— А разве в племяннике не на четверть крови Юлиев? — смело спросила Ливия Друзилла.
— Он внучатый племянник, этот маленький позер! Одна восьмая крови Юлиев. Остальная часть отвратительна! — рявкнул Нерон, теряя терпение. — Я не знаю, что заставило великого Цезаря выбрать низкорожденного мальчишку своим наследником, но в одном ты можешь быть уверена, Ливия Друзилла: я никогда не свяжусь с людьми, подобными Октавиану!
«Ну-ну, — подумала Ливия Друзилла, — вот почему так много аристократов Рима ненавидят Октавиана! С моим высоким происхождением я должна бы тоже ненавидеть его, но он заинтриговал меня. Он так высоко поднялся! Меня восхищает в нем это, потому что я это понимаю. Возможно, время от времени Рим должен создавать новых аристократов. Возможно даже, что великий Цезарь понимал это, когда составлял завещание».
Толкование Ливией Друзиллой причин, почему Нерон принял сторону Марка Антония, страдало чрезмерным упрощением, но ведь и рассуждения Нерона были такими же упрощенными. Его узкий ум был неразвит. Никакое количество дополнительных лет обучения не могло сделать его умнее, чем он был, когда в молодости служил у Цезаря. Он был до такой степени туп, что до него не доходило, как сильно он не нравился Цезарю. С него было как с гуся вода, как говорили галлы. Когда твоя кровь самая лучшая, какой недостаток может найти в тебе твой товарищ, тоже аристократ?
Первый месяц пребывания Антония в Афинах был заполнен женщинами, но ни одна из них не стоила его драгоценного времени. Хотя было ли его время действительно ценным, если все, что он делал, не приносило плодов? Единственная хорошая новость из Аполлонии пришла с Квинтом Деллием, который сообщил, что его легионы прибыли на западный берег Македонии и очень хорошо расположились в месте с довольно благоприятным климатом.
Почти сразу после Деллия появился Луций Скрибоний Либон, сопровождавший женщину, которая, конечно, не могла улучшить настроение Антония, — его мать.
Она ворвалась в его кабинет, теряя на ходу шпильки, соря семенами для птиц, которых служанка несла в клетке, и нитками из длинной бахромы, пришитой какой-то сумасшедшей портнихой к краям ее меховой накидки. Ее волосы висели прядями, теперь уже больше седыми, чем золотистыми, но глаза оставались такими же, какими их помнил ее сын, — вечно исторгающими слезы.
— Марк, Марк! — воскликнула она, кидаясь ему на грудь. — О мой дорогой мальчик, я думала, что больше не увижу тебя! Какое ужасное время я пережила! Жалкая комнатушка на вилле, где день и ночь раздавались звуки актов, о которых неудобно говорить! Улицы оплеванные, залитые содержимым ночных горшков! Кровать, по которой ползают клопы, помыться негде…
Антоний наконец смог посадить ее в кресло и успокоить настолько, насколько кому-либо удавалось успокоить Юлию Антонию. Только когда слезы стихли до обычного, у него появилась возможность увидеть, кто вошел следом за Юлией Антонией. Ах! Подхалим из всех подхалимов, Луций Скрибоний Либон. Он не был сторонником Секста Помпея — он просто связался с ним, чтобы из кислого подвоя получить сладкий виноград. Невысокого роста и худощавого телосложения, с лицом, которое усиливало несоответствие его размеров и выдавало звериную натуру: хваткий, робкий, честолюбивый, непонятный, эгоист. Его момент настал, когда старший сын Помпея Великого влюбился в его дочь и развелся с Клавдией Пульхрой, чтобы жениться на ней. Воспользовавшись ситуацией, Либон обязал Помпея Великого возвысить его, как приличествует тестю его сына. Затем, когда Гней Помпей погиб вслед за своим отцом, Секст, младший сын, женился на его вдове. С тем результатом, что Либон стал командовать морским флотом и теперь действовал как неофициальный посол своего хозяина, Секста. Женщины из рода Скрибониев удачно выходили замуж. Сестра Либона дважды выходила за богатых, влиятельных людей, причем один раз за патриция Корнелия, от которого родила дочь. Хотя Скрибонии давно уже стукнуло тридцать и она считалась обреченной на неудачу (быть дважды вдовой — это уже слишком), Либон не терял надежды найти ей третьего мужа. Симпатичная, может рожать, приданое в двести талантов. Да, его сестра Скрибония снова выйдет замуж.
Однако женщины Либона не интересовали Антония. Его беспокоил сам Либон.
— Зачем ты привез ее ко мне? — спросил Антоний.
Либон широко открыл глаза, раскинул руки.
— Мой дорогой Антоний! Куда еще мне было ее везти?
— Ты мог отправить ее в ее собственный дом в Риме.
— Она закатила такую истерику, что мне пришлось выпроводить из комнаты Секста Помпея, иначе он бы убил ее. Поверь мне, она не желала ехать в Рим, все время кричала, что Октавиан казнит ее за измену.
— Казнит кузину Цезаря? — недоверчиво переспросил Антоний.
— А почему нет? — с невинным видом спросил Либон. — Он же внес в проскрипции кузена Цезаря, Луция, брата твоей матери.
— Мы с Октавианом оба это сделали с Луцием! — резко заметил Антоний. — Но мы не казнили его! Нам нужны были его деньги, вот и все. У моей матери денег нет. Ей ничто не угрожает.
— Вот ты и скажи ей об этом! — раздраженно крикнул Либон.
В конце концов, он терпел ее во время долгого вояжа. С него хватит.
Если бы кто-то из них подумал посмотреть на нее, он увидел бы, что полные слез голубые глаза полны также и хитрости и что уши, украшенные огромными серьгами, чутко ловят каждое произнесенное слово. Юлия Антония могла быть монументально глупой, но она очень заботилась о своем благополучии и была убеждена, что ей намного лучше будет сидеть у старшего сына, чем торчать в Риме, не получая дохода.
К этому времени прибыли управляющий и несколько перепуганных служанок. Отбросив их опасения, что они не справятся с этой проблемой, Антоний с благодарностью передал им свою мать, попутно уверяя ее, что не собирается отсылать ее в Рим. Наконец трудное дело было сделано, и в кабинете воцарился мир. Антоний вернулся в кресло и с облегчением вздохнул.
— Вина! Хочу вина! — крикнул он, вдруг вскакивая с кресла. — Либон, красного или белого?
— Спасибо, хорошего крепкого красного. Без воды. Воды я столько видел за последние три рыночных интервала, что мне хватит на всю оставшуюся жизнь.
Антоний усмехнулся.
— Я понимаю. Сопровождать мою маму небольшое удовольствие. — Он налил бокал до краев. — Вот, это должно унять боль. Хиосское, десятилетней выдержки.
Молчание длилось, пока двое пьяниц с удовольствием поглощали вино, уткнув носы в бокалы.
— Так что же привело тебя в Афины, Либон? — спросил Антоний, прерывая молчание. — И не говори, что это моя мать.
— Ты прав. Твоя мать просто удобный предлог.
— Не для меня, — прорычал Антоний.
— Я хотел бы знать, как ты это делаешь, — весело поинтересовался Либон. — Когда ты просто говоришь, у тебя высокий и несильный голос. Но в один миг ты можешь превратить его в низкий горловой рык или рев.
— Или вопль. Ты забыл про вопль. И не спрашивай меня, как я это делаю. Я не знаю. Просто это происходит. Если хочешь услышать мой вопль, продолжай уклоняться от ответа на мой вопрос.
— Э-э, нет, не хочу. Но если мне будет позволено продолжить тему твоей матери, я советую тебе дать ей много денег, чтобы она пробежалась по лучшим магазинам Афин. Сделай так, и ты больше не увидишь и не услышишь ее. — Либон с улыбкой наблюдал за пузырьками вина на краях бокала. — Как только она узнала, что твой брат Луций прощен и послан в Дальнюю Испанию с правами проконсула, с ней стало легче иметь дело.
— Так почему ты здесь? — снова спросил Антоний.
— Секст Помпей посчитал, что нам неплохо бы встретиться.
— Правда? С какой же целью?
— Образовать союз против Октавиана. Вы двое вместе сделаете кашу из Октавиана.
Поджав губы, Антоний отвел глаза.
— Союз против Октавиана… Умоляю, скажи мне, Либон, почему я, один из троих назначенных сенатом и народом Рима для восстановления республики, должен вступать в союз с человеком, который не лучше пирата?
Либон поморщился.
— Секст Помпей — губернатор Сицилии в полном соответствии с mos maiorum! Он не считает законным ни триумвират, ни проскрипционный эдикт, по которому он безвинно объявлен вне закона, не говоря уже о лишении его всего имущества и наследства! Его действия на море — это лишь средство убедить сенат и народ Рима, что его осудили несправедливо. Отмените приговор изгоя, отмените все запреты, и Секст Помпей перестанет быть, э-э, пиратом.
— И он думает, что я выступлю в палате с предложением отменить его статус государственного врага и снять все запреты в обмен на его помощь в освобождении Рима от Октавиана?
— Именно так, да.
— Насколько я понимаю, он предлагает явную войну, и если возможно, завтра же?
— Ну-ну, Марк Антоний, все ведь знают, что вы с Октавианом рано или поздно столкнетесь! А поскольку из вас двоих — Лепида я в счет не беру — ты имеешь imperium maius над девятью десятыми Римской империи и контролируешь ее легионы и ее доходы, что еще может случиться в результате вашего столкновения, как не полномасштабная война? Более пятидесяти последних лет история Римской республики — это одна гражданская война за другой, и ты действительно веришь, что Филиппы — это конец последней гражданской войны? — Либон говорил тихо, с невозмутимым лицом. — Секст Помпей устал быть изгоем. Он хочет получить то, что ему полагается, — восстановление его гражданства, разрешение наследовать имущество его отца, Помпея Магна, возврат этого имущества, консульства и права проконсула в Сицилии навсегда. — Либон пожал плечами. — Есть еще кое-что, но пока достаточно, я думаю.
