— День добрый, хлопцы и девчата! — улыбнулся в ответ Михал. — А это, стало быть, ваша Ляля! Что ж, красивая. А сколько тебе лет? — спросил он девочку.
— Девять, — улыбнулась та, застенчиво опуская свои большие зеленые глаза.
— А звать?
— Михалина!
«Надо же! Тезки! Не только на меня в детстве похожа, но и назвали аналогично», — подумал Михал, кивнув головой.
— Хотя все меня зовут Князевна! — дополнила девочка, взглянув игриво на Михала.
— Не удивительно! Тебя же выбрали Лялей! — ответил Михал.
— He-а, пан, — покачал светлой как солома головой один из мальчишек, что держал коня, — ее так всегда называют.
— А почему? — удивился Михал. — Похожа на князевню, так?
— Мама говорит, что я родилась от князя! — гордо отвечала девчушка.
Михал насторожился. Он внимательней взглянул на девочку, отмотал в уме время на десять лет назад, когда эту красивую чаравницу и зачали…
«Совпадает-то все как!» — шевельнулась мысль. Несвижский ординат тут же вспомнил ту молодую девушку, с которой предавался любовной игре в ночь на Ярилу, и то, как она говорила, что может забеременить… И если это произошло, то ведь могло так статься, что эта маленькая миловидная Михалина и родилась именно у той девушки! Именно в честь него, Радзивилла, вполне могла мать назвать свою малютку-дочь!..
«Мы с ней даже не познакомились, — думал Михал, с холодеющим лбом вспоминая ту девушку, — но меня она уж точно знала, ибо в Несвиже все меня хорошо знали! Не то, что сейчас! Та прекрасная незнакомка даже знала, что у меня нет матери, а есть только отец. От какого же князя эта девочка Михалина могла родиться девять лет назад? Не от отца же, который на дух не переваривал языческие фесты! И даже я скрывал от него, что периодически хожу смотреть на Ярилу, на Купалье…»
— А как твою матулю зовут? — спросил Михал, лишь бы что-нибудь спросить, ибо имя матери этой девочки ему все равно ничего бы не сказало.
— Ольга.
Ольга… Михал постарался вспомнить, так ли звали ту девушку, ставшую его первым взрослым опытом… Нет, все-таки она, кажется, никак не назвала себя, а его все время именовала паничем… Да разве они тогда толком разговаривали? Совсем мало! Михал любил ее яростной, но нежной силой, охватившей их обоих. И потом… они все-таки говорили. И Михал объяснялся в своей к ней любви.
— Давай никогда не расставаться! Я обручусь с тобой. Ты будешь моей женой!
Но девушка весело смеялась, ласково поглаживая Михала по щеке и шее:
— Твой отец не согласится женить панича на простой девушке! Не так ли, панич Михал?
— Я его уговорю. А если он будет упорствовать, то поступлю поперек его воли! — пылко возражал Михал, — я уже взрослый…
— Взрослый… — вздохнула девушка, грустно улыбнувшись, — но не свободный.
«Матка Боска, — думал Михал, углубляясь в воспоминания, — ведь тоже самое чуть позже говорил мне и Кмитич. И оба они были правы! Почему, ну почему мне нельзя было жениться на ком хочу!? Ведь какой бы скандальной ни была любовь Богуслава, он же все-таки не бросил свою Аннусю, довел дело до свадьбы! Точнее, еще доведет. Почему я так не смог?»
Но та девушка из яриловой ночи, похоже, и не очень стремилась попасть в загадочный Несвижский замок. Когда Михал стал собирать разбросанную на берегу одежду, девушка вдруг исчезла во мраке раннего утра. Исчезла, словно уплывшая в голубую бездну реки русалка… Михал пытался позвать ее, но вдруг понял, что не знает ее имени…
Расспросив девочку, кто ее семья, и где она живет, Михал поехал обратно к замку, обуреваемый эмоциями и мыслями: «Моя дочь? Неужели?! Но ведь похожа! И по времени все совпадает, и по имени даже!»
— Вы ее знаете? — отвлек Михала от раздумий голос бурмистра.
— Что? Кого?
— Ну, эту дивчинку! У вас вид, пан Михал, был такой, словно вы ее хорошо знали раньше. Или ее родителей.
— Нет, — потряс головой Михал, явно смутившись.
— А ведь забавно, — продолжал «подливать масла в огонь» Ганович, — похожа на вас в юные годы, как две капли! И зовут также!
«Не заподозрил ли меня Ян Ганович? Или я стал ужасно мнительным?» Михал ничего не ответил бурмистру. Сейчас он был почти уверен в том, что встретил собственную дочь. Вот только что делать, он пока не знал… В это время группа с белым конем и девочкой скрылась за соседним домами. Но до ушей Михала все еще долетали детские голоса:
А мы просо сеяли, сеяли,
Ой, диди-ладо, сеяли, сеяли…
Глава 13
«ОГНЕННЫЙ ВСАДНИК»
Кортеж короля Польши и Великого князя Литвы, Руси и Жмайтии миновал на въезде в Несвиж арку Слуцкая брама, служившую защитными воротами для города. Ян Казимир, с любопытством наблюдая из окна, обратил внимание, что остальные три арки были разрушены либо полностью, либо частично… Короля встречали пышно, но без былого довоенного «пускания пыли в глаза», что так любили, и так умели делать все Радзивиллы. Приветствовали Великого князя знаменитые солдаты Михала, выстроившись вдоль моста с мушкетами на плечах под развевающимися знаменами с фамильным радзивилловским гербом «Трубы». Солдаты браво вытянулись в своих коротких коричневых казаках с множеством пуговиц, в маленьких шляпах с длинным пером. Это из-за них, этих бравых парней с мушкетами, приехал король в Несвиж, из-за них подметали и убирали от развалин улочки города, а мост окропляли французскими духами, потратив на это целый короб бутылочек. Не столько посмотреть Несвижский замок, сколько получить тысячу этих храбрых жавнеров стремился Ян Казимир. Он не без зависти рассматривал выстроившихся в два ряда высоких широкоплечих парней в начищенных желтых сапогах… Немногочисленные жители еще не оправившегося от войны Несвижа высыпали на улицы, чтобы также приветствовать короля.
— Михал, коханку! Дзень добжи! — широко раскинув руки, жеманный и словно созданный для подобных приемов Ян Казимир приветствовал вышедшего лично его встречать крестного сына. На короле был его любимый огромный бурый парик со шляпой, лихо сдвинутой слегка на затылок. Михал вышел встречать короля в своем привычном черном венецианском платье, в шляпе с высокой тулью и узкими полями.
Они обнялись, поцеловались.
— Вайна вайною, а Нясвiжскі палац як заусёды цудоуны! — говорил на русско-литовском, лучезарно улыбаясь, король.
Обычно Михал общался со своим крестным на польском. Король, сам на треть литвин, умел говорить на русинско-литовском, но не так, чтобы очень умело. Наверное, точно также неказисто всю жизнь проговорил по-польски литвин Ягайло, севший на польский трон в древнем Кракове в 1377 году. Лишь раз Михал слышал, как публично по-русински общался с народом Ян Казимир — это случилось после разгромной победы над Хованским под Кушликовыми горами в 1661-м. И тогда, обращаясь к литвинскому войску, король вещал именно по-русско-литвински, чтобы польстить отважным воинам-победителям. «Сейчас вновь пытается угодить», — с улыбочкой подумал Михал, провожая короля внутрь своего замка.
Но Ян Казимир был не прост. Он понимал, что подходить к главному вопросу своего визита нужно постепенно, аккуратно, как бы невзначай. Король упорно делал вид, что желает поправить не только положение в Речи Посполитой, истерзанной войной то с королем Карлом Густавом, то с гетманом Богданом Хмельницким, то с царем Алексеем, но и с семьей Радзивиллов, коих любил и безмерно уважал.
Конечно же, Михал знал, что ему будет очень сложно отказать королю в предоставлении военной помощи. Но панич кое-что задумал. Началась торжественная встреча с заслушивания доклада несвижского юриста пана Деружинского. По просьбе Михала Деружинский собрал статистические данные по экономическому положению в Великом княжестве Литовском и составил короткий доклад, чтобы обезоружить Яна Казимира до того, как тот начнет рассказывать про свои проблемы. И вот в гостиной король и Великий князь Речи Посполитой и Михал с Деружинским сидели за круглым столом, и пан юрист уже пять минут как читал с длинного бумажного листа:
— Все хозяйство страны в катастрофическом положении. Полностью разрушенными стоят Ошмянский повет, а также Браславский, Городзеевский, Волковыский, Слонимский и Мозырьский. Из воеводств самое плачевное состояние у Брестского. Опустошен Менск, где базыльяне, доминиканцы и бернардинцы своими собственными усилиями и на пожертвования местных жителей только недавно начали восстанавливать костелы и монастыри. Как пишет в эти дни в своих листах Августин Маерберг, — Деружинский уткнул нос в список, — проезжавший в Вильну через Менск, этот город, цитирую: «превращен в руины войском московским. Хмурым оком глядели мы на разрушения, причиненные этому городу». Да и от Вильны у спадара Маерберга осталось грустное впечатление — все, что деревянное выгорело… Я ума не приложу, Ваше величество, как мы выкарабкаемся из этой пропасти! Нет людей, нет рабочей скотины, нет денег! Половина посевных площадей от довоенного времени не орабатывается абсолютно никак, ибо некем и нечем это делать. В Витебской экономии не засеянными осталось до семидесяти четырех процентов земель. В Дубровенском графстве, в Пропойском и Крычевском староствах в запустении лежат, соответственно, семьдесят три, семьдесят два и шестьдесят процентов от всех сельских поселений. В некогда богатейшей Сморгоне осталось всего шесть коров, одиннадцать овец и четыре свиньи! Задумайтесь, Ваше величество! Словно речь идет об одном единственном хуторе, а не о целом городе! Ну, а земли трех фальварков, там же, вообще всеми брошены. В Борисовском повете осталось всего четырнадцать населенных людьми дворов! В Поставах и трех ближайших весках осталось всего лишь пять семей! Бурьяном заросли неубранные, незасеянные поля. Пинский униятский бискуп Мартин Белахор пишет, что селяне его бискупства с голоду поумирали, а другие из своих хат прочь ушли. Из Витебска и Полоцка в Москву вывезено шестьдесят восемь самых лучших мастеров. Общее же количество населения Литвы не превышает сейчас одного миллиона четыреста пятьдесят тысяч человек, то есть меньше половины от того населения, что мы имели до войны.
