А Стана и Милица всё не были готовы, и не успеют и к завтра!
Решили с братом Петей: всё равно жёнам ехать не в Ставку, а в Киев, пусть остаются, и Петя их сопроводит. А Верховный примет дела – и тогда вызовет их всех.
В Ставку! Возбуждала, звала, манила деловая и военная привычная обстановка Ставки – истинного места, где Николай Николаевич и должен был находиться всю войну без разрыва – если бы не зависть наказанного теперь Ники, поджигаемая вечной ненавистью Алисы к Стане.
458 (как в провинции было)
* * *
По всем железным дорогам, по всей провинции после первых бубликовских и родзянковских телеграмм одно оставалось непонятно: если Государь создал новое ответственное министерство – почему призыв к спокойствию? В ранних провинциальных газетах появились портреты Родзянки, Милюкова – без всяких объяснений, но с призывом к спокойствию.
* * *
От Петрограда по всем железным дорогам быстро разливался новый станционный вид: на перронах – солдаты с красными лоскутами, потом и без поясов, потом и с отстёгнутыми хлястиками, подчёркнуто распущенные, с вызывающими выкриками.
А в поездах солдаты без билетов стали густо заполнять вагоны всех классов. И только «спальные вагоны международного общества» некоторое время почему-то ещё внушали к себе уважение.
* * *
В Твери в толпе, штурмовавшей дом губернатора, было много пехотинцев из запасного полка. Как только губернатора свели с квартиры – солдаты ворвались грабить, пили коньяк, вино, хватали сахар. Кроме губернатора, на улицах убили нескольких городовых. А солдат Ишин заколол штыком полковника Иванова, командира 6-й запасной батареи, тут же стащил с убитого лаковые сапоги (ради них и убил) и на снегу переобулся. Никто его не тронул.
Была сожжена губернская тюрьма, а арестанты разбрелись по городу, свободно грабя в отсутствие полиции.
* * *
В пассажирском зале узловой станции – шёпот, шёпот, от одного к другому. Какой-то полувоенный встал и громко объявил: – Государь император отрёкся от престола!
Молодой офицер – не поверил, кинулся к телеграфисту проверять.
* * *
На берегу замёрзшей Волги маленький Ровненск, Самарской губернии, изобилующий неотправленным зерном и просмоленными конопаченными баржами. В два часа ночи самарский дежурный предупреждает всех на телеграфном проводе быть готовым к приёму особо-важной государственной телеграммы. Ровненский молоденький телеграфист Иван Белоус, полный сожалений, что не был вечером в клубе, не танцевал падеспань и падекатр с милыми девушками, – принимает ленту – и лезут глаза на лоб: отречение царя!!! Он даже не может всего понять, не понимает как следует – и вдруг такое тяжёлое чувство! Спешит разбудить в этом же здании начальника конторы. Тот читает написанный бланк и дрожащими руками сверяет его с лентой. Потом обегает дома начальства – и через полчаса маленькая телеграфная контора едва вмещает их всех, поднятых с постелей, ошеломлённых, бледных. В тревоге они перечитывают, обмениваются, спрашивают – но ответить им некому. Вот ещё спит, ничего не знает их городок, они узнали на несколько часов раньше – а что толку? что они могут сделать? Государь отказался от них…
На следующий день появляется на улице толпишка с никогда не виданным в Ровненске красным полотнищем. Директор училища, толстый холёный барин с красным бантом и красной повязкой на рукаве, читает вслух Манифест, громит «старый режим» и восхваляет наступающую свободу.
Тех, кто ночью был на телеграфе, не видно ни одного. Город остался без власти.
* * *
В Одессе в Сергиевском артиллерийском училище после утреннего чая построили юнкеров, появился со свитой начальник училища генерал Нилус и сделал сообщение о событиях в Петрограде (ещё отречения не было), о которых до сих пор шли только смутные разговоры. Вдруг выступил из строя портупей-юнкер 2-й батареи:
– Ваше превосходительство! От группы юнкеров прошу вашего распоряжения о снятии со стен училища портретов императора и его семьи.
Генерал ответил:
– Юнкер, выйдя из строя, вы нарушили дисциплину и понесёте наказание. Что же до портретов, то так ли уж нужно торопиться?
И хотя большинство юнкеров были в восторге от событий, но поступок портупей-юнкера им тоже показался бестактным.
* * *
В знаменитое одесское кафе «Фанконе», по шику не уступающее парижским, ходила самая элегантная публика. Вдруг с улицы послышался шум, пение «вы жертвою пали» и показалась процессия с красными флагами, человек двести молодёжи довольно неряшливого и необузданного вида. Публика в кафе встала от столиков, подошла к зеркальным окнам, среди неё тоже и молодые люди и барышни. Стояли, смотрели. Процессия прошла, не очень сюда и глядя.
Повеяло чуждым и страшным. Вернулись к кофе, шоколаду, пирожным, но совсем без прежнего настроения. И скоро разошлись.
* * *
В Саратове революция началась с убийства городовых. Мертвецкие были заполнены их трупами. На всех углах митинги. Площадь против тюрьмы запрудила толпа и несла на плечах деятеля, а тот показывал над головой добытые ключи от тюрьмы.
В университетском госпитале плакал раненый солдат. «Что плачешь?» – спросила его сестра. – «Царя жалко.» Она была из помещичьей семьи и просвещённая, ответила: «Ничего, обойдётся.»
* * *
В Брянске в загородных казармах солдаты долго ничего не знали о событиях в Петрограде, газеты не достигали их. Но стали повышенно вежливы офицеры – и дисциплина сразу упала. Когда же повели парадным маршем в город, то улицы были пустоваты, и никаких восторженных приветствий солдатам не было.
* * *
В Рязани все мужские и женские гимназии общей процессией пошли под музыку оркестра, с красными бантиками. Весеннее солнце, подтаивает снег – все ласковые, добрые, хорошие.
* * *
В Витебске губернаторский швейцар Михаил плакал по отрекшемуся Государю, как по покойнику. А в столовой самого губернатора не раздалось сожаления, но толковали, что скорей бы пришёл к власти Николай Николаевич. И уже тогда не будет больше повода для сплетен о царице. Передавали уличные события – избили одного городового, свалили с ног священника, – витебский городской голова Литевский оправдывал: «Надо понять народ, ведь столько лет давили его!» Когда с шапки земского начальника хотели сорвать царскую кокарду, а он в ответ «дал в морду», – Литевский выразил: «Разве может так поступать дворянин? Его надо судить.»
Полиция оставалась на местах и ждала распоряжений губернатора, а он всю надежду возложил на великого князя, – приберёт их к рукам! сам же пока старался быть как можно демократичней. Чиновники озирались: серьёзно это всё или пойдёт по-старому? – но на всякий случай отодвигались и отворачивались от одиозных фигур прежней власти. Витебские либералы ходили с поднятой головой: мы победили! По улицам толпами ликовала еврейская молодёжь и в агитации не имела успеха только среди крестьянского привоза на базаре.
* * *
Генерал-лейтенант Сандецкий, командующий Казанским округом, вообще был очень требователен и щедр на наказания, до жестокости. И ещё не простили ему такого заведения: отъезжающие на фронт должны пройти крытую траншею, полную газом. Когда пришли его арестовывать (и офицеры тоже) – он спал, одевался при них. Когда вели его по Казани из солдатской толпы неслись насмешки, камни, яблоки и плевки в него.
* * *
А с царицынским священником, о. Гороховым, было всего вот что. Не призывал он ни к какому восстанию, а по окончании литургии, разоблачившись, обратился к молящимся со словом о происходящих правительственных переменах и что по чувству совести духовного лица он не решается изменить присяге, данной престолу, – оттого не находит теперь возможным продолжать служение алтарю. Тогда выступил местный юрист, что с передачей престола отпадает и данная под присягой клятва. Отец Горохов тем временем удалился из храма. Вскоре к нему на квартиру пришёл военный патруль и арестовал.
* * *
В Пензе старые власти арестованы, а новозаменяющие (вместо вице-губернатора – помощник присяжного поверенного Феоктистов, революционер) стояли с красными бантами на дощатой трибуне, обтянутой кумачом, а внизу под ней – начальник гарнизона генерал-майор Бем. С трибуны, оттесняя цензовых, кричали какие-то революционные – о свободе, которая теперь полетит через проволочные заграждения фронтов. Мимо шёл парад войск, «примкнувших к народу». В его строй врывались возбуждённые интеллигенты, жали руки офицерам и солдатам. Три полка прошли – ничего, вдруг из четвёртого выбежало несколько солдат и с криками: «Вот тебе увольнительная записка!» – стали избивать генерала. (Его строгий порядок был – не допускать хождения солдат по городу без увольнительных записок.) Изорвали в клочья всё, что на генерале было, и оставили под трибуной голый труп. Подбегали другие солдаты и били труп ногами.
