Конечно, здравый рассудок подсказывает, что при таких обстоятельствах ничего не остается более делать, как разводиться, но я люблю ее, свою мисс Джек-Блэк, и сердце мое разрывается от всего этого.
Вот, мой друг, какую грустную историю я тебе поведал. А теперь расскажу о своей встрече с самым загадочным человеком нашего времени.
Вчера я отправился в одно захудалое кафе, где мы договорились встретиться с моим здешним приятелем Владыкиным (о нем я тебе, кажется, писал прошлый раз).
На одном перекрестке я вдруг заметил странное оживление. Здесь толпились какие-то люди, в основном студенты. Было ясно, что они чего-то ждут. Тут из-за угла быстро выехала полицейская карета. Какой-то взлохмаченный молодой человек, находившийся внутри ее, обеими руками вцепившись в прутья решетки, кричал на всю улицу:
– Я революционер, а не уголовный преступник! Швейцарское правительство отдает меня убийцам! Я требую свободы и гласного суда!
В это время карета остановилась, потому что кто-то из студентов кинулся под ноги лошадям. Теперь лицо того, кто находился внутри, было мне хорошо видно. Длинные волосы, безумные темные злые глаза и тонкие губы. Сказать правду, лицо его показалось мне отталкивающим.
– Кто вы? – спросил я, хотя сам уже догадывался.
– Я Нечаев! – сказал он резко.
Готовый услышать именно этот ответ, я все же вздрогнул.
Он сразу уловил эту мою реакцию и заговорил быстро, страстно.
– Ага, знаешь меня! Знаешь и стоишь! Равнодушно смотришь, как везут на убийство русского революционера! Дай закурить! – попросил он все в том же истерическом тоне.
Я поспешно достал из кармана подаренный батюшкой серебряный портсигар, раскрыл, сунул ему в окошко, думая, что он возьмет одну или две папиросы. Но он жадно выхватил у меня весь портсигар и посмотрел на меня еще более злыми глазами.
– Тьфу, сволочь, – плюнул он в меня, но я увернулся. – Папиросами хочешь отделаться! Драться надо с самодержавием!
– Господин Нечаев, – попросил я его, – прежде чем драться с самодержавием, не вернете ли вы портсигар? Это фамильная драгоценность.
– Пошел к черту! – завопил он. – Какой портсигар? Я у тебя ничего не брал! – И тут же, забыв про меня, стал снова выкрикивать: – Швейцарское правительство отдает меня…
Тем временем препятствие устранили. Дюжий полицейский отшвырнул в сторону бунтующего студента, а сам вскочил на запятки быстро рванувшей с места кареты.
Вот как революция отобрала у меня сперва жену, а потом еще и портсигар. Впрочем, портсигара не жалко. На потерю его я смотрю как на плату за эту удивительную встречу на перекрестке.
Пиши мне пока по прежнему адресу, хотя, думаю, события моей жизни поворачиваются таким образом, что скоро мы увидимся лично. Слышал я, что в Казани должно освободиться место секретаря окружного суда, будь добр, разузнай, не могу ли я претендовать на это место. Князь Шаховской когда-то относился ко мне с симпатией, авось (ежели он, конечно, состоит в прежней должности) и сейчас сможет оказать содействие в возвращении моем на прежнее поприще.
За сим позволь откланяться в вынужденной надежде на скорое свидание.
Твой Алексей
С окончанием весенних каникул Вера вернулась в Цюрих. Отношения между нами были по-прежнему натянуты. Но я еще не знал, что в местечке Лютри Вера вступила в тайное общество и дала обещание своей сестре Лидии порвать отношения с мужем, чтобы иметь возможность целиком посвятить себя революции и борьбе за благоденствие грядущих поколений. Теперь ей нужен был только случай, чтобы выполнить свое обещание, и случай этот вскоре представился. Вернее, я сам его поторопил. Когда очередной раз Вера вернулась после ночи, проведенной среди «фричей», я решил объясниться с ней безотлагательно. Я прямо спросил ее, любит она меня или нет.
Вера смутилась.
– Видишь ли, Алеша, я тебя очень люблю, но…
– Люблю, но не люблю, – прервал я. – Соломки мне подстилать не надо. Некоторое время назад я мог не вынести нашего разрыва, но теперь вынесу. Отвечай прямо, ты хочешь, чтобы мы разошлись?
– Алеша, – сказала она волнуясь. – Ты ведь сам все видишь. Я очень благодарна судьбе за то, что встретила тебя. Но обстоятельства…
– Вера, – снова прервал я. – Я все понимаю, мне не нужно никаких объяснений, мне нужен только твердый и определенный ответ: да или нет?
Я посмотрел ей прямо в глаза.
– Да, Алеша, – сказала она, – нам надо расстаться. У нас нет другого выхода.
Секунду назад я был полон решимости, но тут вдруг почувствовал в себе желание ухватиться за соломинку.
– Но для оформления нашего развода, – сказал я, – надо доказать, что один из супругов был уличен в прелюбодействе. Я на себя такую напраслину возводить не желаю.
– Не беспокойся, – просто сказала она, – если будет нужно, я это возьму на себя.
Почему-то именно эти ее слова меня потрясли.
– И ты, – спросил я в некотором запале, – согласна ради вашего дела сказать, что ты изменила мужу?
– Если будет нужно, скажу, – ответила она твердо.
«Боже мой! Какой цинизм! – думал я, понимая, что наши отношения уже не наладятся. – Все разрушено, все кончено. Необходимо устраниться. Но как? Неужели это действительно конец?»
Кажется, два дня спустя после нашего разговора дошел до Цюриха ставший впоследствии знаменитым номер «Правительственного вестника». В нем сообщалось: «В начале шестидесятых годов несколько русских девушек отправились за границу для слушания лекций в цюрихском университете.
Первоначально число их оставалось крайне ограниченным, но в последние два года начало быстро возрастать, и в настоящее время в цюрихском университете и тамошней политехнической школе считается более ста русских женщин. Между тем до правительства начали доходить все более и более неблагоприятные о них сведения. Одновременно с возрастанием числа русских студентов коноводы русской эмиграции избрали этот город центром революционной пропаганды и обратили все усилия на привлечение в свои ряды учащейся молодежи. Под их влиянием научные занятия бросались для бесплодной политической агитации. В среде русской молодежи обоего пола образовались различные политические партии самых крайних оттенков. Славянское социал-демократическое общество, центральный революционный славянский комитет, славянская и русская секции интернационального общества открылись в Цюрихе и считают в числе своих членов немало русских молодых людей и женщин. В русской библиотеке, в которую некоторые наши издатели доставляют бесплатно свои журналы и газеты, читаются лекции, имеющие исключительно революционный характер. «Пугачевский бунт», «Французская революция», – вот обычные темы лекторов. Посещение сходок рабочих сделалось обычным занятием девушек, даже таких, которые не понимают по-немецки и довольствуются изустными переводами своих подруг. Политическая агитация увлекает молодые неопытные головы и дает им фальшивое направление. Сходки, борьба партий довершают дело и сбивают с толку девушек, которые искусственное, бесплодное волнение принимают за действительную жизнь. Вовлеченные в политику девушки попадают под влияние вожаков эмиграции и становятся в их руках послушными орудиями. Иные по два, по три раза в год ездят из Цюриха в Россию и обратно, перевозят письма, поручения, прокламации и принимают живое участие в преступной пропаганде. Другие увлекаются коммунистическими теориями свободной любви и, под покровом фиктивного брака, доводят забвения основных начал нравственности и женского целомудрия до крайних пределов…
Правительство не может и не должно оставаться равнодушным зрителем нравственного растления, подтачивающего часть, хотя и незначительную, русской молодежи. Оно сознает свою непреложную обязанность бороться с возникающим злом и решилось употребить все зависящие от него меры, впрочем преимущественно предупредительные… Не одна жажда знания привлекает русских женщин в Цюрих. Если западноевропейские государства, значительно опередившие нас в образовании, между тем точно так же не допускающие женщин в высшие учебные заведения, доставляют цюрихскому университету самый ничтожный контингент слушательниц, составляющий в совокупности менее двадцати процентов числа одних русских студенток, то трудно не прийти к заключению, что большинство наших юных соотечественниц поступают в цюрихский университет под влияниями, не имеющими ничего общего со стремлением к образованию… Правительство не может допустить мысли, чтобы два-три докторских диплома могли искупить зло, происходящее от нравственного растления молодого поколения, и потому признает необходимым положить конец этому ненормальному движению.
