Гуго, Готфрид, Бельтран и Теодор, должным образом защищенные доспехами, разбирали овальные щиты и булавы. Раскрасневшиеся Норберт и Альберик присоединились к пехотинцам, расположившимся позади конницы. Были специально разожжены дополнительные костры; из них повалил черный дым, увеличивая завесу и не давая противнику возможности рассмотреть, что происходит в «Армии Господа». Тем временем турецкая кавалерия снова сгруппировалась для атаки. Ее замысел был прост: напасть на франков, прижать их к стенам Никеи, уничтожить и таким образом снять с города осаду. Как написала позже Элеонора в своей хронике, турки совершили две ошибки. Они сочли, что группировка графа Раймунда — это и есть вся франкская армия и что ее боевые качества столь же низкие, как и у одетых в лохмотья сторонников Петра Пустынника. Вскоре выяснилось, что они жестоко просчитались. Сразу после полудня с холмов хлынул новый поток всадников в белых накидках. Франки, скрывшись за дымовой завесой, наблюдали за ними, а потом, выждав подходящий момент, снова бросились в атаку. Мощная стена конных рыцарей в железных доспехах легко сокрушила противника, и турецкие боевые силы были смяты. Франки прошли сквозь них, словно нож сквозь масло, рубя направо и налево и заливая землю кровью так, что она ручьями стекала вниз по склону. Потом они развернулись и снова ринулись в атаку. Окончательно сломленные, турки бросились бежать. Какое-то время франки преследовали их по пятам, а потом с триумфом вернулись в лагерь с мрачными трофеями на пиках и копьях, гоня вереницы пленных, которым на шеи привязали отрубленные головы их товарищей.
Пленные подверглись насмешкам и унижениям. Одну из катапульт, предоставленных Алексием, подтащили к краю рва, окружавшего Никею, и на закате дня из нее стали стрелять отрубленными головами, завернутыми в рыбацкую сеть. Некоторые из них ударились со зловещим стуком о парапет, другие же перелетели через стену, и Элеонора даже с того места, где она стояла, услышала горестные стоны горожан, сгрудившихся за городскими стенами. Они поняли, что оказались в ловушке. Килидж-Арслан потерпел поражение!
После этого воины «Армии Господа» набросились на остальных пленников. Их согнали в центр лагеря и заставили встать на колени, чтобы легче было рубить им головы. Писец Симеон оказался среди тех, кого пленили в обозе. Он отчаянно умолял сохранить ему жизнь, но палачи не обращали внимания на его мольбы. Наконец он вырвался и убежал в лагерь, преследуемый Горгульей и Бабуином из отряда Жана. Вопя что есть мочи, он бежал по узкому проходу, а пьяные зеваки толкали его и смеялись над ним. Элеонора, которая к тому времени уже вернулась к себе в шатер, услышала крики и вышла наружу. Чуть не налетев на нее, Симеон упал ей в ноги. Бабуин и Горгулья схватили его.
— Я ни о чем не умолял, — сказал Симеон, отрываясь от письма.
— Нет, Симеон, ты, конечно же, не умолял. Ты просто сказал, что не хочешь умирать. И добавил, что ты — католик, схваченный ранее турками. Насколько мне помнится, — сухо добавила Элеонора, — ты даже цитировал каноническое право, хотя тем двум верзилам было на это решительно наплевать.
— Дерьмо верблюжье, — пробормотал Симеон. — Но благодаря вам, госпожа сестра… — Он наклонился вперед. — Между прочим, нельзя ли мне принять клятву и тоже стать членом отряда «Бедных братьев храма Гроба Господня»? Я кое-что знаю.
— Неужели, Симеон? — подозрительно прищурилась Элеонора.
— Мне кое-что известно о спрятанном. Я слышал, о чем тут шепчутся.
Элеонора быстро взглянула на Имогену, которая спала, разлегшись на подушках.
— Симеон, меня всегда поражала твоя способность все слышать. — Она улыбнулась. — Но давай вернемся к нашей летописи.
— Конечно, госпожа сестра, только мне хотелось еще раз поблагодарить вас и вашего брата за то, что вы спасли мне жизнь. Я так вам признателен….
— Летопись, Симеон…
— Да-да, конечно, госпожа сестра…
Бабуин схватил Симеона за горло так, чтобы Горгулье было удобно ударить пленника булавой по голове. Элеонора неистово закричала им, чтобы они остановились, но только появление Гуго и Готфрида с мечами наголо заставило убийц отступить. Изрыгая проклятия и пошатываясь от спиртного, они неохотно удалились. Элеонора взяла Симеона в свою свиту, а тем временем «Армия Господа», отпраздновав победу, приступила к мрачному и нелегкому делу — осаде Никеи. Крестоносцы были немало озадачены. В Европе им никогда не приходилось сталкиваться с подобными укреплениями. Никаких кораблей у них не было, поэтому атака со стороны озера не представлялась возможной. Ров перед стенами был два ярда шириной и примерно столько же глубиной. Первая защитная стена была не менее шести футов толщиной и высотой девять футов, а над ней возвышались башни, перекрывающие осаждающим пути подхода. Даже если бы им и удалось одолеть эту стену, то за ней находилась основная стена толщиной восемнадцать футов, тоже защищенная большим количеством башен, с которых лучники, пращники и катапульты обрушили бы на нападающих лавину смертоносных стрел и метательных снарядов. В рядах «Армии Господа» зрело недовольство. Безуспешно пытались они взять город, и воодушевление, вызванное победой над Килидж-Арсланом, вскоре испарилось. В одном месте ров удалось засыпать, и через него переправили самодельные катапульты и баллисты. Но и эти боевые машины, и воины, которые их обслуживали, буквально утонули в потоке стрел, камней, дротиков и стене ревущего огня. Изготовили сетки, сланцевые и ивовые щиты для защиты лучников, но эти приспособления были уничтожены горящим маслом, которое защитники города лили со стен.
Как-то утром граф Раймунд в сопровождении Гуго, Готфрида, Элеоноры и других «Бедных братьев» решил проехаться вдоль рва, чтобы попытаться найти слабое место в обороне противника. Со стен посыпались оскорбления и стрелы. Однако расстояние было слишком велико. Стоял теплый солнечный день, и воздух благоухал ароматом сосен, кипарисов, а также фруктов, поспевающих в близлежащих садах. Граф осадил коня.
— У нас нет недостатка в древесине, — сверкнул Раймонд своим единственным глазом на Гуго и Готфрида, показывая на деревья. — Но как нам ее использовать?
Гуго взял лошадь графа под уздцы.
— Поехали дальше, мой господин, я кое-что видел и хочу вам это показать. — И они поскакали галопом вдоль смрадного рва.
Элеонора обнаружила, что иноходец, которого ей дали, неповоротлив и упрям. Поэтому на помощь ей пришел Теодор, расположившись между нею и турками, наблюдавшими за ними с крепостной стены. Взяв иноходца под уздцы, он подмигнул Элеоноре.
— Так, на всякий случай, — пробормотал он. — А то вдруг турки заметят твою красоту и попытаются прорвать осаду.
Элеонора залилась румянцем, а Теодор затянул трубадур-скую песнь о красавице, сидящей взаперти в башне. Наконец они доехали до восточного края стены.
— Взгляните, мой господин.
Элеонора посмотрела туда, куда показывал ее брат.
— Мне об этом рассказал Теодор, — продолжил Гуго. — Присмотритесь-ка хорошенько к основанию башни: там кладка начала осыпаться после предыдущей осады.
Граф Раймунд пригляделся и радостно всплеснул руками. Через два дня «черепаха», сооруженная из кипарисов, лозы и сланцевых плит, с дубовой крышей с кожаным покрытием, на которое насыпали мокрый песок, перебралась по самодельному мосту через ров и стала методичными ударами разрушать строение, которое Элеонора окрестила Падающей башней. Под навесами широкой покатой крыши этого осадного орудия укрылись лучники и стали осыпать стрелами противника, засевшего на стенах. Вскоре инженеры пробили стену, подперли балками пролом и стали убирать за собой обвалившуюся кладку. Элеонора наблюдала за этим, надежно укрывшись за вереницей заслоненных щитами повозок. Башня упала с наступлением сумерек, однако на следующее утро лагерь был разбужен звуками рожков и труб. Заспанная Элеонора выбежала из своего шатра и бросилась вместе с толпой к восточному краю рва. Добежав, все изумленно остановились как вкопанные: Падающая башня снова стояла на том же месте! Всю ночь защитники города лихорадочно трудились и успели заделать пролом. Гнев графа Раймунда не знал границ, и он, подобно Ахиллесу, угрюмо удалился в свой шатер, в то время как другие предводители настойчиво продолжали осаду. Однако, несмотря на поражение Килидж-Арслана, никейцы с остервенелым упорством защищали свой город. Противник обесчестил их павших, и они ответили тем, что спустили на веревках крюки, втянули в город трупы франков, раздели их и развесили гнить на стенах. Когда «Армия Господа» шла в атаку, то на головы им обрушивался град стрел и камней; когда же им удавалось прорваться, то их сметал поток горящих метательных снарядов.
Целую неделю продолжались бессистемные стычки, и в результате две враждующие стороны стали напоминать двух кружащих друг возле друга собак. Но вдруг атмосфера резко изменилась. С важным видом в лагере появился граф Раймунд в сопровождении греческого полководца Татикия. Они привезли с собой баллисты и другие метательные устройства из арсеналов Константинополя. Их подкатили к Падающей башне и открыли из них гибельный огонь камнями и другими метательными снарядами, отогнав обороняющихся от стен. Был сделан еще один пролом, а когда упала тьма, то ночь осветилась ревущими кострами и огнями горящих метательных снарядов, которыми осыпали башню. На этот раз турки не смогли заделать пролом. Звездное небо полосовали языки оранжевого пламени, и воздух содрогался от шипения горящих снарядов, треска дерева и стали и жутких криков как обороняющихся, так и нападавших. С первыми лучами солнца «Бедные братья храма Гроба Господня» под крики «Dues vult!» и «Тулуза!» приготовились выступить во главе отряда графа Раймунда через импровизированный мост, проложенный через ров. Гуго и Готфрид, поцеловав на прощание Элеонору, надвинули на головы защитные кольчужные полосы, оставлявшие открытыми только глаза. Потом закрепили шлемы, привязали к рукам щиты и обнажили мечи.
