— Чего ты кичишься передо мной? Ты! Удиравший от меня, как трусливый заяц! Если бы не Рустам, лежал бы ты сейчас, забитый в колодки, а я, сидя на твоем горбу, пировал бы победу с храбрыми воинами! Ты дерьмо перед Рустамом, и нечего тебе протирать своим задом трон, уступи тому, кто превзошел тебя во всем!
— Ты подал мне хорошую мысль, Тахмасп, — спокойно сказал Кавад. — Сегодня я буду пировать схрабрыми воинами, восседая на твоем горбу и празднуя победу. И ты прав, говоря, что Рустам более велик, чем я. Но ты ошибаешься, утверждая, что он превзошел меня... Нет, он не превзошел меня, потому что у него нет такого сына, как Рустам! Храброго воина надо уважать, и я выполню твое пожелание, так как оно будет последним! Рустам займет трон тиграхаудов... после моей смерти.
Жизнелюбивый и роскошный Кавад слишком любил власть, чтобы с ней расставаться даже ради Рустама. Он изгнал родного брата Сакесфара только за то, что тот назвал своего первенца Скуном, что означает "вожак, предводитель", то есть — царь! Усмотрев в этом тайный умысел Сакесфара покуситься на трон тиграхаудов, впрочем, он был не так далек от истины.
Тахмасп взглянул на похолодевшего Зогака и, желая уязвить Кавада, сказал:
— Судьба не виновата, что мужской силы у тебя хватило лишь на Рустама. А он не может быть царем, потому что по степным законам наследником является младший сын.
— А я поступлю так, как поступают цари Персии, и назначу наследником сына, не имеющего изъяна, а не выродка!
Свет померк в глазах Зогака. В душе все перевернулось. Только надежда на будущее давала силы переносить проклятое настоящее, и все рухнуло в один миг. Зогак устало подумал: "Надо кончать..." Случайно вглянул на Рустама, и в его душе вспыхнула такая ненависть, что он с трудом мог совладать с ней.
Массагеты умилялись, глядя на братьев. Они постоянно были вместе. Исполин относился к слабенькому брату с трогательной нежностью.
С чего бы ни начинал разговор Зогак, он обязательно сводил его на Томирис. И где только он находил слова, описывая ее красоту? Рустам расцветал, счастливо улыбаясь и согласно кивая головой. Вздыхая, Зогак говорил об опасностях, подстерегающих столь умопомрачительную красоту на каждом шагу. Слишком много жадных глаз смотрят с вожделением на жену любимого брата, а сколько пылких сердец бьется вокруг такого сокровища? Он, Зогак, не сомневается в добродетели прекрасной невестки, но один из многих охотников может оказаться слишком метким. Вот он, Зогак, заметил, как теплеет взгляд царственной невестки, когда она смотрит на телохранителя-красавца Бахтияра. Ведь правда хорош?..
Рустам мрачнел, нервно покусывая ус. Ему тоже стало казаться, что Томирис слишком часто находится вблизи этого смазливого мальчишки. А Зогак продолжал ровным и мелодичным голосом внушать доверчивому брату, что такую, посланную ему в награду богами жену, надо охранять и днем, и ночью, не спуская глаз, и беречь как зеницу ока.
Зогак знал брата лучше, чем его жена. Ибо зорче ненависти и зависти может быть только любовь, а Томирис не любила Рустама.
* * *
Зогак сразу же сблизился с Хусрау. Двое хитрецов отлично поняли друг друга. Раздор в могущественном союзе массаге-тов был на руку Зогаку. Он ни на миг не забывал, что наследником тиграхаудского престола объявлен, к восторгу подданных Кавада, Рустам, и, чтобы исполнить задуманное, надо, чтобы у Томирис, мечтающей об объединении двух братских племенных союзов, были связаны руки.
* * *
Зогак заторопился с отъездом. Всю ночь проговорили братья. Для Зогака этот разговор был последней надеждой, и тут он превзошел самого себя. Яд его речей проник в самую душу Рустама, наполняя отравой и разъедая ее. Последние слова он говорил со страстью, и голос его дрожал от возбуждения:
— Мой большой брат, меня не оставляет в покое одна мысль, она тревожит мою душу и сверлит мой мозг: почему так торопит тебя с отъездом Томирис? Не оставляй ее, молю, не оставляй одну! А за судьбу трона не тревожься, если с отцом, да сохранят нам его боги, что-нибудь случится, я сберегу его для тебя от любого посягательства даже ценою своей жизни!
* * *
Напрасно Томирис кричала, ругала, умоляла и плакала. Рустам окаменел в упрямстве. Напрасно умирающий. Кавад в агонии клокочуще-хрипящим голосом призывал любимого сына. Рустам остался подле Томирис — царем тиграхаудов стал Зогак!
Оборвалась последняя нить. Рустам стал чужим для Томирис. Это было жутко — жили два человека под одним кровом, и один не существовал для другого. Озлобленная Томирис прекратила всякое общение с мужем. Тянулись дни, один мучительнее другого. Не выдержав пыток, Рустам пришел на половину Томирис. Он говорил, говорил, говорил. Это было криком души. Он оправдывался, умолял, но слова его бились о равнодушие Томирис, как волны об утес. Мелькнуло имя Бах-тияра. Впервые Томирис взглянула на Рустама. Взглянула странно. По лицу поползла улыбка. Она не предвещала ничего хорошего.
* * *
Полусотня "бешеных" вскочила с мест. Томирис покачала головой. Ткнув плеткой в сторону Бахтияра, тронула с места коня. Бахтияр, поспешно сев на лошадь, последовал за царицей. Остальные опустились на землю.
* * *
"Кругом была степь. Ковыль упруго хлестал по яогам. Тв-мирис остановила коня. 'Оглянулась. В пяти шагах от нее остановился Бахт^яр.
— Сойди!
Бахтияр спрыгнул с лошади. Взглянул на царицу и, заметив ее пристальный взгляд^ опустил глаза. Томирис долго смотрела сверху на телохранителя. Бахтияр неловко переминался с ноги на ногу.
— Ты красив!
Бахтияр вздрогнул. Томирис не спеша сошла с коня и подошла к нему вплотную.
— Почему ты так красив?
Бахтияр молчал, но его рука, державшая поводья, забилась мелкой дрожью. Царица положила руки на плечи юноши и словно выдохнула:
— Почему? — и властно привлекла к себе.
* * *
Томирис лежала навзничь, обнаженная. Слегка раздвинув ноги, закрыв глаза, раскинув руки.
Бахтияр жадно оглядел белопенное тело и, обезумев от счастья, в звериной благодарности стал целовать грудь, живот, бедра... Царица вяло подняла руку. Вплела пальцы в густые кудри Бахтияра и потянула к себе.
* * *
Бахтиярискал вегреы, но Томирас вела себя так, будто ничего не случилось. Улучив момент, Бахтияр подошел к ней
— Царица! — сказал лн, задыхаясь.
Томирис холодно насмотрела на него, вопросительно взметнув бровь. Слова застряли в горле Бахтияра. Царица, выждав немного, пошла прочь, прямая, гордая, строгая. "Неужели все было наваждением?" — подумал ошеломленный юноша.
Больше он и не пытался напоминать о себе.
* * *
Всю осень и зиму склеивала царица сосуд дружбы с вождями, вдребезги разбитый Рустамом. По просьбе Томирис седоусый Скилур объездил аулы сакараваков, ятиев, комаров,. Переговорил с Бевараспом. Но вождь гузов, оскорбленный до глубины души^ с трудом шел на примирение. Неожиданно заупрямился Михраб* которому всеведущее "длинное ух»"'да-несло о каких-то шашнях царицы. Томирис было трудноу на она не упрекала Рустама.
* * *
Рустам расправлялся с огромной костью, как со злейшим врагом. Рвал крепкими зубами мясо, грыз хрящи. Томирис, нехотя взяв поданную рабыней чашу с пенистым кумысом, взглянула на мужа и вдруг, швырнув чашу, бросилась в угол шатра. Присела на корточки, вся содрогаясь...
Рустам застыл с костью в руке. Рабыня обратила улыбающееся лицо к Рустаму и... испугалась! Она увидела потемневшее от гнева лицо и жуткие глаза богатыря...
* * *
После долгих раздумий Томирис покинула свой стан. Она решила сделать первой шаг к примирению с Бевараспом.
То, что царица сама посетила его, приятно пощекотало самолюбие тщеславного вождя гузов. Семь дней длился сумасшедший пир развернувшекзся во всю свою широкую натуру Бевараспа.
Привлеченные богатыми призами, стекались со всей степи музыканты и певцы, богатыри-борцы, легендарные лучники-и, конечно, джигиты на лучших скакунах, чтобы участвовать в скачках и любимой игре кочевников — козлодранье.
Среди певцов и музыкантов победу одержал известный всей степи слепой Зал, старый воин, ходивший еще походом в Переднюю Азию.
В отсутствие Рустама победителем в борьбе стал апасиак Рухрасп, а в-стрельбе из лука — сагаравак Каниш.
Томирис приготовила сюрприз для Бевараспа. Она ласково попросила вождя гузов согласиться на участие его младшего сына Уркана в скачках на ее лошади — даре верных гузов. Беварасп обомлел от такой чести. Придя в себя, он еще больше напыжился и строго посмотрел на семилетнего Уркана, своего любимца и баловня.
Конь Томирис пришел первым.
Томирис возвращалась в сопровождении пышной свиты. Она была довольна — примирение с Бевараспом состоялось. Но что-то удивило ее. В пятистах локтях от роскошного шатра, раскинувшегося на плоской вершине холма, стояла одинокая, скромная юрта.
