– Но если она когда-нибудь хоть словом, любым намеком заявит о родстве с моим отцом или о… прошлом, то тут же вылетит на улицу, и без всяких рекомендаций. Это мое условие. – Она смягчилась только после того, как Люси преданно пообещала все исполнить. – Как ее, кстати, зовут?
– Дженни.
Так и вышло, что в начале февраля 1890 года Дженни Дукет, как звали ее отныне, поступила в услужение к миссис Силверсливз.
Весна 1892 года принесла небывалую радость в дом Эдварда и Мэри Энн Булл. На исходе марта Эдвард сообщил сногсшибательную новость.
– Граф Сент-Джеймс продает свое Боктонское поместье в Кенте, – объявил он за семейным обедом. – А я покупаю его, до последнего гвоздя! Завтра же можно въезжать! – Он улыбнулся родным. – Там есть олений заповедник и вообще отличный пейзаж. Думаю, вам понравится. – И ухмыльнулся сыну: – Да и тебе в самый раз, коль стал таким джентльменом!
– И нам! – завопили две его дочери.
Приличным молодым людям нравились девицы, отцы которых владели загородными имениями. И только Вайолет ограничилась слабой одобрительной улыбкой.
В последние недели она стала посещать лекции. Поначалу мать настояла сопровождать ее, но после трех-четырех долгих и утомительных дней в Королевской академии и других учебных заведениях сдалась и разрешила девушке самостоятельно посещать эти скучные, но уважаемые места. Она лишь гадала, чем все это закончится.
Мэри Энн поделилась подозрениями с Эдвардом:
– Похоже, она что-то задумала.
Однажды вечером в первую неделю апреля Вайолет вошла в ее комнату и притворила за собой дверь.
– Мама, – проговорила она спокойно, – тебе следует кое-что знать.
Мэри Энн устало ответила:
– Если это про университет…
– Нет. – Вайолет выдержала паузу. – Я выхожу замуж за полковника Мередита. – И возымела наглость улыбнуться.
Мэри Энн с минуту не могла произнести ни слова.
– Но… ты не можешь! – в конце концов выдавила она.
– Конечно могу.
– Ты не в том возрасте! Отец запретит тебе!
– Уже почти в том. В любом случае я всегда могу сбежать, если вы вынудите меня. Никто на свете не может этому помешать.
– Но ты его совершенно не знаешь! Как…
– Мама, я была на поэтическом вечере в «Хэтчардсе». На том, куда ты не пошла. С тех пор мы встречались как минимум дважды в неделю.
– Лекции…
– Именно. Хотя мы ходим и на лекции, и на выставки. А также на концерты.
– Но ты должна выйти за молодого! Боже, это даже хуже университета!
– Я в жизни не видела такого образованного и интересного человека. Другого уже не найду.
– Он проделал это тайком от нас. И он не посмел явиться к твоему отцу.
– Явится. Завтра.
– Отец выставит его за дверь.
– Сомневаюсь. Полковник Мередит богат, да к тому же джентльмен. И папа будет счастлив сбыть меня с рук. А если нет, – хладнокровно добавила Вайолет, – я закачу скандал. Ему это не понравится.
– Но, деточка, – взмолилась Мэри Энн, – подумай о его годах! Это противоестественно. Мужчина в этом возрасте…
– Я люблю его! У нас страстное чувство.
На слове «страстное» Мэри Энн невольно вздрогнула, затем ей вдруг стало дурно. Она посмотрела девушке в лицо:
– Ты, конечно, не имеешь в виду… – Голос у нее сел.
– Я не сказала бы, – ответила та обыденным тоном. – Зато, мама, одно я знаю наверняка. Тебе он точно не достанется.
Маленький Генри Мередит всхлипывал. Его только что не на шутку отлупили. Тот факт, что директор и учитель математики мистер Силверсливз приходился ему родственником, дела не менял. Не было необычным и наказание. В Англии, Америке и много где еще свободно применяли ремень, розги и трость. Если в Итоне и паре других заведений царил протестный дух индивидуализма, то Чартерхаус принадлежал к сонму привилегированных частных школ для мальчиков, главной задачей которых было выбивать дурь из своих подопечных. Добиться этого часто не удавалось, но там старались, и Силверсливз просто выполнял свой долг, понятный как ему, так и юному Мередиту.
Горе мальчика могло объясняться и второй причиной. Он был голоден как волк.
Школа Чартерхаус открылась в 1614 году – лет через семьдесят после того, как Генрих VIII выдворил оттуда последних монахов. В дальнейшем школа переехала в новое место, на тридцать миль к юго-западу от Лондона. Это было старое доброе учебное заведение, и родители платили приличные деньги за своих сыновей. Но странным образом не то не знали, не то не придавали значения тому, что детей, которых они, несомненно, любили, там почти не кормили. Рацион привилегированных учеников состоял из толстых ломтей хлеба с тонким слоем масла, крошечной порции рагу или овсянки, вываренной добела капусты и комьев почти несъедобного пудинга на сале. «Им нельзя давать спуску. Мальчики нуждаются в строгости». Выжившие будут править империей. Мередит попросту голодал бы, не посылай ему мать корзинки с едой.
Но Генри Мередит, вернувшийся на жесткую классную скамью за парту, изрезанную именами прошлых страдальцев, давился слезами не от жгучей боли и не от голодных колик. Все дело было в газетной статье, которую утром показал ему старший мальчик.
Осенним днем двуколка въехала в ворота Боктонского поместья, и Вайолет все еще было дико думать, что матери там нет. Мэри Энн умерла в прошлом году. Из четырех сестер Доггет в живых осталась только Эстер.
Подъездная дорожка тянулась долго, и Вайолет нервно сжимала ручонку шестилетней дочери. «Выше голову», – сказала она себе и сжала ту крепче при виде отца, ожидавшего их перед домом.
Старый Эдвард Булл был очень добр к ним, и от этого делалось только хуже. Поскольку Мередит оставался сильным и стройным, она полагала, что он проживет до ста лет. Полковник подарил ей двух сыновей, а вскоре после семидесятилетия еще и дочурку Хелен. Поэтому его внезапная смерть три года назад застала ее врасплох. Тяжелый сердечный приступ, полдня молчания, нежный взгляд, пожатие руки – и он скончался, оставив денег меньше, чем она думала. Они не обнищали, но средства с трудом позволяли ей держать подобающий штат прислуги и давать образование детям. Она была благодарна отцу, который вмешался и предложил оплатить обе школы.
За два часа, пока он гулял с ними по оленьему парку и играл с внучкой в старом, обнесенном стеной саду, Эдвард Булл не сказал ни слова по существу. И только когда экономка увела Хелен, оставив их в библиотеке наедине, взял сложенную газету, бросил ей на софу и произнес:
– Я вижу, ты говорила с премьер-министром.
Вайолет выждала, гадая, не предвещает ли это взрыва.
Тема, которой она донимала великого мужа, была не нова. После Акта о реформе от 1832 года демократия медленно завоевывала позиции. Еще два акта предоставили избирательные права среднему классу и зажиточной части рабочего. Теперь в Британии могли голосовать две трети взрослых мужчин, но не женщины.
Почтенная группа дам, известных как суфражистки, тихо протестовала против этой несправедливости в течение сорока лет. А пять лет назад на сцену вышла новая компания под предводительством неистовой миссис Панкхёрст. Вскоре эти новые крестоносцы переняли старое название, слегка изменив его на британский лад, и стали суфражетками. Они принялись действовать по принципу «Не слово, а дело». Начали с собственных цветов – фиолетового, белого и зеленого, которыми украсились их шарфы, флаги и плакаты. Устраивали митинги и вмешивались в парламентские выборы. И – беспардонно, по мнению Эдварда Булла, – обзавелись привычкой приставать к политикам на улице.
Неделей раньше две приличного вида эдвардианские леди в больших широкополых шляпах, украшенных перьями, вполне модные и словно пришедшие с прогулки по магазинам на Пикадилли, скромно остановились у резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит и стали ждать. К восторгу заранее приглашенных репортера и фотографа из «Таймс», обе женщины при появлении мистера Эсквита метнулись к нему и шли по бокам через весь Уайтхолл, учтиво расспрашивая о его действиях в защиту женского избирательного права, пока тот не спрятался в здании парламента. На следующий день из газеты выяснилось, что одной была Вайолет.
– Тебе повезло, что не арестовали, – мягко произнес Булл.
Обосновавшись в Боктоне, Эдвард Булл размяк. Пивоварней заведовали сыновья, а ему была по душе жизнь сельского сквайра. Он даже выведал из архивов, что поместье когда-то принадлежало семье по фамилии Булл. «Конечно, без всякого отношения к нам», – сказал он весело. И даже не осерчал, когда Вайолет объявила о своих симпатиях к суфражеткам, хотя мнения не изменил ни на йоту. «Медицинская наука установила, что женский пол обладает меньшим мозгом», – победоносно сообщил ей отец. Булл полагал, что женщины должны заниматься хозяйством, и с ним соглашалось не только большинство мужчин, но и многие дамы. Появилась женская организация, выступавшая против избирательного права. В таком же духе писала выдающаяся новеллистка Уорд. Политика испортит женщин. Рыцарство отомрет. Оно стало забавной особенностью поздней Викторианской и Эдвардианской эпох – отчасти благодаря возрождению литературы о рыцарях короля Артура, отчасти же из-за того, что возраставший достаток предоставлял досуг все большему числу женщин, и даже представительницы среднего класса воображали себя утонченными и изнеженными, как светские леди XVIII века: идея, которая весьма удивила бы их предков.
