— Речь идет о новом… флигель-адъютанте.
— Вы хотите сказать, любовнике императрицы.
— Нет-нет, я не допускаю подобной возможности, хотя…
— Хотя знаете, что дело обстоит именно так. Так что же новый любовник императрицы?
— Ваше величество, мне трудно справиться с растерянностью и…
— Негодованием. Вполне разделяю его, Мария Федоровна. Но наше с вами возмущение ничего не может изменить.
— Это правда. Но возраст…
— Разве история не знала примеров сладострастных старух? К сожалению, нам с вами довелось встретиться с одним из самых отвратительных примеров. Вы что-нибудь слышали о качествах этого безусловно юного человека?
— Я не собираю сплетен, ваше высочество.
— А я не выношу их слушать. В вашем исполнении.
— Вы несправедливы, ваше высочество. Боже, как вы несправедливы! Если бы вы проявляли к вашей супруге хоть каплю того внимания, которое вы так щедро дарите фрейлине Нелидовой, нам обоим было бы значительно легче и, кто знает, мы могли бы выработать общую тактику поведения в отношении императрицы.
— Военный союз с женщиной! Это по меньшей мере нелепая идея.
— Но ведь, ваше высочество, вы ничего не противопоставляете линии императрицы. Она совершенно отстраняет вас от руководства государством сейчас, а в будущем.
— В будущем думает о передаче престола любимому внуку. Так или иначе вы сохраните за собой титул императрицы — если не супруги, то матери императора, что само по себе совсем не плохо.
— Я умоляю вас, ваше высочество. Это все Нелидова — она настраивает вас против семьи и не оставляет времени для общения с нами.
— Ваше высочество, я не раз повторял вам: перестаньте апеллировать к имени фрейлины Нелидовой. Она есть и останется моим другом. И вашим. Потому что печется об интересах нашей семьи.
— Нашей семьи!
— Надеюсь, вы не вправе обвинять меня в пренебрежении к семье. Иначе, по всей вероятности, она не была бы столь многочисленной.
— Это грубо, ваше высочество!
— Грубо? Я, во-первых, солдат и люблю говорить по существу. Дети говорят о том, что наша семейная жизнь течет совершенно нормально.
— Дети обожают вас, ваше высочество.
— И старший из них готовится занять законное место отца на престоле.
— Не говорите так, ваше высочество, это все замыслы императрицы!
Петербург. Кабинет императрицы. Екатерина II, А. В. Храповицкий.
— Есть донесения с театра военных действий, Храповицкий?
— Есть, ваше величество.
— И что же? Ты не торопишься мне их сообщить? Они плохи?
— Нет, государыня, они не плохи, но вы последнее время так были заняты, что я и сегодня не осмелился вас отвлекать до поры до времени.
— Ты прав. Я действительно была занята, но теперь, кажется, этот период уже позади, так что я тебя слушаю. Главное — осада Измаила. Судя по твоим паузам, он не взят.
— Ваша проницательность, ваше величество, лишает меня дара речи.
— Значит, не взят. Что же там происходит?
— Вы помните, ваше величество, к его стенам подступил 29 августа Репнин.
— И безо всякого толку.
— Спустя три месяца, уже в конце ноября, крепость одновременно атаковали Де Рибас и Головатый.
— С тем же успехом.
— Осаду пришлось снять…
— И отступить.
— Но причина была очень веской: недостаток осадной артиллерии.
— И конечно, неблагоприятная погода. Еще бы! Надо же было дождаться глубокой осени, когда к тому же кругом глина и непролазная грязь. Впрочем, князь Таврический вряд ли испытывает на себе ее неудобства. Насколько мне известно, у него все время идет пир горой да еще появился и новый предмет страстного увлечения. Правда, на этот раз — с моей точки зрения, по чистой случайности — светлейший проявил несвойственный ему хороший вкус.
— Вы имеете в виду княгиню Екатерину Федоровну Долгорукову, ваше величество?
— Кого же еще? Для нас это тем большая загадка, что былая княжна Барятинская не отвечает Потемкину взаимностью и вполне удовлетворяется платоническими вздыхателями. Что вам известно об этой эйфории светлейшего, Храповицкий? Наверняка же вы знаете много больше меня.
— Сомневаюсь, ваше величество. Вы безошибочно угадываете текст на обороте еще не перевернутой страницы, а здесь… Посудите сами, каково приходится светлейшему, когда княгиня появляется на праздниках в его дворце-землянке в костюме одалиски.
— Воображаю! К тому же у Катеньки есть главное для Потемкина достоинство — она высока ростом и необыкновенно стройна.
— Отсюда светлейший выполняет каждую ее прихоть и гоняет в Париж курьеров за бальными башмачками для княгини.
— Хорош полководец! Вот вам и истинные причины этой затянувшейся до бесконечности войны.
— Однако не все так плохо, ваше величество.
— Наши войска сняли осаду — да или нет?
— Да, но в момент общего отступления появился Александр Васильевич Суворов, вернул войска на осадные позиции. Измаил крепко обложен. И вот донесение о его оборонных возможностях, если вам угодно, ваше величество.
— Конечно, читайте. Жаль, я не распорядилась присутствовать при нашей беседе Александру Матвеевичу — у него есть свои очень любопытные соображения. Впрочем, в следующий раз. Читайте же!
— Это сведения, полученные Суворовым. Измаил — главная крепость турок на Дунае. Его гарнизон достигает 35 000 человек, которыми командует очень опытный трехбунчужный паша Айдозла-Ахмет. Главный вал крепости протянулся на 6 верст. Высота его достигает четырех сажен. Он уставлен тремя сотнями орудий, а вокруг дополнительное кольцо обороны создает глубокий наполненный водой ров. Александр Васильевич считает, что взятие подобной фортеции вполне возможно, но требует соответствующей подготовки.
— Он приступил к ней?
— Нет.
— Ничего не понимаю. Почему же это?
— Суворов не вправе ничего делать без приказа Григория Александровича, а такого приказа не последовало.
— Кажется, я и впрямь начинаю терять терпение!
Москва. Дом Голицына. В. В. Голицына и Г. Р. Державин.
— Вот ты и оказался моим гостем московским, Гаврила Романович. Скрывать не стану, рада таким гостинам, сердечно рада.
— Не знаю, как благодарить вас, княгиня, за приют. Только не навлечь бы на вас государыниного гнева — человек я нынче опальный, под судом и следствием состоящий, более того — подпиской о невыезде связанный. Хорош гость!
— Кабы все у тебя путем было, может, и не позвала бы в гости. А так тебе, Гаврила Романович, у Голицыных спокойнее будет. Никакая команда за тобой сюда не явится. Да коли и явится, дворня моя обо всем упреждена — не выдаст.
— Закон ведь, Варвара Васильевна!
— Закон, говоришь? Нету в России никаких законов. Есть гнев особ власть предержащих и есть милость ихняя же. Что, сам не убедился, что ли: каждый начальник как хочет, так и судит. Сунулся вот ты со своим законом, и на что тебе это вышло? Кому правду свою доложить, кто за нее вступаться станет?
— Нельзя так, княгиня, начальников великое множество, если каждый только о кармане своем печься станет, что народу достанется?
— Никак весь народ переучивать решил, пиит ты наш боговдохновенный. О народе не беспокойся. Народ лучше нас с тобой цену каждому начальнику знает. Где поостережется, где обнаглеет — по обстоятельствам. Выживет! Неужто сомневаешься, что выживет?
— Может, и так, да ведь помочь справедливости — разве не дворянская наша обязанность? У нас хоть какие-никакие возможности есть, а у пахаря простого…
— Вот-вот, ты прежде, Гаврила Романович, на себя посмотри, себя от беды лихой оборони, а тогда уж за других радеть принимайся. Не мне, что правда, мораль тебе читать. Лучше расскажи да поподробнее о незадачах своих. Разобраться в них надо — как дядюшке доложить, чего от него просить да требовать.
— Вы о князе Потемкине, княгиня?
— О ком же еще!
— Так слухи ходили…
— Что повздорили мы с ним? А ты не всякому слуху верь. Не расчет светлейшему с княгиней Голицыной в распри входить. Уж это-то я, Бог даст, рассчитаю — не ошибусь. Давай рассказывай. Про «Фелицу» знаю — ты после нее в Сенате на службе оказался. А дальше что?
— Да служба недолгая была. Не показался я князю Вяземскому.
— Никак он за тебя племянницу свою выдать собирался, значит, поначалу очень даже показался. Не ко времени ты свою Катерину Яковлевну встретил да тут же и жениться надумал. По дворцовым расчетам, сглупил ты, Гаврила Романович. Что такое папаша-то твоей нареченной, Бастидон знаменитый? Камердинер императора Петра III, а супруга его — кормилица Павла Петровича. Кто бы с такой родней вязаться стал?
— Не рассчитывал я, княгиня, больно Катенька хороша была.
