и Д’Юбер преставились, но вопросов он задавать не стал…
– Во сколько это было?
– Не знаю точно, около половины одиннадцатого…
Уже в четвертый раз за время разговора Феро с каким-то надрывом и даже озлоблением произносил имя лейтенанта Д’Юбера. Это не имело прямого отношения к делу, но Огюстен уступил своему немного бесцеремонному любопытству:
– Феро, вы будто злы на лейтенанта Д’Юбера?
Лейтенант в очередной раз провел пальцами по усам.
– Зол? Да, пожалуй, вы правы, господин коммандан, я зол на Армана. Невыносимый сукин сын даже умер раньше меня, как будто на зло! Теперь я никогда не смогу доказать ему, что он был не прав.
– В чем не прав?
– Да во всем, господин коммандан! У нас с Арманом были совершенно различные взгляды на все составляющие жизни кроме чувства долга, верности и еще, быть может, кулинарии. В старые времена не обошлось бы без дуэли. Вечно чистенький, вежливый, спокойный, как и Анри. Только с Анри черта с два поспоришь – он взглянет так, что сразу станет ясна бесперспективность затеи в чем-то его убедить. А Арман сам в спор лез все время.
Этот наивный дурак полагал, представьте только, господин коммандан, что эта Война или, как он ее называл «Война войн» должна стать последней в истории. Он говорил, что люди, насмотревшись содеянного, поймут, что война худший способ решения дипломатических проблем и в будущем будут избегать ее, как огня. Арман всерьез утверждал, что в сердце солдата, кем бы он ни был, родится страстное желание мира, которое должно уберечь его от насилия.
Я вот заглядываю в свое сердце, господин коммандан, и не нахожу там «страстного желания мира». Только Марсельезу, окопную грязь и желание продолжать.
Причем, ладно бы он просто болтуном был, так нет же – под Артуа Арман пулю за меня получил. Собой меня закрыл, господин коммандан, а ведь за полчаса до этого мы до хрипоты шептали друг на друга… Я должен был подставить свою грудь под тот штык – не успел.
Вы знаете, господин коммандан, у меня нет дома кроме французской армии, нет жены кроме Марианны 14, нет детей кроме моих солдат и нет друзей кроме Мишо и Д’Юбера. Один из них уже успокоился под слоем промерзшей земли, а второго на днях расстреляют. Я положил на алтарь победы в Войне войн все, что у меня было, но не чувствую сладость этой победы. Арман был прав в том, что эта Война уникальна – даже победа в ней на вкус как плесневелая трофейная галета…
Феро замолчал, оставив, наконец, свой измученный ус в покое. Огюстен не посмел перебить то, что так походило на исповедь, прекрасно понимая, что далеко не каждый день у лейтенанта Феро есть возможность исповедаться. Тем более что теперь он не сомневался в лейтенанте:
– Феро, а что если я скажу вам, что Мишо еще можно спасти?..
В листе, который Огюстен планировал приложить к прошению, появилась первая подпись.
***
Амаду Диарра, солдат.
– Назовите ваше имя.
– Амаду Диарра, господин коммандан.
Голос здоровенного, черного как смоль негра ожидаемо оказался низким. Огюстен пробежался глазами по списку личного состава и нашел в нем целых двух Диарра. «Мишо упоминал, что первая атака захлебнулась из-за того, что Диарра уронил пулемет. Он имел в виду этого или другого?..»
– Вы хорошо говорите по-французски, Диарра?
– Я все понимаю и почти все могу сказать, господин коммандан.
– Вы родились во Франции?
– Нет, господин коммандан, я родился далеко – в стране Вассулу – еще до того, как белые люди победили ее.
«Вассулу?.. Кажется, это на территории нашего Судана. Хотя в этих африканских названиях черт ногу сломит…»
– Как вы оказались во Франции?
– Я хотел воевать, господин коммандан.
– А зачем?
– Дома мало еды и нельзя стать богатым, а во Франции еды много и много богатых.
– Но вы, наверное, прибыли во Францию вместе со своими земляками?
– Нет, господин коммандан, из моей деревни был только я.
– Я имел в виду, что вы приплыли с другими чернокожими.
– Да, господин коммандан. Нас называли сложным словом… не помню. Там были только чернокожие, но у всех были французские флажки.
– Как же вы оказались в 701-м полку, Диарра?
– Когда мы приплыли, нас везли в другое место на… поезде. Мы ехали недолго, но из тепла попали в холод. То место называлось… Ипр, вроде бы. Там было очень холодно, смертельный туман «Газ» везде и ничего не было понятно. Многие из тех, с кем я ехал, погибли, а выживших отправили служить с белыми. Меня и еще троих чернокожих послали сюда.
Огюстен не сдержал грустный смешок – эти люди оказались чертовски далеко от дома притом, что, скорее всего, не очень понимали, за что именно они сражаются и умирают.
– Вы знаете, за что мы воевали, Диарра?
– Нет, господин коммандан. Я был очень удивлен, когда оказался на… фронте. Белые воевали с белыми. Я даже не сразу смог понять, кто из них француз, а кто бош. На листовке враги Франции выглядели как чудовища, а оказались такими же белыми, только говорили на другом языке.
– Вы знаете, что значит слово «бош»?
– Да, господин коммандан, это название белых, с которыми мы воевали.
– Не совсем так, Диарра. Это не настоящее их имя. На самом деле их зовут «германцы», а «бош», это прозвище.
Диарра кивнул. Огюстен испытывал определенную симпатию к этому здоровяку, поэтому решил попытаться объяснить ему смысл прошедшей Войны:
– На вашей Родине бывают войны, Диарра?
– Да, господин коммандан, все время. Только не такие большие и страшные. Хотя, когда я был ребенком, была большая война с белыми, но она все равно была намного меньше этой.
– А за что ведутся войны на вашей Родине?
– За землю, за богатство, за скот. Еще чтобы показать свою храбрость.
«Не отнять, не прибавить…»
– Ну, мы тоже сражались за это, Диарра.
На лице рядового появилось недоуменное выражение:
– Разрешите спросить, господин коммандан?
– Да.
– Я много посмотрел землю, на которой живут белые – она не очень хороша. Много воды, но слишком холодно. Часто лежит… снег. Поля слишком маленькие для скота. Зачем воевать за такую землю, господин коммандан?
– Потому что мы на ней родились, Диарра.
– И все, господин коммандан?
– Да, и все.
Негр медленно кивнул, будто решив для себя давнее противоречие, а затем сказал:
– А капитан Марсо показывал нам листовку. На ней была изображена белая женщина с винтовкой в руках. Она была одета так, как белые женщины не одеваются. Капитан
