Все, что она слышала об этом городе, не тянуло и на десятую часть открывавшейся перед ней картины! Широкая улица Меса текла и текла вперед, в глубь полуострова, а дворцы знати, цеха ремесленников, храмы и форумы, где ежедневно бурлила жизнь, все не кончались. А главные красоты были еще только впереди — там разливали золото окрест купола собора Святой Софии, о котором столько говорила молва, и крыши дворцов в сиянии полуденного солнца громоздились друг на друге.
— Понятно, почему наши деды с таким восторгом и завистью рассказывали о великом городе! — язвительно усмехнулся Людовик. — Городе-светоче! — он убавил тон. — Им хотелось дотянуться до его богатств! Трудно винить их за это!
— Да тише ты! — улыбаясь, зашипела королева. — Несносный! Это ты не знаешь греческого языка, а они уж наверняка знают язык франков!
— Конечно, ведь они все как один ученые мужи! И особенно эти, брюхатые, похожие на старых парижских блудниц!
— Несносный! Несносный! — вновь зашипела Алиенора, пуская на мужа взгляды-стрелы, но никак не в силах согнать улыбку с цветущих губ. — Правильно они говорят о французах — грубияны, да и только!
— Зато мы твердо умеем держать меч в руке! — с гордостью ответил Людовик.
— Ах ты мой вояка, — пробормотала она и тотчас закусила губу — ее так и распирало от смеха.
На них поглядывали и греки, и свои — уж не поссорилась ли венценосная пара? Они проехали всего ничего, когда Людовик не выдержал и горделиво обернулся к жене, величаво державшейся в седле своего скакуна.
— А их Ликус и в подметки не годится Сене! — одним порывом выдохнул он. — Речка-гадючка, да и только!
Алиенора не выдержала — она засмеялась звонко, горячо. Даже ее парадный белый жеребец, и тот повел ухом. Она просто заливалась этим ярким и открытым смехом. «Ах, галльская непосредственность!» — думали греки. «Слава богу!» — облегченно вздохнули свои: король и королева не бранились, а лишь дразнили друг друга.
Людовик был слишком занят своей персоной — он не хотел ударить лицом в грязь, а вот Алиеноре сразу бросилось в глаза недоверие и враждебность, с которыми наблюдали за их процессией горожане Константинополя.
Все это было эхом немецкого марша Конрада Третьего Гогенштауфена.
Проезжая мимо Святой Софии, Людовик не удержался и долго, едва не свернув голову влево, провожал взглядом величественный собор, десятками золоченых куполов отражавший солнце.
— Как непохож он на наши церкви! — искренне восхищенный, воскликнул король. — Эти золотые купола…
— Да, — заворожено и тихо проговорила Алиенора. — Здесь все непохоже на наше…
Но это было и впрямь так — разная архитектура, разный язык, разный уклад жизни. Да и более жесткими чертами лица отличался франко-галл от грека. В молодой нации чувствовалась бойцовская порода — с самого начала им предстояло самим, своими руками бороться за жизнь, не боясь обагрить меч кровью врага и не страшась погибнуть. Византийские греки уже много веков вершили судьбы других народов с помощью наемников — фракийцев, славян, половцев. А когда самому не стоит браться за оружие, а можно отдаться изучению наук и богословия, литературы и астрологии, то и черты становятся мягче, отблеск силы ума, а не звериной физической силы освещает твое лицо. Этого и не могли простить многочисленные западные народы просвещенной и оттого заносчивой Византии.
Наконец, соцветье дворцов на фоне синих вод Пропонтиды и ясного неба предстал перед Людовиком и Алиенорой, они спешились и были проведены в Медные ворота Священного дворца. Сказать, что они не волновались, было бы ложью. Несмотря на знатную кровь и огромную власть, Алиенора трепетала. Какой насыщенной и полнокровной оказалась ее жизнь! Сколько она успела к неполным двадцати пяти годам! Ребенком вышла замуж, сумела взбаламутить всю Францию, навоеваться, едва не быть отлученной от церкви и, наконец, вместе с мужем возглавить крестовый поход ко Гробу Господню! А теперь еще и предстать во всей своей галльской красе перед очами самого богатого и влиятельного человека на земле! Людовик казался скованным, но от его скованности веяло агрессией молодого бойца.
Они поднимались по лестнице. Все вокруг сверкало золотом — стены, устремлявшиеся к расписному потолку, ступени, по которым они поднимались и поднимались вверх. В мраморе колонн также сверкали золотые жилки. Обилие золота ослепляло и поражало воображение. А на площадках стояли сановники и вельможи в туниках и мантиях и, кланяясь, одаривали улыбками короля и королеву франков.
— Никому не улыбайся, кроме императора, и держи подбородок вверх! — прошептал Людовик супруге. — А не то эти зазнайки подумают, что мы заискиваем перед ними!
— Будет исполнено, ваше величество, — придерживая на бедрах платье, едва заметно улыбнулась Алиенора. — Мы им покажем, мой несравненный король!
Король и королева гордо поднимались по той самой лестнице, ведущей в Золотую залу, по которой византийские вельможи и разношерстные гости империи шли, склонив голову и не смея взглянуть вперед. Но за Людовиком и его великолепной супругой была сила: семьдесят тысяч дворян — рыцарей и оруженосцев, не считая солдат попроще. Там, за воротами Константинополя, они жаждали как можно скорее вступить в битву.
Надежный щит и гарантия, ничего не скажешь!
Лестница закончилась, и Людовик и Алиенора ступили в малую залу. Перед ними оказались гигантские серебряные двери: на правой створке был изображен Спаситель, на левой — Богоматерь. И только когда они приблизились к этим дверям на десять шагов, те неожиданно открылись, и королевская чета увидела императора в тесном окружении двора. Далеко впереди, на возвышенности, в сиянии золота, он восседал на золотом троне, и два золотых льва, лежа у трона, сторожили хозяина…
Комнины славились своим демократизмом и отменили наиболее помпезные и театральные церемониалы прошлых веков. А ведь когда-то эти золотые львы, шедевр греческой инженерной мысли, рычали при приближении к императору посла-чужеземца, а следом на золотом дереве позади трона запевали десятки золотых птиц! Чего только не выдумывали басилевсы, чтобы поразить воображение гостей Константинополя и наполнить восторженной молвой о себе весь обозримый мир!
Мануил Комнин поражал воображение современников иными достоинствами. Двадцатидевятилетний император, воплощение мужественной красоты, обладал бычьей силой и любил кровопролитные битвы. Его магнетический взгляд приводил женщин в трепет — император слыл большим ловеласом! Получив самое лучшее образование, светское и духовное, он участвовал в богословских диспутах, занимался медициной и сам любил врачевать, а также страстно увлекался астрологией. Мануил был первым из басилевсов, кто тяготел к западным забавам. Он даже учредил проведение рыцарских турниров в Константинополе, но франко-германские потехи плохо приживались на греческой земле, где предпочитали во все века турниры словесные. Правление Мануила, как и правление всех Комнинов, обещало вознести древнюю Византию на тот уровень, который был у нее при первых императорах — от Константина Великого до Юстиниана.
Людовик и Алиенора приближались к императору, который сидел в апсиде — подобной тем, какие бывают в храмах и где стоит алтарь. В золотом облачении и диадеме на высоком челе, держа руки на широких подлокотниках трона, он безмолвно взирал на королевскую чету. Изображение Спасителя возносилось за его троном, словно охраняя басилевса. И два льва, точно подражая хозяину, так же безмолвно смотрели на подходивших гостей сверкающими сапфирами глазами. В эти мгновения королева Франции поняла, каким должен быть владыка мира и наместник Бога на земле: именно таким — мужественным красавцем в ослепительном золотом сиянии!
Но, когда они приблизились, Алиенора — трепеща, Людовик — став натянутой до предела струной, случилось то, чего совсем не ожидали король и королева франков. Император, сверкая всем своим великолепием, поднялся с трона, оказавшись исполином, и с улыбкой протянул гостям руки:
— Добро пожаловать в столицу мира Константинополь, благородные король и королева Франции, мои желанные гости и друзья!
Королевская чета вздохнула свободно и с благодарностью — Мануил Комнин сразил обоих воистину божественной простотой. Да, именно так и мог встретить их наместник Господа на земле!
…В этот самый час, когда император Византии простирал руки к своим гостям, войско Конрада Гогенштауфена оказалось похоже на ослепленного великана, у которого была гигантская сила, но не было зрения. Медленно и обреченно оно продвигалось вперед по горной дороге. До полудня Конрад и его бароны решали, как им поступить. Проводники удрали ночью, и догнать их не было никакой возможности.
— Они решили, что я прикончу их, если мы в указанное время на увидим Икония! — сжимая кулаки, хрипло — повторял Конрад, не находя себе места. — Но, клянусь Богом, я бы так и поступил!
