– Не скажете ли вы мне, Демосфен еще не вышел?
Даже самому себе Демосфен не признался, что чувствует себя оскорбленным. Прочно въевшаяся осторожность заставила сказать:
– Все мы, послы, одинаковы здесь. Можешь сказать мне, чего ты хочешь от Демосфена.
– Ничего, – ответил мальчик невозмутимо. – Я только хотел посмотреть на него.
Скрытничать дальше не имело смысла.
– Я Демосфен. Что тебе нужно?
Мальчик улыбнулся одной из тех улыбок, которыми вежливые дети встречают неуместные шутки взрослых.
– Я знаю, какой он из себя. А кто вы на самом деле?
О, какие глубины разверзались под ногами! Бесценная тайна могла быть заключена в их словах. Подобные секреты нужно узнавать во что бы то ни стало.
Демосфен инстинктивно оглянулся. Дом был полон глаз; как удержать мальчишку, если он сбежит или начнет кричать, потревожив это осиное гнездо? Часто в Афинах, во время дозволенных законом допросов рабов, Демосфен стоял рядом с дыбой. Пытки были разумной необходимостью: если бы рабы не боялись закона больше, чем своих хозяев, их свидетельство ничего бы не значило. Иногда допрашиваемые были не старше этого мальчика – при дознании нельзя проявлять мягкосердечие. Но здесь, посреди варваров, Демосфен не имел под рукой ни одного законного средства. Он должен был сделать многое, обойдясь малым.
В это мгновение из окна его комнаты донесся глубокий мелодичный голос, пробующий гамму. Эсхин стоял на свету, расправив широкую грудь. Был хорошо виден его мощный обнаженный торс. Мальчик, обернувшийся на звук голоса, воскликнул:
– Вот он!
Демосфена охватила слепая ярость. Накопившаяся за годы зависть, разбуженная и подстегнутая насмешкой, едва не спалила его. Но нужно быть спокойным, нужно размышлять, двигаться шаг за шагом. Предатель здесь, под боком, и этот предатель – Эсхин! Невозможно и желать лучшего. Ход за Демосфеном; он должен получить доказательства, уличив своего врага перед всеми.
– Это, – сказал он, – Эсхин, сын Атромета, до недавнего времени актер. Это актерская разминка – то, что он сейчас делает. Любой из гостей скажет тебе, кто он такой. Спроси, если хочешь.
Мальчик медленно переводил глаза с одного афинянина на другого. Так же медленно его чистую кожу заливала багровая краска, волной поднимающаяся от груди до самого лба. Он не произнес ни слова.
Как подступиться? Одно было бесспорно – и эта мысль прочно сидела в мозгу Демосфена, даже когда он обдумывал следующую фразу, – никогда прежде не видел он столь красивого мальчика. Кровь под тонкой кожей светилась, как вино в поднятом на свет алебастровом сосуде. Желание становилось непреодолимым, спутывая расчеты. После, после; все будущее зависит от его способности сохранить сейчас голову ясной. Когда он выяснит, кому принадлежит мальчишка, то попробует его купить. Кикн уже давно утратил свою миловидность и теперь был просто слугой. Нужно быть осторожным, прибегнуть к надежному посреднику… Глупость. Что действительно нужно, так это успеть прижать маленького негодяя, пока он не опомнился.
– Теперь, – бросил Демосфен резко, – говори правду. Не лги. Чего ты хочешь от Эсхина? Ну? Я уже знаю достаточно.
Он медлил слишком долго; мальчик успел собраться с духом и принял дерзкий вид.
– Полагаю, нет, – сказал он.
– Твое послание для Эсхина. Ну же, не надо лгать. Что в нем? – настаивал Демосфен.
– Зачем мне лгать? Я тебя не боюсь.
– Посмотрим. Чего ты от него хочешь?
– Ничего. Как, впрочем, и от тебя.
– Наглый мальчишка. Полагаю, твой хозяин тебя избаловал. Думаю, что это еще не поздно поправить.
Мальчик угадал намерения Демосфена, даже если не понял его греческого.
– Прощай, – сказал он вежливо.
Нельзя его отпускать!
– Стой! – крикнул Демосфен. – Не смей уходить, пока я не закончил. Кому ты служишь?
Холодно, с едва заметной улыбкой, мальчик взглянул на него снизу вверх.
– Александру.
Демосфен нахмурился. Александром звали каждого третьего знатного македонца. Мальчик задумчиво помолчал, потом добавил:
– И богам.
– Ты крадешь мое время, – сказал Демосфен. Он задыхался, теряя контроль над своими чувствами. – Подойди.
Оратор схватил мальчика за руку, пытаясь удержать. Мальчик отпрянул, но не стал вырываться. Он просто смотрел. Его глубоко посаженные глаза расширились. Потом зрачки сузились, и их словно подернуло дымкой. На хорошем греческом, с утонченной учтивостью и очень спокойно он сказал:
– Отпусти меня. Или, обещаю, ты умрешь.
Демосфен разжал пальцы. Внушающий ужас, порочный мальчишка; очевидно, любимец какого-то вельможи. Его угрозы, без сомнения, пусты… но ведь здесь Македония. Мальчик все еще стоял на месте, пристально вглядываясь в лицо Демосфена. У того внезапной судорогой свело живот. Афинянин подумал о засадах, яде, кинжалах во мраке спальни… Его желудок сжался, по коже прошел озноб.
Мальчик не двигался, его глаза блестели из-под спутанной шапки волос. Потом он отвернулся, перемахнул одним прыжком невысокую стену и исчез.
От окна донесся гулкий голос Эсхина, взявший сначала низкие ноты, потом эффектно подскочивший до тонкого фальцета. Подозрение, одно лишь подозрение! Не на чем выстроить обвинение; то, что очевидно для него самого, не сделать таким же очевидным для остальных. От саднящего горла простуда поднялась в нос; Демосфен громко чихнул. Он должен получить свой отвар, пусть даже приготовленный невежественным дикарем-недоумком. Как часто в своих речах говорил он о Македонии как о стране, не способной дать цивилизованному миру даже приличного раба!
* * *
Олимпиада сидела в своем золоченом кресле с резными пальметтами и розами. Солнце широким потоком вливалось в окно, прогревая высокую залу, пятная пол пляшущими тенями готовых зазеленеть ветвей. Под рукой у нее стоял небольшой столик кипарисового дерева; на скамеечке у ног сидел сын. Его зубы были стиснуты, но сдавленные вскрики то и дело прорывались сквозь них. Мать расчесывала Александру волосы.
– Последний колтун, дорогой.
– Нельзя ли его отрезать? – спросил Александр.
– И обезобразить тебя? Хочешь походить на раба? Если бы я не следила за тобой, ты бы давно завшивел. Все. Вот тебе поцелуй за терпение, и можешь есть свои финики. Не трогай мое платье, пока пальцы липкие. Дорида, щипцы.
– Они все еще очень горячие, госпожа. Прямо шипят.
– Мама, пора перестать завивать мне волосы. Никому из мальчиков не делают завивки.
– Ну и что же? Пускай следуют за тобой, а не ты за кем-то. Или ты не хочешь быть красивым ради меня?
– Вот, госпожа. Теперь, я думаю, они не подпалят волос, – сказала Дорида.
– Да уж надеюсь! Не дергайся. Я делаю это лучше цирюльников. Никто не догадается, что волосы не вьются от природы.
– Но все меня видят каждый день! Все, кроме…
– Тише, обожжешься, – перебила царица. – Что ты сказал?
– Ничего. Я думал о послах. В конце концов, я, наверное, надену украшения. Ты была права, зачем нам одеваться по афинской моде?
– Ну конечно. Мы сейчас же что-нибудь подыщем, и подходящее платье тоже.
– Кроме того, отец тоже наденет свои драгоценности.
– Ну да. Хотя тебе они больше к лицу.
– Я только что встретил Аристодема. Он сказал, что я сильно вырос и он едва узнал меня.
– Чудесный человек, – кивнула Олимпиада. – Мы можем обо всем расспросить его здесь.
– Он должен был идти, но представил мне другого посла, который когда-то выступал как актер. Он мне понравился; его имя Эсхин. Он рассмешил меня.
– Можно позвать и его. Он из благородного рода?
– Для актеров это не важно. Он рассказывал мне о театре, как они дают спектакли в разных городах, как сводят счеты с ленивцами и завистниками, – сказал Александр.
– Тебе нужно быть осторожнее с этими людьми. Надеюсь, ты не сказал ничего лишнего.
– Ох, нет. Я спросил о партиях войны и мира в Афинах. Он был, я думаю, среди тех, кто стоял за войну. Но мы оказались не такими, как он себе представлял. Мы поладили.
– Не давай никому из них повода похвастаться, что его выделяют, – посоветовала царица.
– Эсхин этого не сделает, у него нет повода для хвастовства.
– Что ты имеешь в виду? Он был развязен?
– Нет, конечно нет. Мы только поговорили.
Олимпиада запрокинула Александру голову, чтобы завить челку. Он мимоходом поцеловал руку матери.
В дверь поскреблись.
– Госпожа, царь прислал сказать, что он созвал послов и хотел бы, чтобы наследник был с ним.
– Передай, что он придет, – откликнулась царица.
Она перебрала волосы сына – прядь за прядью – и оглядела его с ног до головы. Мальчика только что вымыли, ногти были подстрижены, отливающие золотом сандалии стояли наготове. Олимпиада выбрала шафранового цвета хитон из шерсти, с каймой пяти или шести цветов, вытканной ею собственноручно, красную хламиду на плечи и большую золотую булавку. Когда хитон был надет, она застегнула пояс с золотой филигранью. Царица собирала сына не спеша: если он придет слишком рано, то оставшееся до церемонии время проведет с Филиппом.
