Он сделал осмысленный выбор, остановившись на деревушке на южном берегу Темзы. Место одобрил даже Хэмиш Форсайт. «Южный берег – подходящее место», – кивнул он. Попасть туда стало намного легче благодаря трем новым мостам – Ватерлоо, Саутуарк и Воксхолл. Открытые поля у Ламбета превратились в красивые улицы, так что поездка в коляске к богатым особнякам Баттерси и Клэпхема обернулась приятной прогулкой по фешенебельному предместью. В самом же Клэпхеме вокруг старинного выгона выросло много представительных зданий. Церковь в центре была величественным классическим строением. Форсайту показалось, что найденный Пенни дом с шестью спальнями великоват, но он смягчился, когда Юджин напомнил, что семья будет расти.
– Сэкономите на следующем переезде, – заключил тесть. И чтобы отметить событие, даже купил чете прекрасный веджвудский сервиз. – Веджвудский фарфор выдержан по единому образцу, – пояснил он. – Если что-нибудь разобьется, всегда можно заменить без ущерба для целого.
Юджин обнаружил, что добираться до конторы ему всего полчаса. Жене же больше понравилось то, что в сотне ярдов от их милого сада простирались лавандовые поля, раскинувшиеся на склоне до Баттерси. На вопрос, где она поселилась, Мэри отвечала, что в Клэпхеме, откуда рукой подать до Лавендер-Хилл.
Лодка медленно бороздила бурую воду, выходя на простор. Осадка была такой, что в сумерках апрельского вечера издалека казалось, что она готова затонуть. Достигнув середины реки на полпути между Блэкфрайерсом и Бэнксайдом, она замедлила ход и замерла, будто удерживаемая незримой нитью.
– Прямо, – пробасил с кормы Сайлас. Весла послушно окунулись в воду. – Греби вперед. Вот так.
Люси, теперь десятилетняя, работала на Сайласа уже год, но так и не привыкла. В Темзу сбрасывалось столько нечистот, промышленных отходов и угольной пыли, что не справлялся даже отлив. Во время прилива вода становилась мутной, а с отливом над ней растекался тошнотворный запах. Пожалуй, впервые в истории от нечистот дохла рыба, и вздувшиеся крапчатые тушки то и дело виднелись средь мусора на грязевых проплешинах. Когда на реку спускался «гороховый суп», туман сливался с водой в одно непроглядное вонючее целое. Люси, окуная весла, часто наталкивалась лопастями на плавающие экскременты.
Сайлас вдруг сунулся за борт и погрузил руки в воду. А секундой позже в лодку ткнулось что-то тяжелое. Он взял веревку, лежавшую в ногах, обмотал предмет и привязал другой конец к кольцу на корме. Затем снова принялся шарить в воде. Довольно хрюкнув, сел прямо, разомкнул перепончатые лапищи и показал Люси с полдюжины золотых соверенов и карманные часы. Сложив все это под ноги, он заново свесился, всматриваясь в лицо трупа, колыхавшегося у самой поверхности.
– Он самый. Десять фунтов за него.
Такая награда была обещана за отыскание тела некоего мистера Тобиаса Джонса, пропавшего неделю назад, но с трупами часто находили и ценности, что повышало выгодность предприятия. Для Сайласа и Люси было настоящей удачей найти мертвое тело.
Сайлас был сборщиком речного мусора – таких называли черпальщиками. Черпальщики гребли все подряд: бочки и ящики, выпавшие из лодок, деревянные балки, корзины, бутылки – и, разумеется, трупы. В этих водных стервятниках таилось нечто, из-за чего их сторонились. Тем не менее лучшие из них, вроде Сайласа, зарабатывали неплохо, благо грязная река ежедневно хоть что-то, да приносила.
Люси до сих пор не понимала, зачем он взял ее в помощницы. «Ты моя плоть и кровь», – говаривал Сайлас. И деньги, которые он ей давал, надежно хранили ее маленькое семейство от работного дома. Но если Сайлас был так предан семье, то одна вещь ее настораживала.
Она звала его дядей, однако знала, что в действительности Сайлас приходился ей не совсем родным.
– Ваши отцы были единокровными братьями, – поведала ей мать. – Еще были сестры, а у Сайласа тоже был родной брат.
Однажды она спросила Сайласа об этих других Доггетах, но тот лишь пожал плечами:
– Не думай о них. Их нет.
Она так и не поняла, имел ли он в виду, что те мертвы или просто покинули Лондон. Ей пришло в голову, что другим Доггетам не было дела до Сайласа. Тот же, какой бы ни была причина их отсутствия, не упускал случая напомнить:
– У тебя никого нет, кроме меня, крошка Люси.
Она целиком зависела от него.
Прошел почти год, но астма взяла верх, и мать не смогла работать. В конце концов, когда доходы сократились до пяти шиллингов и Люси взмолилась, та обессиленно согласилась: «Ступай к Сайласу, коли так».
В отсутствие Люси хозяйством занимался маленький Горацио. Бледный и тощий, к семи годам он сильно вытянулся, ноги стали как палки, но он помалкивал и не сдавался. Изо дня в день Люси, возвращаясь, заставала его с горячим чайником и готовой едой – он ждал сестру. Спрашивала о матери, и Горацио с неизменной бодростью отвечал: «Мама раздышалась». Или тише: «Мама устала» – это означало, что ей плохо.
Когда бывало тепло, а мать чувствовала себя сносно, Горацио ходил с Люси к реке. Девочка не пускала его в лодку – вдруг Сайласу попадется покойник, – но он сидел на солнышке у лодочного сарая или, если случался отлив, бродил по илистым отмелям, где копошилась другая ребятня. Ему, как только они что-нибудь находили и мчались взглянуть, было за ними не поспеть, но он встречал Люси счастливой улыбкой и показывал мелкие сокровища, найденные в серых иловых наносах.
И каждый вечер она обнимала его, а он обещал:
– Когда-нибудь я стану сильным. И буду работать за всех, а ты будешь отдыхать дома.
Она ласково баюкала его и пела колыбельные, всегда заканчивая любимой, с подачи торговки лавандой. Пела и повторяла ее снова и снова, очень тихо, пока он не засыпал.
К сожалению, Сайлас его недолюбливал. Сверлил тяжелым, злым взглядом и говорил:
– Хворый, как твоя мать!
– Он набирается сил! – возражала она.
– Да ему в жизни весла́ не поднять, – пожимал плечами Сайлас.
Сейчас Люси поменялась местами с Сайласом; тот сел за тяжелые весла и медленными, мощными гребками взял курс на Тауэр, она же сидела на корме, думая только о мертвеце, которого тащили на веревке.
– Твой брат умрет, – вдруг произнес Сайлас. – Ты ведь знаешь об этом?
– Нет, выживет! – крикнула она дерзко. – И будет грести получше тебя!
Какое-то время Сайлас молчал, но стоило им поравняться с колоколенкой церкви Всех Святых над мрачным древним Тауэром, грубо бросил:
– Не слишком к нему привязывайся. Он не жилец.
Когда Закари Карпентер взял слово, в примолкшем холле Сент-Панкраса никому и в голову не пришло, что тот считал свои старания напрасной тратой времени. А ведь он полжизни ратовал за реформы и ничего не достиг. Тем не менее Карпентер обратился к толпе с обычным красноречием. Тема подходящая, за несколько лет он вполне ее обкатал.
– Разве вы не признаете, – начал он, – что эту нацию обкрадывают кровопийцы? Кто такие король, его парламент и их многочисленные дружки? Пожиратели налогов! Они едят вашу плоть. Я могу предоставить вам доказательство низости этого королевства. Хотите?
Толпа единодушно сказала, что хочет.
– Ну так ступайте на Мэлл! – ярился Карпентер. – Отправляйтесь на Мэлл, загляните в конец и доложите мне, что там такое! Я скажу, что вы там увидите: не просто кирпич и известку, не просто камень, башню и бельведер. Вы, друзья мои, увидите безобразие, сооруженное в насмешку над вами! Вот вам и доказательство!
Он говорил, конечно, о Букингемском дворце.
Из всех бесчинств, учиненных, к негодованию Англии, принцем-регентом, теперь уже королем, ни одно – ни долги, ни его неприкаянная жена, ни даже странная коронация – не шло в сравнение с нынешним скандалом вокруг Букингемского дворца. Георг IV решил превратить в дворец дом, купленный королевской семьей. Был приглашен его друг архитектор Нэш, и парламент с великой неохотой выделил двести тысяч фунтов, которые быстро закончились. Радикалы заявили протест, парламент выступил против, рассвирепел даже верный герцог Веллингтон. Король безмятежно гнул свою линию. Стоимость строительства достигла чудовищной цифры – семисот тысяч фунтов.
Для Карпентера Букингемский дворец стал беспроигрышной темой. Достаточно было указать слушателям, что такие пакости будут длиться, пока не произойдет реформа, – и дело в шляпе. А вот был ли в этом смысл? Ничто не менялось. Закоренелый тори герцог Веллингтон стал в прошлом году премьером. Железный герцог немного подправил «Хлебные законы» и облегчил жизнь бедным, но не настолько, чтобы хоть как-то задеть землевладельцев. Правдой было и то, что герцог отменил Акт о присяге, благодаря чему уэслианцы и диссентеры вроде Карпентера получили право поступать на государственную службу. Но Карпентера было не провести. «Веллингтон – генерал, – рассудил он. – Это тактическая уловка, герцог просто хочет укрепить позиции среди представителей среднего класса».
