

В комнату вошел еврей, сидевший накануне у огня во дворе наместника вместе с его служащими. Он тотчас приступил к рассказу, приправляя его, по своей привычке, балагурством. Золотых дел мастер был настолько богат, что предстоящий убыток не особенно огорчал его, и настолько честен, что ему было приятно возвратить украденную драгоценность ее настоящему владельцу. По словам Гамалиила, рано утром в его дом пришел конюший Гирам, предлагая купить смарагд необыкновенной величины. Вольноотпущенник поклялся, что этот дорогой камень составляет часть имущества, оставшегося после префекта Фомы, его бывшего господина. Смарагд будто бы принадлежал к головному украшению коня, на котором герой Дамаска ездил в последний раз. Лошадь и сбруя достались в наследство Гираму.

— Я добросовестно оценил редкий камень, — продолжал ювелир, — я выдал сирийцу две тысячи драхм; остальные деньги он оставил у меня на хранение. Сначала я согласился на все, но после его ухода поступки конюшего показались мне подозрительными. А тут еще в город ворвалась стая ищеек. Господи помилуй, какой поднялся лай и тявканье! Животные надсаживались, точно хотели разнести весь мой дом. Мне стало жутко и почудилось даже, что мое жилище вот-вот рухнет, как иерихонские стены при трубном звуке [28]. «Что там такое?» — спросил я старшего псаря, и вдруг мое подозрение подтвердилось. Вот, господин наместник, купленный мной смарагд! Я не сомневаюсь, что ты возвратишь мне деньги, отданные мошеннику-заике, честность великого мукаукаса Георгия известна старому и малому во всем Мемфисе. Ведь ты все-таки не останешься в накладе, благородный господин, я не требую с тебя процентов или платы за хранение в эти два часа, пока драгоценность находилась у меня в руках, — прибавил старый балагур.

— Подай сюда камень, — перебил его араб, которому был неприятен шутливый тон Гамалиила.

Гашим вырвал у еврея смарагд, взвесил его в руке, подержал перед глазами, присмотрелся издали к блеску граней, постучал молоточком, вынутым из-за пазухи, приложил камень к тому месту ковра, откуда он был вырезан, и сначала остался доволен результатами осмотра.