Дворец Клеопатры. Множество цветов: зеленые порфировые колонны, золотая облицовка стен, консоли из красной яшмы. Роскошь миллиардера. Самые оригинальные – входные двери: они покрыты панцирями звездчатой черепахи, инкрустированными изумрудами.
Не менее удивительным было оформление двора Нимф: кажется, галереи там были из слоновой кости – украшение на стенах? пилястры? колонны? Или только кессонный потолок?
Ничего не поделаешь: цари-фараоны были просто без ума от слоновой кости; они импортировали бивни через африканский порт Охотничья Птолемаида.
Что касается меблировки, то и она была не без излишеств. Двухметровые «дионисийские» канделябры в виде лап пантер, сверкающее серебро и огромные мраморные кратеры в нескольких комнатах, заполненные изящными вещицами, коврами, вазами, статуэтками: это был «золотой запас» государства. Прекраснее и выгоднее, чем наш доллар, потому что Клеопатра зачастую обедала прямо в своем хранилище – из золотой посуды. «Мои глиняные черепки», – говорила она с обезоруживающей простотой…
Но Селена будет помнить об этом меньше, чем писатели тех лет – Диодор, Страбон, Лукан. Сколько времени она провела на Антиродосе, сколько раз видела своих родителей?
Они уехали. Они всегда уезжали. Несколько приемов на Антиродосе, несколько поездок на охоту, несколько торжественных заседаний, и они снова отбывали.
Первым отправился в путь Марк Антоний: чтобы успеть до закрытия навигации, он сел на корабль сразу же после «Праздника Дарений». Император решил еще раз перезимовать в Антиохии, столице Сирии, где планировал подготовить новый поход на Армению – нужно было наконец разжать парфянские тиски. Его преследовала навязчивая идея заново открыть дорогу в Индию, путь Диониса и Александра. Мечта, которую пробудила в нем Клеопатра.
Его египетская жена… Она должна была присоединиться к нему, собрав золото храмов и запустив новую программу строительства. Для своего императора она хотела воздвигнуть небольшой дворец на материке, изолированный особняк в конце дамбы, рядом с храмом Посейдона: «Что-то очень простое, – объяснил он ей, – шалаш, тент для солдат», – но Царица даже не представляла себе шалаш без порфира или слоновой кости… Для себя же она заказала мавзолей, достойный ее величия, в Царском квартале, рядом с «драгоценными телами». Он, конечно, будет довольно узким, ведь кольцо внутри крепостной стены было переполнено, но намного выше, чем усыпальницы ее предков – башня-пилон, которая будет возвышаться над «Запретным городом», могилой Александра и храмом Исиды Локийской. И наконец, для близнецов она затеяла полномасштабное обновление старого дворца Тысячи Колонн: дети больше не вернутся в Синий дворец, находившийся слишком далеко от Музеума и библиотеки; под руководством Николая Дамасского их обучение примет новый оборот.
Царица уехала сразу после утверждения макетов архитекторов и планов прецептора. Цезарион, при поддержке чиновников, руководивших государством, эпистолографов[100] и прочих хронографов, должен был следить за выполнением ее приказов. Золотой Гор, Сын Амона-Ра, Хозяин двух богинь, он обязан был подписывать судебные постановления и распоряжения царского Совета.
– В любом случае я вернусь до зимы. Чтобы тебе не было скучно, мы оставим Антилла. Он такой забавный и задорный, вдвоем вам будет весело! А в следующем году мы, может быть, привезем его младшего брата Юлия, второго сына Фульвии.
Клеопатра по-прежнему надеялась на полный разрыв Антония с Октавией и рассчитывала, что он заберет у нее всех своих детей и римский дворец Карен. Ему как супругу достаточно было написать всего три слова: «Собирай свои вещи», – это была общепринятая фраза, которой в Риме расторгали брак с женой. Но он не писал этих слов. С другой стороны, Октавиан в это время активно укреплял свои позиции и, вопреки обыкновению, отказался дать разрешение разместить восточную армию на территории Италии.
– Пристрой их лучше в Армении, – ответил он своему зятю. – В Армении, Мидии или Парфии. Ведь ты, кажется, завоевал эти огромные земли, которыми со мной делиться не намерен…
Октавия и Клеопатра. Дорога в Рим или дорога в Индию. Нужно было выбирать. Антоний не мог. Неужели у него возникло желание отдохнуть? Он сражался уже тридцать лет! А Октавия по-прежнему была соблазнительна… Царица Египта понимала это и не отпускала его ни на шаг. Она последовала за ним в Армению, где он навел порядок всего за пару недель. Он знал, что это будет возможно, хотя и бесполезно. А когда перед его отъездом Селена, не желавшая оставаться во дворце Тысячи Колонн, расплакалась и потребовала армянского младенца, он сказал:
– Я вернусь меньше чем через год. И привезу тебе из Армении подарки гораздо более ценные, чем сопливый младенец. Десять месяцев, Селена, пролетят очень быстро.
Они сказали детям «несколько месяцев», потому что сами в это верили; и только боги в эмпирее[101] знали, что они уехали на три года. Ведь отныне дорога в Индию лежала через Рим. Через разгром Рима, как без устали повторяла Клеопатра. А уничтожение Рима прежде всего значило уничтожение Октавии…
Марк Антоний не любил причинять боль тем, кто хорошо к нему относился. Это было его слабостью. Хотя его часто изображали именно в виде статуи, его сердце не было каменным. Разумеется, он с удовольствием цитировал стих Архилоха с острова Парос: «Есть одна вещь, которая у меня получается в совершенстве, – моя месть: она страшна для того, кто мне навредил». Хвастовство. Милосердие Антония было известно не меньше, чем его жестокость… Однако оно не помешало ему когда-то чертовски обрадоваться убийству Цицерона, этого мошенника, строившего из себя моралиста! Лицемер, который был причастен к убийству Цезаря, даже не замарав рук, доносчик, который день за днем (четырнадцать выступлений!) требовал у Сената головы Антония и его жены Фульвии. В результате этого преследования Фульвия и Антилл были вынуждены бежать, скрываться… Вот сволочь! Какое счастье, что Октавиан в конце концов отдал ему Цицерона! В Рим отправили голову и руки зарезанного оратора, такие ухоженные руки, с чистыми ногтями, эти холеные руки писателя, никогда не державшего меч: вот как следовало обращаться с писаками! «Три вещи» – голова и руки – были продемонстрированы на Форуме, где их и оставили разлагаться. Некоторые предполагали, что Фульвия успела вырвать у трупа язык и проткнуть его шпилькой для волос. Это было преувеличением: хотя Фульвия не относилась к неженкам, но, когда в Рим доставили голову, она уже слишком разложилась, чтобы можно было ухватить язык.
В любом случае Антоний не любил надругательств над головами. Не считая Цицерона и «двух-трех штатских из той же бочки», как он сам говорил, Марк зачастую проявлял снисходительность. Он был воином, ненавидевшим причинять боль. И его друзья злоупотребляли этим, так же как и его жены. Он слишком любил быть любимым. Подумать только, Октавии! Его возлюбленной Октавии… «Собирай свои вещи»? Он медлил. Все же после усмирения Армении он тщательно подготовится к столкновению с Западом. Клеопатра написала в Египет, чтобы ускорили судостроительные работы: нужны были восемьсот кораблей – половина для транспортировки войск, вторая половина для сражений. Так как рано или поздно придется воевать в Средиземноморье. И за Средиземное море… Той зимой в Александрию они не вернулись.
Первые два года дети прожили под грохот молотков: казалось, что весь город работал для военного флота. Побережье острова с маяком было покрыто парусными судами, корпусами галер, на набережной Киботос были свалены вязанки весел, а набережные портов скрывались под длинными бронзовыми волнорезами трирем[102]. Словно огромные жуки, разорванные в клочья на песчаном берегу, повсюду были разбросаны разобранные корабли: сияющие на солнце черные панцири, заостренные брюха, пары лап, металлические жала.
Но принцы не видели этого грозного арсенала, так как фасад их нового «дома» не выходил к морю. Зато у них было много пресной воды и деревьев: благодаря близости к каналу Мареотис, снабжающему Царский квартал, во дворце Тысячи Колонн было четыре рая – круглые сады в персидском стиле, разбитые вокруг огромных спокойных водоемов, в сезон покрывавшихся лотосами и кувшинками. Именно Марк Антоний предложил Клеопатре разместить здесь сады для маленьких обитателей дворца и с удовольствием смотрел поверх плеча Клеопатры, когда она составляла письмо прецепторам, вверяя заботу о детях и их защиту «святому покровителю» Дионису. В садах сразу же поспешили между кленами и гранатовыми деревьями посадить несколько кустов плюща и установить мраморных животных, привезенных из Афин, – гранитную пантеру и «спящую Ариадну» из чистого золота, которую император лично отправил из Эфеса, главного порта Средней Азии.
