Аймерик. Он по крайней мере был настоящий. Меня тошнило — наполовину от голода, наполовину от страха. Аймерик ткнул мне в руку что-то — как оказалось, флягу; я жадно попил — во фляжке эна Матфре, выпрошенной моим пронырливым другом, оказалось разбавленное вино. Тут только тело мое вспомнило, как оно жаждало воды с самого Эрса, и я высосал все до конца, обделив даже Аймерика. Человека, который почему-то заботился обо мне, хотя не было у него к тому никаких причин.
— Не бойсь, — неожиданно сказал тот, хлопая меня по плечу — по отбитому о землю плечу, получилось больно, но все равно весьма уместно. — Поговоришь ты с графом, не сегодня так завтра. Ты хоть кто таков? Драться умеешь?
— Оруженосцем служил. Умею.
— По-рыцарски или из лука?
— И так, и так. Меня всему учили.
— И скверно научили, — хмыкнул Аймерик, — помню, как ты по траве катался! Дворянин, что ли?
Ну да, изумленно согласился я, не понимая, к чему он клонит.
— Тогда в крайнем случае за тебя можно выкуп взять… если больше ни на что не сгодишься, — сообщил мой неунывающий друг. — Есть у тебя среди франков кто-нибудь, кто выкуп заплатит?
Брат, подумал я — брат, может, и заплатил бы, да ему нечем. Разве что ему мессир Ален поможет — все-таки своя кровь… Однако я твердо знал, что если не смогу остаться здесь — лучше мне будет и вовсе не жить. Так далеко ушел я из крестоносного лагеря в своем сердце, что сомневался, смогу ли, вновь оказавшись там, жить по-прежнему. Лучше пусть меня убьют на этой же самой осаде, сказал я себе, не очень представляя молодым своим разумом, как это на самом деле — быть убитым.
— Так как? Заплатит кто-нибудь выкуп или нет?
Я неопределенно пожал плечами.
…Он вышел из Капитолия довольно скоро — я успел только снять кольчугу, тяготившую отшибленные плечи, и задремать, сидя на сильно нагретых плитах. Сон на солнцепеке, да еще после нескольких глотков вина, разморил меня полностью — так что я не сразу понял, где нахожусь, когда Аймерик тряхнул меня за плечо. Я ткнулся носом в колени, поднял тяжелую голову.
Аймерика уже не было рядом — он вился, как пес, встречающий хозяина, вокруг небольшого изящного человека, стоявшего в лужице собственной чернильной полуденной тени. Сердце мое едва не выпрыгнуло из груди.
Я встал, споткнулся, едва не упал, не узнавая голоса Аймерика, звавшего меня — эй, франк! Ну франк же! Господин граф спрашивает…
— Здравствуйте, мессен Раймон. Я давно вас искал…
Кто вы, юноша? И зачем искали меня?
Помните ли, мессен, такую даму… Амисию, супругу Эда де Руси, из деревеньки близ Провена? Помните… охотничий домик с протекавшей крышей, и бурдюк с вином, который прогрызли ночью мышата, и то, как вы придержали даме стремя, помогая ей сойти с коня?
Конечно, я помню. Но откуда знаешь ты, юноша…
Я ее сын, мессен Раймон. И Ваш.
— и осесть, обхватить его колени, сеньор отец, не дайте мне более оторваться от вас, я люблю вас с тех пор, как узнал от матери, кто мой родитель, я хочу служить вам —
На миг я увидел себя со стороны — жалкий мальчишка с помятым, худым и смятенным лицом, с по-франкски желтыми волосами, потный, в грязном поддоспешнике… Боже мой.
— Так ты из армии Монфора, юноша? — спросил — не граф Раймон, нет. Один из многих сопровождающих, вместе с которыми он вышел из дверей. Тот самый рыцарь с перевязанной рукой. Граф же Раймон молчал, глядя недоуменно, устало, тревожно… почти не видя меня, глядя вглубь своих мыслей. Страшная сухость ужаса связала мне язык — он никогда не поверит мне, никогда — и я смог только кивнуть, отчаянно глядя в глаза своего отца. В глаза, которые не смотрели на меня.
— Я-то сын мэтра Бернара, — трещал Аймерик, обращаясь на этот раз к высокому старику по левую руку графа, — да, мэтра Бернара из капитула, а франк сразу сказал, что желает бежать от крестоносцев и служить графу — вам, мессен Раймон, он так и сказал, говорил, что у него для вас есть слово очень важное, ну же, франк! Говори скорее, графу же некогда!
— Мессен, ну что это за сумасшедший! — встрял новый голос — принадлежавший седоусому рыцарю, которого я узнал, некогда я уже видел его возле графского шатра под Лавором. — Гоните его, до мальчишек ли нам… Идемте, нам надобно собирать народ в соборе, Дави де Роэкс опять же просил поспешить…
— Обожди, Раймон, — мягко оборвал его граф, наконец переводя взгляд на меня. В сияющих карих глазах я увидел нечто кроме озабоченности и усталости — проблеск интереса. — Так ты, парень, говорил, что хочешь служить мне? Верно?
— Да, мессен, — сказал я, глупо стоя с опущенными руками, чувствуя, как рот мой разлезается в неуместнейшей улыбке, а глаза саднит от влаги и от света.
Несколько рыцарей засмеялось. Их смех стекал по моей коже, как горячая вода. Все происходящее было настолько унизительно и безумно, что происходило, несомненно, не со мной.
— С чего бы это? — граф Раймон насмешливо прищурился. — Ты ведь франк, как говорит этот вот Бернар («Аймерик, я сын мэтра Бернара», — тут же влез с поправкой сияющий Аймерик, и от того, как он смотрел на графа Тулузского, мне хотелось умереть.)
— Он говорил, что наполовину провансалец, — добрый мой спаситель и избавитель сказал то, на что бы мой онемевший язык не повернулся вовеки. Рыцари снова захохотали — особенно громко тот, перевязанный; но смеялся он не радостно, а страшновато, как смеются ужасно усталые люди.
— Вот, мессен Раймон, везде окситанцы успели — может, скоро к вам половина войска прибежит, по родству своих отцов? Отправьте-ка в Бар да к королевскому двору сотни две наших трубадуров, глядишь, и новый король французский получится наполовину из наших! Королева-то, говорят…
— Помолчите, — неожиданно резко оборвал граф Раймон — так он говорил властно: не слишком-то громко, но с напором старшего. — Ты что скажешь? Верно он говорит?
— Да, мессен.
— И что с того? Ты хочешь, чтобы я взял тебя на службу?
— Да, мессен. Я… могу быть оруженосцем. Или кем угодно.
Разум мой дивился полному бреду, который выговаривали мои губы. Рыцарь по имени Раймон — как позже я узнал, это был графский сенешаль Тулузена — взмахнул руками в недоуменном жесте.
— Мессен, да вы что, серьезно? Какой-то перебежчик… повязать его и в заложники, или так прикончить, до того ли нам сейчас…
— Постой, Раймон. Не торопись так. Нам не годится бросаться людьми… в то время как Монфор принимает всех. Даже перебежчиков.
— Вы о вашем брате? — высокий старик — не усатый, а второй, рыжеватый и безбородый — еще спрашивал, а граф Раймон уже обрывал его слова резко, едва ли не вскриком:
— У меня нет братьев, Раймон-Рожер. Я — да, я о Бодуэне предателе.
— Надеюсь, Бодуэн вскоре…
— Я не желаю о нем слышать, Раймон-Рожер! Вы что, забыли Брюникель?
В напряженном молчании, в котором вовсе не оставалось места мне, двое смотрели друг на друга яростными темными глазами. Высокий ударил кулаком о ладонь в яростном, почти неприличном жесте.
— Забудьте вы, Раймон! Сдохнет он, и видит Бог, скоро! Я всегда его не любил, дьявол его дери, он…
— Я не желаю более о нем разговаривать! — почти что выкрикнул граф Раймон, мой прекрасный отец. — Мне нет дела, кто его любил, кто нет! Довольно с меня этого предателя!
Эн Матфре, все еще стоявший неподалеку; две женщины, со слезами его умолявшие; бледный Аймерик, чувствовавший себя не на своем месте; все отводили глаза от страшного и печального графского лица. И я, не знавший, в чем дело, не знавший даже, что будет со мною теперь, тоже боялся на него смотреть. Ах ты, Иисусе, со мной-то что будет?
— Идемте, мессен, пора нам, — Раймон де Рикаут, сенешаль, нарушил тяжелое молчание. Тот перевел дыхание, снова делаясь прежним. Двинулся вперед.
— Мессен, — опасливо сунулся Аймерик, — а с ним-то…С франком-то что же?
— А, ты. — Граф Раймон остановился, вполоборота обратился ко мне. Я мог сделать, что хотел. Мог — тогда еще мог — сказать ему правду. Но момент был упущен, совсем упущен. Оставалось только стоять и смотреть, ожидая, как случайно, броском кости, движением графского настроения, решится моя маленькая судьба. — Так чего бы ты хотел, юноша?
— Вам служить, мессен. In omnibus et contra omnes…Всегда и против всех.
Усмехнувшись неуместным словам из присяги — он кивнул. Мне казалось, что он любит меня, но сердце мое знало, что таким же точно взглядом он одаривает каждого, и, должно быть, вскоре забывает его лицо и имя… И так, скорей всего, и положено. Граф-то один на всех.
— Хочешь — служи. Скоро нам понадобится много бойцов. И… ты, должно быть, говоришь по-франкски?
— Oil, sire…
— Хорошо, — будто бы задумчиво кивнул граф Раймон. Я жадно, как жаждущий на воду, смотрел на его лицо и молился. — Это хорошо. Я найду для тебя службу. После. Пока ступай.
