– Скоро он разрешится. И сам я достаточно богат, чтобы вы ни в чем не нуждались.
– И еще одно: мне нужно создать себе положение, я не могу ни на минуту оставлять политическую деятельность, если хочу сделать карьеру. Я должен постоянно посещать общество, комитеты, клубы, правительство провинции, законодательную палату. Все складывается очень хорошо. Но, – имея в виду злосчастную перспективу революции в Буэнос-Айресе, а возможно и гражданской войны, – если я теперь женюсь, мне придется или покинуть свою женушку, или не исполнить долг, возложенный на меня моим постом а моей партией…
– Когда же в таком случае?
– О, в будущем году, не позже. В будущем году и положение страны, и мое собственное станет совершенно ясным.
Искра подозрения промелькнула в глазах дона Ихинио. Ему показалось странным, – и он мне это сказал, – что, решив жениться, я откладываю дело в долгий ящик, не проявляя пылкого юношеского нетерпения. Вполне естественно, что раньше я колебался; но когда решение уже принято, отсрочки становятся менее понятны. Что ж! Сам он действовал бы по-другому, и в его время люди женились, не задумываясь о революциях. Но кому что нравится!..
– Итак, пусть в будущем году. Напиши Тересе. Я сам передам ей письмо, чтобы посмотреть на ее лицо.
Написать Тересе! Всегда я боялся написать хоть слово, способное меня скомпрометировать, и последнее мое письмо потребовало чудес изобретательности. Я выпутался из положения наилучшим образом.
– Она и так все знает, – сказал я. – Она знала об этом еще до того, как я поехал в город.
– Ах, плутишки!.. И как ловко все скрывали!
Весь день он провел со мной, строя планы, воздушные замки, словно женихом был он. Мы будем царить в Лос-Сунчосе, в городе, в самом Буэнос-Айресе, где Тереса, когда придет время, будет блистать как королева…
Тут у меня вырвалась реплика, которая значительно позже привела к неожиданным последствиям.
– Об этом и не думайте, старина, – сказал я. – Тереса чересчур скромна, чтобы блистать в Буэнос-Айресе. Я сейчас оттуда и должен предупредить вас, что женщины там воспитаны совсем по-другому, это настоящие сеньоры, не чета невежественным девицам из наших провинциальных поселков.
Он пристально посмотрел на меня, не произнеся ни слова, как будто мои слова глубоко поразили его, и на этом наша беседа закончилась.
Через несколько дней из письма Тересы я узнал обо всем, что произошло после приезда дона Ихинио. Вне себя от радости, старик сообщил дочери, что я прошу ее руки. Но когда он добавил, что свадьба состоится в будущем году, она, не выдержав, закричала:
– Как в будущем году! Это невозможно, невозможно! Надо гораздо раньше!..
Встревоженный старик, хотя и не догадывался об истинном значении ее слов, стал расспрашивать, умолять, угрожать и в конце концов узнал правду. Гнев его был неописуем. Он хотел тут же вскочить в седло, поучаться в город и притащить меня «за ухо», чтобы заставить жениться немедленно или убить меня, как пса, если я вздумаю сопротивляться. Так бы он и сделал, не хвати его апоплексический удар, свалив на землю в тот самый момент, когда он затягивал подпругу на своем рыжем коне. Не говорил ли я, что женщины, всегда столь сдержанные, неизбежно выдают свои тайны в минуту волнения? Но в конце концов эта горькая пилюля рано или поздно его не миновала бы. К счастью, благословенный удар полностью изменил ход событий, а иначе дон Ихинио женил бы меня, как бог свят; женил или убил, не потеряй он сознания и не проведи долгое время в постели, пользуясь пиявками, горчичниками, кровопусканиями и прочими средствами провинциальной терапии того времени.
Последующие письма Тересы меня успокоили. Ухаживая за стариком, как сиделка, она благодаря его временной слабости, отцовской любви и вере в мою рыцарскую честь, сумела смягчить его гнев и уговорила не затевать ссору. Что сделано, то сделано. Следовало как можно тщательнее скрывать ее ошибку; когда мы поженимся, а это произойдет немедленно, мы надолго отправимся в путешествие – в Чили, в Европу, в Парагвай, куда угодно – и вернемся с ребенком, тут уж никто ничего не скажет. Но старик «хотел поговорить со мной, выучить меня уму-разуму, потребовать гарантий, что я сдержу слово, а не то и женить без проволочки. Это было бы лучше всего!». Мысли о мести, о крови он пока что оставил; однако опасность лишь сменила личину: женитьба была неизбежна, если только я не хотел почувствовать на себе тяжелую руку дона Ихинио или. напротив, дать ему почувствовать свою. Но это могло вызвать ужасающий скандал, привлечь к нам все взгляды и неизбежно повредить моему будущему; ведь, если ошибки, а то и преступления, не получившие огласки и не затрагивающие приличий, в провинции легко прощают и даже забывают, то уж того, кто дерзко нарушил установленный общественный порядок, постигнет всеобщее и беспощадное осуждение.
Политическая обстановка накалялась с каждым днем. В стране началось брожение, Буэнос-Айрес готовился с оружием в руках выступить против национального правительства при более или менее сомнительной поддержке двух или трех провинций. Нашей партии можно было ничего серьезного не опасаться, так как народ по традиции был противником столицы; но в неспокойные времена всегда находятся честолюбцы, готовые извлечь выгоду из обстоятельств, и местная оппозиция вполне могла воспользоваться случаем, чтобы вызвать смену правительства и тем самым прийти к власти. Это понимали люди, обладавшие известной проницательностью. Легко было заметить, что оппозиционеры тайно шевелились, готовясь не то к вылазке, не то к небольшой революции, каких было в те времена предостаточно. Меньше всего они думали о поддержке Буэнос-Айреса, зато уже очень давно мечтали свергнуть губернатора, дона Карлоса Камино, которого ругали на все корки и сравнивали с самим сатаной. Камино справлялся со своими обязанностями не хуже других, но ему не могли простить его распущенность, а особенно пристрастие к прекрасному полу низшего разбора и не очень пристойные похождения, в которых ему сопутствовал только его помощник Гаспар Крус, грубый мужлан, храбрый, как солдат, верный, как пес, для которого весь мир воплощался в губернаторе, по его ограниченному, тупому разумению – личности исключительной, почти божественной. Камино был мужем почтенной матроны, благонравной и богомольной, отцом двух прелестных умных девиц, но все же его совершенно искренне считали преступником в кругу порядочных людей и, не без притворства и злого умысла, в кругах менее уважаемых, но заинтересованных в умалении его престижа. В общем, многие относились к нему как к развращенному тирану и если и не стремились свергнуть его, то не стали бы ничего делать в его защиту.
Я вполне ясно понял, какие выгоды сулит мне это положение, и не замедлил им воспользоваться. Однажды вечером на приеме у губернатора я завел речь о народных волнениях, заявив, что, по моему мнению, они гораздо серьезнее, чем о них думают. Некоторые гости, готовые из тупого лакейства отрицать очевидность, если она неприятна тому, перед кем они заискивают, – пусть даже это грозит ему опасностью, – смеясь, возразили, что меня преследуют видения и пугают призраки.
– Нет, я говорю не наобум! – воскликнул я. – У меня есть доказательства, и если губернатор захочет выслушать меня и последовать моему совету, а не почивать на лаврах, он сможет избежать серьезных неприятностей. В противном случае будет уже поздно.
Камино обеспокоился, но сумел это скрыть и, улучив удобную минуту, отвел меня в сторону и попросил рассказать все, что я знаю. Действуя в своих целях, я слегка преувеличил размеры бедствия. Оппозиция тайно вооружается – это было верно, – в городе созданы настоящие арсеналы, собираются подозрительные люди, готовые выступить по первому сигналу, каждый вечер заседает своего рода революционная ложа, есть даже связи с самой полицией, многие ее агенты состоят в заговоре.
– Но что же делает дон Мариано! – воскликнул встревоженный губернатор, имея в виду старика Вильольдо, начальника полиции.
– Дон Мариано видит не дальше своего носа, он Уже впал в детство, да и всегда был слаб, – заявил я. – В такое время вам нужен человек решительный, который не станет миндальничать и заботиться о «законности».
– Где же взять такого человека?
– Полно, губернатор! Он стоит перед вами.
– Вы? И вы думаете, что способны?…
– Задушить или остановить революцию? Да, губернатор, я на это способен! Если вы вручите мне управление полицией и предоставите свободу действий, уверяю вас, через две недели воцарится полное спокойствие. Но одно условие! Никаких глупых церемоний и неограниченные полномочия для меня! Придется немало народу засадить в тюрьму.
– Но общественное мнение…
– Э! В нынешних обстоятельствах не до щепетильности; к тому же, когда волнением охвачена вся страна, одной мелочью больше или меньше – значения не имеет. Предоставьте мне действовать, губернатор, и увидите, все будет хорошо!
