Это было одно из тех мрачных преступлений и ужасных тайн, которых было немало в роду Габсбургов. Воспоминания об этой смерти тяготили царя, но делать нечего, политические соображения заставляли его ехать в Богемию. Александр подумывал о поездке в Богемию как бы для того, чтобы повидаться с Екатериной Павловной, но на самом деле для того, чтобы узнать, когда, наконец, Австрия решится порвать союз с Наполеоном. Екатерина Павловна была неизменной советчицей Александра, особенно в дни Отечественной войны, и вряд ли кто-нибудь имел большее влияние на Александра, чем эта проницательная и упрямая женщина.
На минуту он отвлекся от этих мыслей: в нижней аллее послышался детский смех. Александр Павлович вздохнул, встал и мягкой, скользящей походкой пошел по аллее роз.
Он чувствовал, что на него смотрят из окон замка, остановился у гранитной вазы с цветами и, облокотившись о постамент, принял небрежно-изящную позу.
Он был в черном военном сюртуке без эполет, в фуражке с белым верхом. Высокие сапоги обтягивали его полные нога с женскими икрами. Черный сюртук скрывал намечающуюся полноту, — все, как всегда, было обдуманно в его одежде.
Хорошенькая девочка в темно-лиловом, похожем на тюльпан, платьице подбежала к Александру с букетом роз. Он принял букет, поцеловал девочку в обе щеки, думая о том, что и это видят из окон замка. Затем, спрятав нос и подбородок в цветы, неторопливо поднялся на террасу замка.
Александр Павлович вошел в рыцарский зал замка, который служил ему кабинетом, недовольно посмотрел на груду бумаг на столе и капризно сказал Волконскому:
— Нет новостей?
— Pas de nouvelles… — вздыхая и как бы извиняясь, ответил Волконский.
Он видел, что Александр в дурном настроении, в том состоянии тоскливой тревоги, которая иногда вызывала истерические припадки гнева, опасные для окружающих.
Волконский попробовал отвлечь императора. Он положил перед ним донесения тайной военной полиции, — Александр всегда с любопытством читал это собрание доносов и сплетен. Теперь он равнодушно придвинул их к себе и с тем же рассеянным видом прочитал, что в прошлое воскресенье у штаб-ротмистра Ахтырского полка Слепцова собрались офицеры — братья Зарины, князь Туманов, адъютант Ермолова, Муромцев, пели непотребные песни про духовных лиц, рассуждали о сражении при Бауцене, бранили Витгенштейна и немцев и прочее… Разговор известен через слугу ротмистра Зарина 2-го.
Александр откинулся в кресле и, глядя в потолок, сказал, думая вслух:
— А не может быть того, что они столкуются — англичане, австрийцы и Наполеон — и будем мы да пруссаки против сильнейшего врага?
Он сказал это вслух, чем удивил Волконского, от которого, как тот сам знал, никогда не ждал дельного совета. Он привык не замечать его присутствия и смотрел на него скорее как на заботливого слугу, чуть ли не камердинера.
Забарабанив пальцами по столу, император спросил:
— Когда назначено Воронцову?
Волконский ответил, что граф Михаил Семенович прибыл с утра и приглашен к завтраку.
— Позвать сейчас! — сказал Александр.
И снова стал читать донесение тайной военной полиции про какую-то жену аудитора пехотной дивизии Елисеева, из-за которой было уже два поединка, а вчера разодрались два прапорщика карабинерного полка. В другое время он расспросил бы, действительно ли так хороша собой жена аудитора, каких она лет, кому она отдает предпочтение из соперников, но сейчас только брезгливо поморщился, отодвинув бумаги, встал и подошел к открытому окну.
Равнодушным взглядом он окинул зеленеющую долину и уходящую в голубую даль дорогу. Дорога была в это утро пустынной, но одна чернеющая точка привлекла внимание царя. Потом точка чуть увеличилась и стала величиной с муху. Вернувшись к столу, Александр взял зрительную трубу и снова подошел к окну.
В зрительную трубу он хорошо разглядел дорогу, поднимающуюся в гору, кусты придорожного шиповника и солдата на гнедом коне. Солдат был в гусарском мундире.
Вдруг на лице Александра Павловича явилась знакомая Волконскому язвительная усмешка.
— Гляди, — сказал царь и передал трубу Волконскому.
Припав к стеклу, Волконский хорошо рассмотрел гусара, — день был жаркий, гусар сдвинул кивер на затылок, расстегнул мундир…
— чг Здесь… перед моими окнами, — лицо Александра приняло страдальческое выражение.
— Ахтырского полка… — качая головой, едва выговорил Волконский.
— Узнать, какого эскадрона! Наказать! Строжайше! И кто эскадронный командир!
Волконский бросился к дверям.
Эта неприятная случайность совсем расстроила царя.
Он сел в кресло, жалостно вздохнул и, откинув голову, долго сидел неподвижно, уставившись взглядом в потемневшую роспись потолка.
Он оживился только тогда, когда ему доложили о Воронцове.
Михаил Семенович Воронцов, по своему рождению, по высокому положению его отца и дяди-канцлера, бывал не раз приглашен к высочайшему столу. Михаил Семенович нравился Александру как образованный и тонкий собеседник, но Воронцов понимал, что если бы такие знаки внимания участились, — это испортило бы его отношения со старшими чином генералами и придворными.
Впрочем, сегодня он догадывался о причине приглашения.
До замка Петерсвальд было около двадцати верст; он взял с собой адъютанта, — на этот раз это был Можайский, с которым не успел потолковать после его возвращения от Чернышева. Воронцов с любопытством слушал рассказы о польских делах, о Чернышеве, которого он считал ловким и смелым, но довольно бесчестным человеком. Но его не столько интересовали дела государственной важности, сколько рассказ Можайского о Грабнике и графине Грабовской, о странном обществе, встретившемся в замке, о патриархе тамошней шляхты князе Грациане Друцком-Соколинском.
— My dear friend, — назидательно произнес Воронцов, — от добра добра не ищут. — Затем снова перешел на английский: — Зачем было ехать к Чернышеву, когда у меня вам хорошо служить? Товарищи вас любят, характер у вас ровный и способности немалые… Ах, какой странный век, странные, непоседливые люди!.. Ну, еще что примечательное приключилось с вами в дороге?
— Более ничего, — ответил Можайский.
Они подъезжали к Петерсвальду, и Воронцов умолк; в лице его появилась значительность. Он обдумывал, как ему следует вести себя на завтраке и как показать себя близким императору людям с самой лучшей стороны.
Когда Воронцова позвали в кабинет Александра, он понял, что правильно угадал причину приглашения к завтраку.
Послом в Англии был Ливен, и хотя Александр не любил Семена Романовича, но позволил старику Воронцову писать ему обо всем, что касалось английской политики. Александр понимал, что Ливен не мог ему заменить Воронцова, превосходно осведомленного в делах островного королевства и притом независимого в своих суждениях. Переписка со стариком Воронцовым шла через Михаила Семеновича, и Александр начал беседу с того, что спросил, когда ожидаются вести из Лондона.
— Отец всегда аккуратен, — ответил Михаил Семенович, — каждый месяц я получал от него с нарочным депеши, которые считал за счастье вручить в собственные руки вашего величества… Прошло около пяти недель, но в такое бурное время небольшое опоздание не может быть поставлено в упрек…
Они говорили по-английски, и это было приятно Александру. Этот язык позволял ему говорить с младшим Воронцовым почти как с равным, вместе с тем сохранялась неодолимая преграда между монархом и подданным.
— Значит, вы ожидаете курьера в ближайшие дни? А дорожные опасности?
— Отец всегда умел выбирать людей для таких поручений. Для того, чтобы быть спокойным, я полагаю отправить навстречу нарочному офицера. Маршрут известен и место встречи назначено.
— Это будет предусмотрительно.
— Офицер доставит депеши, минуя меня, вашему величеству в собственные руки… Чтобы не терять времени, ваше величество.
Александр кивнул и приблизился к Воронцову. Он положил ему руку на плечо и, тихо сказал:
— Вы знаете англичан… Не может быть того, что они столкуются с австрийцами и Наполеоном?
Воронцова этот вопрос удивил и даже обеспокоил, его белое, холеное лицо порозовело, выражение лисьей хитрости и умильной почтительности на мгновение исчезло. Он понимал значение ответа и тревогу Александра.
— Мне кажется… Мне кажется, ваше величество, что все решит перевес в силах, вернее — сравнение сил… Английский кабинет, лорд Ливерпуль, лорд Кэстльри, вероятно, осведомлены о наших силах. Австрийцы твердят о большой убыли в людях у нас. Правда, в походах много людей убыло от ран и болезней, однако…
— Надо, чтобы они узнали про резервную нашу армию.
— Труды Михаила Богдановича Барклая, труды Алексея Андреевича дали плоды, ваше величество.
