— И Элинор отвечает? — весело осведомился он.
— Отвечает. Она наилучший советчик в области правильного и благоразумного поведения.
— Но несомненно, вы не считаете Элинор совершенством, — сказал он. — Она практична, она восхитительна, она замечательно владеет своими чувствами. Но разве можно в действительности прожить жизнь так? Разве не находите вы нечто весьма привлекательное в откровенности и восторженности Марианны?
— Да. Хотя временами Марианна заходит слишком далеко.
— Но в ней столько жизни и огня! Если я влюблюсь, к дьяволу здравый смысл! Я…
Он спохватился, умолк и отвернулся, словно пытаясь совладать с эмоциями.
Он открыл дверь. Я не видела причин не вбежать в нее.
— Если я влюблюсь, — ответила я с чувством, — я буду поступать как Марианна.
С пылким кивком он обернулся ко мне и придвинулся ближе.
— Да. Говорить не раздумывая.
— Искренне.
— Любить, несмотря ни на что.
— Вся — трепет и изумление.
— И всепоглощающая страсть!
— Да.
— Да!
Наши взгляды встретились. Я видела глубокое, пылкое чувство в его глазах. Настал ли миг? Я сомневалась, мое сердце колотилось так отчаянно, что я была уверена: он способен слышать его биение. Собирается ли он сказать, что любит меня? Намерен ли поцеловать меня? Попросить моей руки?
Но внезапно, к моему смятению, глаза его затуманились, и он отпрянул, слегка покраснев. Повисла неловкая пауза, он казался взволнованным и смущенным.
— В своем романе вы прекрасно выражаете подобные чувства, — произнес он наконец.
Мои щеки вспыхнули от разочарования. Я едва ли помню, что сказала в ответ. Я поражалась самой себе. Впервые за много лет я желала — нет, жаждала, — чтобы мужчина поцеловал меня.
— Осторожнее, Джейн! — сказала на следующее утро Кассандра. — Каждое блюдо необходимо со всех сторон обмотать сеткой, иначе оно не переживет переезд.
— Мне казалось, я обмотала, — ответила я, быстро заворачивая блюдо заново.
— Чему мы обязаны подобной рассеянностью? — спросила сестра. — Уж верно, не твоей книге.
Я поместила блюдо в корзину и закрыла лицо руками, стараясь удержать поток переполнявших меня эмоций.
— Ах, Кассандра! — наконец воскликнула я, широко разведя руками. — Как мне поведать тебе, что я чувствую? Я хочу обнять весь мир! Мне кажется… мне кажется, я влюблена!
Я схватила Кассандру и, смеясь, закружила ее по столовой, пока мы не налетели на стул и не опрокинули его с грохотом на пол, что вызвало новый взрыв смеха.
— Я никогда не встречала мужчину, равного мистеру Эшфорду! — заявила я, остановившись, чтобы поднять упавший стул и перевести дыхание. — На мой взгляд, он совершенство. С первого мгновения нашей встречи я ощутила такую связь между нами, что едва ли в силах ее описать.
— Я так рада за тебя, — сказала Кассандра. — Он, несомненно, весьма сговорчивый мужчина.
Едва слова слетели с ее губ, как она вновь разразилась смехом.
— Молю, не держи меня более в неведении. Расскажи все, и побыстрее. Ты сговорена?
— Сговорена? Не глупи. Все развивалось не так быстро. Мы провели вместе менее трех недель.
— Да, но известно, что, когда чувства и склонности находятся в согласии, люди достигают понимания и в более короткое время. Он сказал, что любит тебя?
— Этих слов он не произнес. Мне кажется, он был на грани вчера, когда мы сидели в саду, но оробел.
Моя улыбка внезапно увяла, в глубине души зазвенел неприятный голосок осторожности. Я села.
— По правде говоря, как бы много я ни чувствовала к нему, я никоим образом не уверена в его расположении ко мне.
— О, мистер Эшфорд любит тебя, я ничуть не сомневаюсь.
— Не уверена. Особенно в последние несколько дней бывали мгновения, когда он казался рассеянным, а временами даже унылым.
— Я тоже это заметила, — признала Кассандра. — Возможно, его беспокоят дела или он получил тревожное письмо от отца или сестры.
— Я подумала так же, но он, по-видимому, не настроен обсуждать это, поэтому я прекратила расспросы. Знаешь, его семья может не одобрить его растущую привязанность ко мне, — добавила я, нахмурившись.
— Возможно. Но он — мужчина тридцати четырех лет, который, несомненно, способен принимать самостоятельные решения. Более двух недель он почти каждый день бывал у нас, Джейн. Одно это убеждает в его благоприятном отношении к тебе. Его манеры, его внимание и уважение, его умиление всем, что ты думаешь, и говоришь, и делаешь, — все свидетельствует о его интересе. И даже если этого недостаточно, я видела то, что ты видеть не могла, — выражение его глаз, когда он внимает твоему чтению. Они горят и полны такого восхищения, что я уже несколько дней уверена: он так же без ума от тебя, как ты от него.
Ее слова наполнили меня радостью и надеждой.
— Молю Бога, чтобы ты оказалась права. Но я тревожусь все больше. Мы не сможем переписываться, если не обручимся.
— Тогда давай надеяться, что он признается, прежде чем покинет Саутгемптон.
Я вздохнула.
— В таком случае времени осталось немного. Он уезжает завтра.
Следующим утром в одиннадцать часов мистер Эшфорд, придя, казался рассеянным. Он выразил сожаление, что располагает всего лишь часом перед отъездом, и предложил прогуляться. Я быстро накинула ротонду.[34]
Когда мы миновали замок на крошечной площади — возведенное маркизом Лэндсдауном причудливое строение, которое казалось чрезмерно велико для ограниченного пространства, на котором стояло, — нашим глазам предстало зрелище фаэтона[35] маркизы, выехавшего из ворот. Экипаж тащили восемь маленьких пони, каждая следующая пара ниже и светлее предыдущей. Их окрас, всех оттенков коричневого, менялся от густого шоколадного до бежевого по мере отдаления от кареты.
— Моему племяннику Эдварду нравится смотреть на этих лошадок, когда он приезжает, — сказала я, пока мы глядели, как мальчики-форейторы правят фаэтоном. — Он говорит, они совсем как из волшебной сказки.
— Так и есть. Вот бы мы все могли ездить на прекрасных пони и жить в волшебной сказке.
Мы пошли дальше.
— Мне не хочется уезжать, — добавил он, быстро глянув на меня. — Я буду скучать по нашим ежедневным чтениям.
— Как и я.
— Каждое утро я буду просыпаться и гадать: что сталось с сестрами Дэшвуд? Каким новым мучениям мисс Остин подвергла их сегодня?
Его улыбка казалась вымученной, а голос и глаза хранили немало мрачности и подавленности, что весьма встревожило меня.
— Мы и сами скоро уедем, — сказала я, надеясь подтолкнуть его к беседе относительно возможной переписки.
— Но не сразу в Чотон?
— Нет, коттедж не будет готов до июля. Мы собираемся вначале несколько недель погостить у матушки в Стивентоне, а оттуда отправиться в поместье моего брата Эдварда в Годмершеме.
Он кивнул. Несколько минут мы шли в молчании, и мое беспокойство росло. Мистер Эшфорд тоже казался взволнованным, словно решал в уме очень важный вопрос.
— Мисс Остин, я должен кое о чем с вами поговорить, — наконец произнес он.
Мое воображение понеслось вскачь, предвкушая его следующие слова.
— Да? — произнесла я, надеясь, что не выгляжу нетерпеливой.
— Последние несколько недель… мы знакомы совсем недолго, однако…
— Наше знакомство и вправду не слишком продолжительно.
— Я кое-что вам должен… вам известно, что мое семейное имение находится в Дербишире?
— Вы упоминали об этом.
Мое сердце учащенно забилось. Я почти ничего не знала о его имении, только что оно велико и, вероятно, очень красиво.
— И вы знакомы с Черчиллями. С моим другом Чарльзом Черчиллем.
— Чарльзом Черчиллем?
— Да. Мое семейство, мы давно общаемся с… с его семейством. Они живут примерно в шести милях к западу.
— К западу? — неуверенно повторила я.
— Наши отцы долгие годы были лучшими друзьями.
— Ваши отцы?
Почему я глупо повторяю все его слова, точно попугай? Почему он говорит об их отцах, вместо того чтобы попросить моей руки?
— Именно, — сказал он. — Видите ли… я хочу сказать, что…
В этот миг на узкую улицу завернула карета, четыре лошади бодрой рысью повлекли ее к нам. Я немедленно узнала блестящий черный экипаж с семейным гербом — он принадлежал мистеру Эшфорду. Мы с удивлением остановились, когда кучер осадил лошадей подле нас.
— Эшфорд! — крикнул в открытое окно сидевший внутри мистер Черчилль. — Вот вы где! А мы вас по всему городу ищем.
— Но почему? — Мистер Эшфорд взглянул на карманные часы. — Нет и половины двенадцатого. Я обещал с вами встретиться в полдень.
— Что? Нет! Не в полдень, а в полдевятого!
Мария Черчилль высунула голову.
