– А ты разве не порадуешься? – удивился Барятинский.
– Сказала же я тебе, князь, – так же равнодушно, без тени радости или печали, повторила княгиня, – мне свобода не нужна.
– А детям твоим? – Барятинский тщетно пытался высечь из сердца княгини хоть искру оживления, но ничего не получалось. Да и день был серый, снежный, холодно-безучастный, как голос Натальи Борисовны.
Впрочем, при упоминании о детях щеки княгини слегка порозовели.
– Детям… – задумчиво протянула она. – Детям, может статься, и нужна. Двое у меня сыновей – Михаил и Дмитрий. Дмитрий болен – с детства в уме мешается, такое видеть довелось, что детскому сердцу не под силу. Сыновей моих в Москву увези, к брату – Петру Борисовичу Шереметеву, а меня здесь оставь…
– Не поеду я без тебя, – твердо, решительно заявил Барятинский, – видит Бог, не поеду. Велела императрица Елизавета Петровна тебя в Москву везти, долгожданной гостьей на ее коронации будешь. Государыня наша – тебе крестная сестра и былых услуг не забывает.
– А тебе, Александр Иванович, какой резон обо мне печалиться? – удивилась Наташа. – Отвыкла я от людской доброты… Давно отвыкла…
И тут Барятинский не выдержал. Десять лет он ждал этой встречи и теперь не мог променять ее на пустые, холодные слова. Двухметровый богатырь как подкошенный рухнул к ногам маленькой княгини, поцеловал подол ее изношенного платья, а потом стал говорить – быстро, решительно, сбиваясь и начиная снова.
– Так ведь я, Наталья Борисовна, тебя десять лет люблю. С той самой нашей встречи, когда руку твою поцеловал. В Сибирь за тобой хотел ехать – да не выпустила меня из Питербурха императрица Анна. Поднадзорным был. Не мне с покойным князем Иваном равняться – кто я перед ним? Только ты теперь одна осталась, и заступник тебе нужен. Руки твоей прошу, княгиня, сама государыня Елисавет Петровна тебя за меня сватать будет…
– Да как же ты можешь меня любить? – изумилась Наталья Борисовна. – Ты, Александр Иванович, меня не знаешь вовсе. Один раз видел, когда с поручением от цесаревны Елизаветы приходил…
– Так я встречу эту на всю жизнь запомнил! – Барятинский обнял колени княгини, и от такого напора она едва устояла на ногах. – Ждал, верил, весточки тебе в Березов передавал. Или не получала?
– Получала, – кивнула головой Наталья Борисовна. – Раз или два. Помню, плакала над ними. Радовалась, что на Руси еще добрые люди остались.
– Весь я твой, княгиня, – продолжал Барятинский, еще отчаяннее сжимая ее колени. – В мире этом холодном светом твоим спастись хочу.
– Нет у меня больше света, – ровно, безучастно сказала княгиня, – и красоты нет. Поиздержала я свою душу. В монастырь хочу уйти. Одно мне осталось – за упокой души мужа покойного молиться.
– Да не может того быть! – закричал Барятинский. – Молодая ты еще, и душа у тебя горячая. 25 лет всего!
– В Сибири, князь, быстро стареют – и душой, и телом, – ответила Наталья Борисовна. – Двадцать пять мне, говоришь? По земному счету, может быть, и так. Да только душой я – старуха. Пока в пензенских деревнях ссыльными жили – еще молодой была. Когда в Березов приехали – из последних сил держалась. Когда Иванушку арестовали да под караулом в Тобольск увезли – ждала, верила, что вернется. Детей растила. И еще долго, пока не знала, что Иванушку четвертовали, молодой была, а когда узнала – враз постарела.
Барятинский разжал руки, обнимавшие колени княгини, поднялся, с не свойственной ему робостью спросил:
– Стало быть, в Москву не поедешь? Даже ради детей?
– Поеду, – безучастно согласилась княгиня, и от каменного спокойствия ее слов Барятинский сам, казалось, постарел лет на десять. – Надо мне сыновей к брату Петру Борисовичу устроить. Совсем ведь мы обнищали…
Так и договорились. В феврале 1742 года Наталья Борисовна Долгорукая с сыновьями Михаилом и Дмитрием оказалась в Москве, на коронации императрицы Елизаветы. В Москве сопровождавший княгиню майор Барятинский отчаянно запил и на церемонию не явился. Бравый преображенец не вынес крушения своей многолетней мечты – попросил у императрицы отставку и уехал в ярославское имение. Княгиня Долгорукая лишилась отпущенного ей судьбой друга, а Барятинский света, которым хотел спастись. Так мы отворачиваемся от счастья, которое отчаянно стучится в закрытые наглухо двери нашей души и требует хотя бы минутного свидания…
Глава седьмая
Коронация Елизаветы
Елизавету короновали в Успенском соборе Кремля, и Наталья Борисовна, затаив дыхание, наблюдала, как красавица-императрица сама возложила корону себе на голову, вырвав ее из рук главы Священного Синода, новгородского архиепископа Амвросия. Этот кощунственный жест заставил Наталью Борисовну помрачнеть. С удивлением и ужасом наблюдала она за тем, как новая государыня попирает священные права церкви и венчает на царство саму себя. «Вся в батюшку, – подумала Наталья, – тот тоже церковь не жаловал».
В это время Елизавета радостно, торжествующе оглянулась вокруг, небрежно поправила корону – будто это всего лишь дорогое украшение, а не символ верховной власти, и Наталья сказала самой себе, что цесаревна почти не изменилась. Она стала императрицей и слегка располнела – вот и все перемены, которые заметила княгиня Долгорукая. Перед ней была все та же мотовка и ветреница, некогда бросавшая кокетливые взгляды на князя Ивана.
Наталья Борисовна с трудом узнавала Москву. Она помнила, как замер, сжался и съежился этот город при грозной Анне Иоанновне и как, еще раньше, он воспрял духом при Петре II, когда в Белокаменную чуть было не вернули столицу Российской империи. Теперь же город был праздничным, женственным, легкомысленно-кокетливым, как императрица Елизавета Петровна. На площадях установили триумфальные арки в честь коронации новой государыни, а лучшие дома заняла приехавшая из Петербурга знать.
Наталья Борисовна оставила детей у своего богача-брата – Петра Борисовича Шереметева. Младший брат Натальи славился необыкновенной скупостью и, посчитав, что сестра и так напрасно извела свое богатое приданое, решил выдавать ей копеечное содержание. Чтобы не голодали дети, Наталья отдавала им последнее, а сама исхудала, побледнела и поблекла.
Впору было пожалеть о той безучастности, с которой княгиня Долгорукая встретила своего единственного друга майора Барятинского! В Москве Барятинский оставил Наташу – не смог больше выносить ее равнодушно-рассеянного взгляда, как будто испепеленного былыми страстями и страданиями. Так что Наталье Борисовне пришлось самолично добиваться аудиенции у новой императрицы.
Впрочем, ждать княгине Долгорукой пришлось недолго. Когда Елизавета вышла из собора, Наташа вырвалась из толпы и сделала шаг навстречу государыне, сжимая в руках подаренный цесаревной крестильный крестик.
Елизавета удивленно взглянула на измученную, поблекшую женщину, которая пробилась к ней сквозь толпу, и с ужасом узнала в этой страдалице хорошенькую и молоденькую княгиню Долгорукую.
– Ты что ли, княгиня? – изумилась она. – А где же майор Барятинский? К тебе же его отправляла…
– Александр Иванович до Москвы меня довез, а затем удалился, – ответила княгиня и с удивлением почувствовала, что краснеет. А ведь, казалось, она давно отвыкла от этой роскоши и безучастно встречала любые, даже самые страшные, вести.
– Куда же это он удалился? – расхохоталась Елизавета. – Хорош жених! Или посвататься не решился?
– Решился, государыня-матушка, – призналась Наталья Борисовна, – да только отказала я.
– Это ты зря, Наталья, – отрезала Елизавета. – Жених он видный. В майоры Преображенского полка недавно пожалован. И любит он тебя давно. В Сибирь, вон, за тобой собирался. А от любви такой отказываться грешно.
– Не пойду я замуж, матушка-государыня, – ответила Наталья, скорбно покачав головой, но в душе, как змея, зашевелилось невольное и тайное сожаление. – За Иванушку моего всю жизнь буду молиться.
– О чем же ты просить меня хочешь, коли замуж идти отказываешься? – недовольно спросила императрица, вглядываясь в похудевшее, бесстрастное лицо Долгорукой.
– Совсем мы с детьми обнищали, государыня-матушка, – сказала Наталья Борисовна. – Состояние у нас в прошлое царствование отняли, а брат мой, Петр Борисович, племянников своих не жалует.
– Вдовий пенсион могу тебе назначить, Наталья, – сказала Елизавета Петровна, – детей твоих учиться определить. Согласна?
– Мой младший сын Дмитрий болен, – после тяжелого вздоха призналась Наталья Борисовна, – в уме мешается. Тяжело ему в Березове было – не выдержал, бедный. Михаил здоровым вырос, а Митенька…
– Как же ты сама все это выдержала? – прервала княгиню Елизавета. – Тяжело было в пятнадцать лет этакую чашу испить? Помню я тебя – дурочку наивную, как ты на обручении на Ивана своего смотрела, глаз с него не сводила, словно в ноги ему сейчас упадешь от восхищения.
