В ней говорилось о событиях, происходивших в Грузии в последнее время: о посылке большого войска к турецкой границе под предводительством Шалвы Ахалцихели, о переговорах с Комнином, о соглашении с кипчакским ханом, о найме тридцати тысяч всадников. Не были пропущены и дворцовые распри, разногласия между царем и атабеком.
Трое суток продолжался допрос, и наконец Хатуна призналась во всем.
Она рассказала атабеку, как стала сначала лазутчицей никейского кесаря, а потом румского султана Кей-Кавуса, как ее «выдали замуж» за Хамадавла и вместе с ним направили в Грузию.
Румский, он же иконийский, султан готовился к походу на Трапезунд. Трапезунд пользовался покровительством Грузинского царства, поэтому султан считал неизбежным столкновение и с Грузией.
Не удивительно, что в Грузию постоянно засылались лазутчики. Когда визирь румского султана направлял в Тбилиси красавицу Хатуну, у него и в мыслях не было, что она добьется такого успеха. В лучшем случае он рассчитывал на ее сближение с каким-нибудь военачальником. Когда визирю донесли, что в сети Хатуны попал сам царь, в голове его стали складываться новые планы, более смелые и далеко идущие, чем прежние.
В Грузию отправили несколько бродячих суфиев — «риндов». Глава ордена риндов, шейх Фаиз, был опытным соглядатаем. В числе других заданий иконийский визирь поручил ему направлять и деятельность Хатуны.
Никто не знал, каким образом шейх Фаиз стал главой ордена. Он не утруждал себя молитвами и не отказывал себе в благах земных. На словах он проповедовал любовь, а на деле служил злу и под лохмотьями суфия прятал кинжал.
По расчетам румского визиря шейх Фаиз и Хатуна должны были вызвать в Грузии смуту и беспорядки, чтобы отвлечь внимание царя на то время, пока Кей-Кавус успеет расправиться со слабым и кичливым Комнином, властителем Трапезунда.
Султан торопился захватить Трапезунд до прибытия в Грузию кипчакских всадников и требовал от своих лазутчиков скорейших действий.
Между тем Хатуна медлила и не хотела делать ничего в ущерб своему возлюбленному, грузинскому царю. Обливаясь слезами, она призналась атабеку, что полюбила Георгия.
Во время допросов Хатуна пыталась вскружить голову атабеку. Она кокетливо заглядывала ему в глаза, держалась вызывающе смело. Иванэ с трудом сдерживался, старался сохранить самообладание и до конца оставался холодным к чарам прелестной узницы.
— Какой знак подавала ты, чтобы вызвать царя в приют шейха? — как бы между прочим спросил Мхаргрдзели.
— Я посылала ему вот это кольцо. — Хатуна сняла с пальца большой перстень и протянула его атабеку.
На гемме кольца была вырезана отрубленная голова на подносе. Иванэ, даже не взглянув на кольцо, положил его в карман и продолжал допрос.
— Ты вместе с царем ездила к риндам шейха Фаиза или одна?
— Я уезжала накануне, чтобы приготовиться к его прибытию, и ждала его там.
— Что вы делали в обители?
— Царь беседовал с риндами, а потом спускался в сад, ко мне. Там его ждал накрытый стол и отдых, музыка услаждала его слух. Мы блаженствовали до утра. Иногда царь оставался со мной и весь следующий день.
— Ринды тоже допускались к вашему столу?
— Нет, ринды избегают женщин… — Хатуна смутилась и замолчала.
— Женщин и вино им заменяют, верно, их молитвенные радения? — насмешливо спросил Мхаргрдзели.
— Так говорят, господин!
— Ну, хорошо, — продолжал Мхаргрдзели, — а не собирались ли вы с царем в ближайшее время посетить сад шейха Фаиза?
— В ближайшие три-четыре дня обитель закрыта, ибо ринды в дни новолуния не пускают к себе чужих. Никто не знает, что делают они в это время. Известно только, что, приобщившись тайн, они дня три беспробудно спят. Царь пытался несколько раз увидеть их тайные собрания, но шейх Фаиз считает, что его высокий гость еще не готов к постижению высшей тайны, и в подобные дни избегает его.
Атабек заинтересовался рассказом. Какая-то новая мысль, очевидно, пришла ему в голову, и глаза его заблестели.
— Что будут делать ринды, если на их тайное собрание проникнет чужой? — спросил он.
— Пожалуй, не выпустят живым, ибо присутствие постороннего во время приобщения к святым тайнам считается у них великим грехом, — не задумываясь, ответила Хатуна.
Допросив Хатуну, Мхаргрдзели покинул темницу.
Георгий поздно лег этой ночью, и то ли из-за обильных возлияний за столом, то ли по какой другой причине, но только сон его был неспокоен. Вначале приснилось ему, будто бегут они с Хатуной по зеленому лугу и вдруг очутились на краю пропасти. Лаша повис над обрывом, вот-вот сорвется и увлечет за собой Хатуну. Она пытается удержать возлюбленного, но чья-то сильная рука тянет ее от царя. Рука эта добралась и до Лаши: сжатое, как в тисках, хрустнуло запястье. Обезумевший от боли Лаша взглянул наверх — над пропастью стоял Иванэ Мхаргрдзели, растрепанный, с всклоченной бородой. У царя потемнело в глазах, он медленно разжал руки, сомкнутые вокруг стана возлюбленной, и, падая в пропасть, услышал отчаянный крик Хатуны.
Лаша проснулся. Он тяжело дышал, на лбу выступили капли пота. Выпив немного шербета, царь полежал некоторое время с раскрытыми глазами. Потом незаметно уснул. В этот раз приснилось ему, будто красивая змея обвила его шею. Змея эта не жалила, а ласкалась к нему. Потом чьи-то сильные руки оторвали змею и стали сжимать горло царя. До земли склонился он, пытаясь высвободиться из могучих объятий. И только теперь узнал в злобном великане Иванэ Мхаргрдзели. Лаша рухнул наземь, и атабек обрушился на него, словно лавина.
Задыхаясь, Георгий проснулся, открыл глаза. Поняв, что это лишь сон, он улыбнулся. Спать больше не хотелось. Он встал, накинул халат, прошелся по комнате.
В углу стоял небольшой письменный стол. Царь работал вчера утром, и теперь исписанные страницы все еще лежали в беспорядке.
Больше года, как царь Грузии Георгий IV Лаша пишет трактат.
На заглавном листе красиво выведено:
«О ЦАРСТВЕ ГРУЗИНСКОМ»
Лаша подсел к столу и стал перечитывать написанное.
«О племенах грузинских».
«…Иные указывают на возникновение и происхождение племен грузинских от семени Иафета, сына Ноева. Много ли правды в сих словах? Бог ведает.
Но древние летописцы говорят, что грузины были известны уже во времена вавилонян и хеттов. В ту пору грузинские племена были едины и владели многими землями. Но бесчисленные враги нападали на них, и стали они распадаться и убывать численно. И стала падать стойкость духа их. И рассеялись племена грузинские, и языки у них стали разные — как языки абхазов, касогов, лазов, сванов и многих других. Однако едины суть они и поныне истоками языка своего, и нравами, и обычаями и должны вновь объединиться под одним правлением и в одном царстве, в один народ, как и было с начала их жизни…»
Лаша перевернул страницу и снова погрузился в чтение:
«…Грузины верны своему слову, отважны в борьбе за свободу, хорошо держат строй. Дружно дерутся с врагами, преданы одной жене в браке и берут себе ровню — князья из княжеского сословия, азнаури из азнаурского, крестьяне из крестьян…»
Лаша встал, подошел к окну. Ночь была на исходе. На небе догорали последние звезды. В предутренней дымке по реке плыли плоты, ветерок доносил грустный напев плотовщиков.
Лаша взялся за перо. На пергаменте появились две строки. Царь отошел от стола, опять прошелся по опочивальне, чуть нараспев стал читать стихи. Потом зашагал быстрее и повысил голос. Уставился в задумчивости на пергамент, перечеркнул написанное ранее и стал торопливо писать строчки одну за другой. Потом он взял пергамент в руки и громко прочел:
Мир мгновенный! Постоянства ты не знаешь никакого.
Ведь угаснут даже звезды, розы станут прахом снова.
Радость упускать не надо, дни пройдут и не вернутся.
Не удержишь их печалью, не найдешь такого слова.
Свет ста лет — одно мгновенье, лишь томительная ночь.
Сладость выпьешь — станет ядом и отгонит счастье прочь.
Так прильни к устам любимой, к чаше с пенистым вином,
Только множа наслажденья, можем мы себе помочь.
Лаша почувствовал такую легкость и покой, словно сбросил тяжелый груз.
Недавний ужасный сон, думы о дворцовых интригах, о борьбе с атабеком и эристави — все показалось ему нестоящим забот. Как только прибудут кипчакские войска, враги будут нестрашны ему!
Лаша еще раз кинул взгляд на исписанный лист. Не очень-то понравятся эти стихи Турману Торели, подумал он про себя и с улыбкой бросил перо на стол.
Спать совсем не хотелось. Георгий быстро оделся и вышел из опочивальни.
У двери стоял верный Лухуми.
— Ты почему не спишь? — спросил царь, дружески похлопав его по плечу.
