Стояли княгини Трубецкая и Волконская у дороги и в этот день.
Сибирская зима приближалась к концу. Уже синь пробивала небо. Всё веселее смотрело на землю солнце. Вот-вот и нагрянут птицы.
Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддевке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непослушную грязь, волокутся кандальные цепи.
Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.
Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает:
– Записка, наверное. Важное что-то.
Развернула она тряпицу.
– Батюшки мои! Подснежники...
Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.
Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает:
– Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!
Развернула она тряпицу.
– Батюшки мои! Подснежники...
Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.
Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь - у дороги непременно лежат букетики.
Приметили это охранники.
– Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.
Блажь ли это, не блажь - не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.
Глава восьмая
ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ
О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.
Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.
Нужно сказать, что сам Нарышкин к этому времени был уже на свободе окончился срок его каторги.
Гадали тогда в Сибири, кому будет милость, какая милость.
Одни говорили, что всем разрешат вернуться теперь в Россию. Другие что милость коснётся лишь тех, кто не был 14 декабря на Сенатской площади. Третьи считали, что помилован будет тот, кто отличился в войне с французами.
– Всех простит государь, всех, - говорил Нарышкин. - Не зря сюда скачет курьер специальный.
– Ну, а тебе какая же будет милость? - спрашивали товарищи у Михаила Нарышкина.
– Думаю так, - отвечал Нарышкин, - вернёт государь мне военное звание и снова вверит драгунский полк.
До ареста Нарышкин был в чине полковника. Гордился высоким званием.
И вот прискакал из Петербурга курьер. Оказалось, что царская милость касалась лишь шести человек. В их число попал и Нарышкин.
"Что же Нарышкину будет?" - стали снова гадать в Сибири.
Собрали тех, кто попал под милость.
– Прощает вас государь, - заявил посыльный.
– Всем нам вернут военные звания, - зашептал Нарышкин товарищам.
– Разрешает вам государь вновь приступить к доблестной службе.
– А? Что я вам говорил! - торжествует Нарышкин. - Снова вернёмся в армию. Здравствуй, драгунский полк!
– Разрешает вам государь, - продолжает посыльный, - покинуть Сибирь и...
Совсем размечтался Нарышкин. Представил далёкий, почти забытый уже Петербург, Невский, проспект, Литейный, Дворцовую площадь, Сенатскую площадь, Неву, Мойку, Фонтанку и Летний сад. Вот он куда поедет. Родных и друзей представил. Жену и детей. Брата, сестёр. Тёщу, тестя, отца и мать. Вот он кого увидит. Представил себя в наряде полковничьем - мундир, эполеты, сабля сбоку, усы торчком.
Мечтает Нарышкин и вдруг слышит слова курьера:
– Великой милостью повелевает вам государь ехать рядовыми в Кавказскую армию.
Не поверил Нарышкин своим ушам:
– На Кавказ, рядовыми?!
– Рядовыми, - сказал курьер.
Вот так милость!
Поехал Нарышкин.
Говорили потом декабристы: "Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости".
Декабрист Михаил Александрович Фонвизин обратился к царю Николаю I с просьбой отправить и его на Кавказ.
Был Фонвизин генералом, соглашался ехать в действующую армию рядовым.
– Сам желает?! - поразился царь Николай I.
– Так точно, ваше величество.
Хмыкнул царь.
– Дурново, Дурново!
Явился флигель-адъютант Дурново.
Рассказал государь Дурново про письмо Фонвизина.
– Ну, как думаешь?
– Пусть едет, ваше величество. Может, под пули как раз попадёт.
Задумался царь Николай I.
– Нет, - говорит, - рано.
К этому времени у Фонвизина ещё не окончился срок каторги.
– Пусть посидит, пусть посидит, - заявил Николай I. - Послать на Кавказ мы всегда успеем.
Отказал Николай I в просьбе генералу Фонвизину.
Прошло несколько лет. Отбыл Фонвизин сибирскую каторгу. Снова пишет письмо царю. Снова просит о старом - послать его в действующую армию на Кавказ.
Прочитал государь письмо.
– Дурново, Дурново!
Явился флигель-адъютант Дурново.
Рассказал Николай I Дурново про письмо Фонвизина:
– Ну, как думаешь?
– На Кавказ его, ваше величество!
Посмотрел Николай I с усмешкой на Дурново, повертел пальцем возле виска: мол, не мозги у тебя в голове, Дурново, а каша.
– Нет, - заявил. - Уж коли Фонвизин и сейчас на Кавказ желает, значит, в Сибири ему невтерпёж. А раз так, - царь Николай I хихикнул, пусть поживёт, пусть поживёт в Сибири.
При этих словах царь снова покрутил пальцем возле виска: мол, учись, Дурново, учись.
"В другое место, далее в Сибирь", - написал Николай I на письме Фонвизина.
Помчали жандармы Фонвизина ещё дальше в сибирскую глушь.
Братья Муравьёвы, Никита и Александр, очень любили друг друга. Всегда и во всём один помогал другому.
Срок каторги у Александра Муравьёва окончился раньше, чем у Никиты. Стали братья решать, куда проситься Александру на поселение.
После окончания каторги декабристам не разрешали возвращаться в европейскую часть России. Их расселяли по разным местам Сибири.
– Просись в Баргузин, - говорит Никита. - Там рядом Байкал.
Повёл Александр отрицательно головой.
– Просись в Курган. От Кургана к Москве и к Петербургу ближе.
Опять закачал головой Александр.
– Поезжай в Тобольск, на Иртыш, на Илим.
– Нет, - говорит Александр. - Буду проситься, чтобы оставили здесь.
Отбывали братья каторгу вместе со всеми вначале в Читинском остроге, а затем на Петровском заводе. Не хотел младший брат уезжать от старшего. Решил поселиться в посёлке рядом с Петровским заводом. Послал письмо со своей просьбой в Петербург.
Попало письмо с просьбой Александра Муравьёва к царю Николаю I.
– Ах, это тот Муравьёв?
Александр Муравьёв был в числе тех трёх молодых офицеров, которые во время допроса отказались Николаю I поцеловать руку.
– Тот, тот, - подтвердил Дурново. - Тот самый.
"Разрешил" Николай I братьям остаться вместе: приказал младшего Муравьёва и впредь содержать в остроге.
– Пусть посидит, раз в Петровском ему так нравится.
Ещё несколько лет промучился Александр Муравьёв на каторге.
У братьев Муравьёвых был однофамилец - Александр Николаевич Муравьёв. Участия в восстании этот Муравьёв не принимал. Даже не знал ничего ни о дне самого восстания, ни о его планах. Когда-то много лет тому назад он состоял в каком-то неугодном царю обществе. За старое его и привлекли к ответу.
По суду не лишили его ни чинов, ни звания. Просто сослали в Сибирь.
– Пусть едет за собственный счёт, - распорядился Николай I.
Через несколько дней добавил:
– Да не в экипаже, не на рессорах, пусть едет в простой телеге.
Ещё через день:
– А если последует за ним жена, то пусть едет не вместе с ним, а сзади, на версту, не ближе. - Потом подумал: - Нет, пусть едет сзади на две версты.
Поехали Муравьёвы в сибирскую ссылку. Муж - впереди. Жена - позади. Рядом с Муравьёвым жандарм в телеге.
Не давала телега царю покоя: "А вдруг Муравьёв ослушался? Не на телеге, а по-барски, в карете, едет?!"
– Послать фельдъегеря! - скомандовал царь.
Помчался фельдъегерь, вернулся.
– Ну как?
– На телеге едет, ваше величество.
Распорядился Николай I доносить о телеге и впредь.
Прибывают в Петербург курьеры.
Первый прибыл.
– Ну как?
– Всё в порядке, ваше величество. Муж впереди. Жена позади. Кони бегут ретиво.
