Карл Васильевич Нессельроде (урожденный Карл Роберт фон Нессельроде) – был в то время русским посланником в Париже. Он – протеже убитого заговорщиками русского самодержца Павла I (тот был просто одержим всем прусским!) и ученик блестящего дипломата Меттерниха, представлявшего во Франции интересы Австрии. Меттерних, конечно же, ненавидел Наполеона и вообще французов; его настроения были горячо переняты учеником, чуть ли не боготворившим своего старшего коллегу. Что любопытно: до того как начал стремительно зарождаться конфликт с Наполеоном, Нессельроде, изводивший императора нескончаемыми депешами антифранцузского содержания, был не слишком-то популярен при дворе Александра I. Как только Александр начал ощущать, что, разобравшись с Европой, Наполеон вполне может взяться за Россию, его симпатии к корсиканскому гению заметно сошли на нет.
Это обстоятельство крайне благотворно отразилось на карьере Нессельроде. Он был возвращен в Москву, принят при дворе и изрядно обласкан (пригодились его депеши!). Всего через пять лет после этого Нессельроде станет министром иностранных дел и продержится на своем посту… 40 (!!!) лет. Поистине более искусного царедворца сложно себе вообразить. Когда человек, подобный Нессельроде, выступал в качестве советника Александра I, будучи ярым врагом французов, война была неизбежна. И хотя в итоге русские выиграли войну, но победа эта впоследствии обусловила ущемление политических интересов России.
Альберт Вандаль справедливо отмечает:
«Получив от Александра недоброкачественную помощь, Наполеон вынужден был позаботиться о своей безопасности и принять против царя некоторые меры предосторожности, вследствие чего он несоразмерно распределил доли и вознаградил преданность поляков в ущерб России. В этот день союзу был нанесен смертельный удар. Наполеон сделал некоторые усилия вернуть союз к жизни; Александр приложил старания избегнуть войны; но их попытки могли кончиться только неудачей. Их вина была не в том, что они объявили друг другу войну, а в том, что поставили себя в такое положение, при котором неминуемо должна была вспыхнуть между ними война. С того момента, как они захотели разделить между собою власть, они осуждены были оспаривать ее друг у друга, и результатами борьбы, роковой для Наполеона и Франции, были: спасение Англии, усиление ее мощи и возвышение Пруссии, т. е. подготовка для России грозных соперников, тогда как осуществление естественных задач ее политики не подвинулось вперед ни на шаг».
Кстати, то, что на посту министра иностранных дел Российской империи после разгрома Наполеона на долгих 40 лет оказался ловкач, даже и не помышлявший о благе столь высоко вознесшего его отечества, – вполне закономерный факт!
Александр I. Гравюра Ф. Вендрамини
Итак, до того как интрига Александра I сработала, Наполеон предпочитал видеть русского монарха союзником, не помышляя о военном нашествии. Можно даже сказать, что его заставили пойти на это. Причем русская сторона еще крепко надеялась вдобавок обогнать Наполеона в процессе подготовки необходимых для противостояния военных сил!
«Но Наполеон все-таки предупреждает Александра: к весне 1811 года собирает в Германии армию небывалую в новые времена – шестьсот семьдесят тысяч штыков, – соединяющую две трети военной Европы, дисциплинированную железной рукой, образованную и движимую волей одного человека. Он решает напасть на Россию в 1812 году», – пишет Мережковский. Наполеону явно начинает казаться, что Рок – на его стороне. Как всегда, перед началом новой военной кампании он выходит к своим солдатам и обращается к ним: «Солдаты! – говорит он в воззвании к Великой Армии. – Война начинается… Россия увлекаема Роком; судьбы ее должны совершиться… перейдем же Неман!»
Еще мгновение назад все еще можно было остановить, повернуть Историю вспять.
Но Наполеон был непреклонен.
Наверное, он все понял уже тогда, когда его Великая Армия стала переправляться 22 июня 1812 года через Неман, ступив на русскую землю. Понял и ощутил в душе великий ужас.
«Армия переходила через Неман по трем понтонным мостам, тремя колоннами, – пишет Мережковский. – Русские переходу не мешали. Этому радовались все, кроме императора. Стоя на том берегу и следя за движением войск, он часто поглядывал вдаль, как будто ждал кого-то. Вдруг вскочил на коня и один, без конвоя, помчался в лес. Скачет версту, две, три – ни души. Остановился, оглянулся, прислушался: тишина, пустота, бесконечная – бесконечная тайна – Россия. „Кто меня зовет?“ – воскликнул и поскакал назад к Неману.
Армия шла на Россию через Литву – Ковно, Вильно, Витебск, нигде не встречая врага и углубляясь все дальше и дальше, в тишину, пустоту бесконечную. Точно падала в пропасть, тонула в воде, шла, как ключ, ко дну. Ужас овладел людьми. Это была уже не война, а что-то неизвестное: люди воюют с людьми или с природой, но как воевать с невещественным, неосязаемым – с Пространством?»
Сражаться с Пространством и надеяться победить – это утопия…
Наполеон не мог не знать этого – и все же он не повернул назад.
Мережковский замечает по этому поводу: «Но если бы и могла остановиться армия, он сам бы не мог: ужасает пространство и притягивает, как бездна; должен идти все вперед и вперед, проваливаться в бездну, уходить в глубину, в тишину бесконечную – бесконечную тайну – Россию». Видимо, Наполеон внутренне осознал, причем осознал глубоко и бесповоротно, что он должен пройти через это, пусть даже в конце пути его ждет смерть…
Русский художник Василий Верещагин (1842–1904), чьи полотна донесли до нас мятежный образ Наполеона и страшную судьбу, выпавшую на долю его Великой Армии, был убежден, что решение Наполеона напасть на Россию было продиктовано не только политическими соображениями, но еще и имело своей целью оказание социального блага.
Кому именно?
Ну как же… русскому крестьянству!
Верещагин пишет:
«Наполеон шел в Россию с намерением восстановить Польшу, а если император Александр не смирится, то и освободить крестьян – эта последняя мера должна была, впрочем, только служить одним из средств обуздать противника, так как завоеватель далеко не имел сентиментальной любви к свободе вообще.
Он полагал найти в России народ, готовый сбросить рабство, и если до некоторой степени не ошибся, в том смысле, что о воле народ действительно толковал, ждал ее, то не понял, что средства для приведения этой мысли в исполнение должны были быть радикально противоположны средствам, пущенным им в ход.
Несправедливо было бы сказать, что при движении Наполеона внутрь России вовсе не было смуты и измены – они были, только сравнительно невелики и вскоре покрылись общим единодушным негодованием, которому немало способствовало варварское поведение французских и особенно союзных им войск.
Внушения неприятеля жителям о том, что во всех занятых местностях русские власти, чиновники и помещики не будут допущены, – настолько поколебало умы, что местами крестьяне помогали неприятелю отыскивать фураж и скрытое имущество, а то так даже и пускались на открытый грабеж господских домов. Тут и там крестьяне отказывались давать лошадей под господ: „Как же, станем мы лошадей готовить про господское добро; придет Бонапарт, нам волю даст, – мы господ знать не хотим!“ – говорили местами».
Целесообразно здесь заметить, что не только мысли и выводы, но и сами факты, приводимые Василием Верещагиным настолько порой неожиданны, что, поверьте, способны пролить новый свет на общепринятую версию изложения событий Отечественной войны 1812 года. Именно поэтому мы еще не раз будем обращаться здесь к его удивительной и откровенной книге «Наполеон в России».
Между прочим, согласно Верещагину, наполеоновское нашествие пришлось по душе… части русского духовенства: «Особенно непонятно поведение могилевского и витебского духовенства, настолько поверившего рассказам о непринадлежности более завоеванных губерний к России, что епископ Варлаам и сам принес присягу на верность Наполеону, и разослал через консисторию указ всем священникам своей паствы: принявши ту же присягу, поминать в церквах вместо императора Александра Наполеона. „Я, нижеподписавшийся, клянусь Всемогущим Богом в том, что установленному правительству от его императорского величества французского императора и италийского короля Наполеона имею быть верным и все повеления его исполнять, и дабы исполнены были – стараться буду“.
За архиереем священник Добровольский и многие другие, отправляя литургию и молебны, вовсе не упоминали никого из фамилии Императорского Русского Дома, а молились „о здравии французского императора и италийского короля великого Наполеона“».
