Видеть Белый Свет — это и означает жить. Даждьбог давал свет, огонь и тепло. В домах, где горел вечный огонь Даждьбога, чаще всего его поддерживали старики. Это было их обязанностью. Они не могли работать, но днем и ночью в доме заботились об огне — это был жир в светильнике или очаге. Там, где жили старики, была и милость Даждьбога. Княгиня Ольга знала дом, дом боярина Пушки, где огонь был зажжен раньше, чем начал править князь Аскольд. И уже несколько поколений боярина были удачливы в делах и детях.
А Чернобогу тоже следовало молиться, просить его о милости. Смерть царила в царстве Чернобога. Там у входа в него стояли два Василиска[128]. Если Чернобог был богом подземного царства, то Василиски были там царями. Как и Чернобог, они могли умертвить любого человека одним взглядом.
Крылатый змей с головой петуха, но крылья лебединые, петушиный гребень и петушиные лапы со шпорами, но хвост дракона. Это чудовище появляется из яйца, снесенного петухом. Но сам он боится петуха. А умереть может, увидев свое отражение. Зеркало — это человеческое оружие, с его помощью можно разглядеть и нелюдей, живущих в других мирах…
«Вот и Порсенна толкует — о своих этрусских зеркалах! — мелькнуло у княгини Ольги. И сейчас же она прогнала от себя эту мысль. — Да, мне теперь не до этрусков, — с тревогой подумала она. — Чернобог — это большая опасность для киевлян». — Княгиня сжала голову руками — сейчас ее никто не видел, но даже наедине она всегда старалась избегать этого жеста.
— Ласка, ласка… — прозвенело тоненьким колокольчиком где‑то высоко в макушке^
«Ласка может поймать и задушить Василиска», — будто услышала княгиня голос детства, и странно — это был голос, отца. «Неужели отец рассказывал мне о Василисках? — с изумлением подумала Ольга. — Я совсем не помню его рассказов. Может быть, он предостерегал меня от опасности? Ведь он обучал меня, как охотиться, как ставить капканы. — И рассмеялась: — Капканы на Василисков…».
Чернобогом путали детей. Но пуще всего боялись его дочь — Бабу–Ягу.
В царстве смерти Чернобога все окостеневало, превращалось в камень и кость. Живое становилось неподвижным, каменным. Это делал Чернобог. И Василиски — тоже… А вот ласки убивают змей и мышей, поэтому их держат и в домах.
«Ласка, ласка… Причем тут ласка? — с тревогой подумала княгиня. — И разве можно поймать Василиска? Только детей им пугать…».
Чернобогу приносили человеческие жертвы. Всегда — пленных. И поэтому князь Святослав и замыслил это дело?
Как откупаться от зла? От страшного Чернобога? И можно ли его умилостивить? На пирах всегда пускали чашу с вином вкруговую — это была жертва богу света, Всему Белому Свету, Белому богу, Белбогу… Мало кто называл его так коротко — старались выговорить полностью — Весь Белый Свет, чтобы божество его улыбнулось бы человеку… Весь Белый Свет и Мать Сыра Земля были самыми древними божествами. Всюду, куда они приходили, славяне ставили свои святилища и непременно называли при впадении одной речки в другую — одну Дунаем… А священную гору — непременно Девином или Дивиным… Ведь Дева–Дива была третьим важным божеством…
И никто пока не отменил их, не умалил, не унизил… Как сказала старая жрица богини Лады: — Старых богов прячут до поры…
Так было прежде. Так было, пока не было наступления новых богов.
Кто теперь помнит, как шли славяне с Дуная? Как не хотели расстаться с Дунаем и брали его всюду с собой…
Можно ли унести реку? А предки наши уносили… Навсегда… Кто теперь поверит, что это они сами назвали реку как захотели. Нет, не сами: так повелели жрецы–волхвы. А им указали боги, И старые книги в кожаных мешках, что были крепко приторочены к седлам. Все мешки были одинаковы — что для хлеба, что для пожиток, что для книг, И только волхвы знали, где они… Боялись за сохранность».
Прежде княгиня Ольга не верила басням о множестве Дунаев. Ей казалось, что это сказки… Но потом, когда стала править и ездить по княжествам и землям, в диковинку было убедиться — все так и есть… Дунай в Рязани, Дунай под Менеском[129], Дунай под Смоленском, Дунай под Киевом… Дунай — священная река для славян… И Дева — Дивин — Див — Дива… И шум лебединых крыльев дев… Даже василиск забрал себе лебединые крылья, они охраняли такое чудище… И ему нужна сила…
Но знали тайну Дуная только жрецы–волхвы… Они владели знанием прошлого, которого не ведали и князья. На жизни это не сказывалось. Не все ли равно, как шли славяне с Дуная? И что это теперь, когда нужно думать о торговых ладьях в Почайне, чтобы их буря не разметала?.. И хазары пути опять перекрыли… А запасы для зимы? Что может быть важнее хлеба? И посевов? Сена для скота? Рожь плохо уродила… Ячменя мало закупили в родном Плескове — Пскове… И оттуда уже купцы прибыли вчера в Киев говорить с княгиней.
Беличьи шкурки упали в цене на киевских торжищах, и теперь хазарские скупщики мягкой рухляди[130] грузят их целыми вьюками. У городских ворот нашли тело мертвого погонщика каравана. Он прибыл из далеких земель. Начальник стражи был вне себя от ярости. Мертвый иноземец — это всегда ущерб для города, для княжества.
— И все‑таки… Боги — не отдалены от людей. Бог — это сама жизнь. Часто именно от них зависят и торг, и гости–купцы, и хлеб, и ловица зверя…
Голова раскалывалась от боли, и Ольга понюхала из скляночки, что всегда носила на поясе в Льняном мешочке, византийскую ароматную соль. Запах вызвал в памяти царьградский залив, ладью в ослепительных струях морской воды, палящее солнце и купола храмов, парящие в воздухе… Княгиня вспомнила первое потрясение — увиденный с воды залива Царьград, когда причаливала ладья… Ее изрядно потрепали и волны, и бури пройденного далекого пути. И хотя перед входом в Золотой Рог ладью натерли маслом, чтобы освежить краску, Ольга вспомнила, как ощутила себя нищей странницей у подножия богатого царского трона… Далекий Царьград! Сколько было потом там пережито глубоко личного, какие почести ей были возданы… А незабываемое крещение, перевернувшее всю ее жизнь. Оно чуть не испортило отношений с сыном Святославом…
— Наши враги — хазары, а ты приняла их веру! — сказал ей тогда Святослав с вызовом. — Вся дружина надо мной смеется.
И впервые княгиня не нашлась сразу что ответить сыну. Учение Христа казалось слишком сложным для простого воина. И нельзя было объяснить, что врагов, вместо того чтобы их убивать, надо прощать и миловать. Да, дружина смеялась…
— Тебе плохо сказали о Христе, и вера Хазарии— это совсем не вера в Христа, — ответила княгиня.
— Ты забыла, что силен только тот народ, что не меняет веру предков, чтит их могилы и своих богов. — Святослав был тогда раздражен. Легкое ранение в ногу оказалось тяжелым. Стрела была отравленной, и лекарь не сразу нашел противоядие. Жизнь сына была в опасности, и княгиня боялась ему перечить. В гневе он бывал страшен, как и его отец.
Княгиня знала, что Святослав любит ее, он был почтителен с ней, но она всегда опасалась перейти ту грань, за которой гнев князя мог бы обрушиться невольно и на нее.
— Сохранить хрупкий сосуд и не дать ему разбиться. Потом можно черепки и не собрать — былого не вернешь. Лучше держать в доме серебряную посуду — сразу не расколотится, — так сказала однажды бабка–жрица, когда служанка разбила дорогой стеклянный персидский кувшин. Бабка не наказала дворовую девушку, потому что посчитала, что персиянский бог не захотел служить русским богам. В кувшине держали благовония для жертвоприношений.
— Хоть глина — да своя, родимая, — сурово поджала губы бабка и велела положить новые благовония в муравленый зеленый горшок с деревянной крышечкой. Потом Ольга приоткрывала эту крышечку, пропитанную запахами трав, и клубы их вырывались из горшка, окутывая ее, будто покрывалом.
«Так и отношения с людьми», — часто думала княгиня, вспоминая эту давнюю, из далекого детского времени историю, бабку и маленькую девочку рядом, в которой нельзя было признать будущую великую княгиню.
Только сейчас она с изумлением поняла, что все происходившее с ней в давние поры ее жизни никуда не уходило, как бы навеки застревало в ее памяти и душе, потом неожиданно выныривало из вечных текущих дней… Почему же все текло, но никуда не уносилось?
И Ольга все снова и снова входила в ту же воду прошедшего. Это даже были не воспоминания. Она наполнена ими, набита, будто огромный сундук, в котором хранились большие и маленькие клубки, клубищи и маленькие клубочки ниток: нужно запустить туда руку, схватить что попадется под руку и потянуть за нитку, нащупав в полной темноте, наугад — кончик нити… И тогда тянуть, тянуть, разматывая клубок… А на нити узелки, и они рассказывали, разматывали…
Бабка владела тайной древнего узелкового женского письма. Оно было давно забыто, сохраняясь только в жреческих сокровищницах. На нитях узелки располагались, как в письменах, буквы. По счету узелков — буква… Вынимаешь клубок — а там записан древний священный текст. Но никто не разумеет и прочесть не в силах. А бабка — умела… Сундук с клубками — что ларец со свитками, с грамотами…
