– Пусть ищет. Пусть знает, что нельзя одного неопытного парня отпускать далеко в тайгу.
Подумал, смягчился:
– Оденься теплее.
Еване подала Гурию его одежду, просушенную у очага, теплую. Он оделся и выбрался из чума.
С громким лаем к нему кинулся на грудь Пыжьян и норовил лизнуть в лицо. Радости пса не было предела. Но вдруг он насторожился, посмотрел в сторону леса и побежал к кустам. Вскоре донесся его радостный, заливистый лай. Нук сидел у входа в чум и вид у него был равнодушный. Казалось, он не умел удивляться и радоваться.
Из леса вышли двое на лыжах. Пыжьян перестал лаять и, радостно помахивая хвостом, бежал впереди них.
Гурий не сразу узнал отца. Аверьян похудел, осунулся, на обросшем лице лихорадочно горели большие глаза. Он еще издали, увидев сына, крикнул:
– Гурий!
Гурий, прихрамывая, заторопился навстречу. Отец крепко обнял сына и поцеловал, елозя по его лицу жесткой, обындевевшей бородой.
– Слава богу! Слава богу! – повторял он. – Живой! А мы с ног сбились…
С Аверьяном пришел Герасим. Никифор остался караулить зимовье.
– Весь лес облазили, – рассказывал отец. – Думали, пропал. Совсем пропал! Ни следов, ни меток на деревьях. Ты что затеси не делал?
– За соболем погнался – покинулnote 33 делать, – виновато признался Гурий.
– Ну и в одном месте видим – кострище под елью… И след от него широкий, будто волокли кого. Ну, думаю, может, охотники Гурия подобрали. Скорей пошли по следу, и вот – сыскался!..
У входа в чум стояли Тосана, Санэ, Еване и молча смотрели на эту встречу.
Гурий сказал:
– Он меня спас, самоед. Зовут его Тосана. Отогрели меня, обмороженные места вылечили.
Отец подошел к чуму, снял лыжи, протянул руку ненцу:
– Спасибо тебе, добрый человек! Вовек не забуду твоей услуги, – сказал он взволнованно.
– В тайге надо помогать друг другу. Такой закон, – сказал Тосана. – Спасибо говорить не за что. Пойдемте в чум. Отдохнете, поедите. Угощать буду. – И он пропустил гостей вперед.
Спустя некоторое время Тосана приготовил две оленьи упряжки. На первые нарты с ним сел Гурий, на вторые – Аверьян и Герасим.
К нартам подошла Еване. На ней – паницаnote 34 с белым песцовым воротником.
На голове – пыжиковаяnote 35 шапка с длинными, до пояса наушниками. На ногах – оленьи пимы с полосками из цветных суконных лоскутков в нижней части голяшек. Она, прощаясь, сказала:
– Лакамбой, луца янэ'эм… Сейхалевэн. Харвабта тамна туртнакэн?
Валакада ниня ханюйнгэ! Сит нгатенггум мядиманзьnote 36.
И подала на прощанье маленькую теплую руку. Гурий пожал ее и весь залился краской смущения. Тосана хитровато блеснул глазами, пряча улыбку, отвернулся. Герасим крикнул:
– Долго ли прожил, а уж любовь закрутил? Хромой-то!
Тосана тронул вожжу, гикнул на оленей. Те сорвались с места и понеслись. За ними побежала вторая упряжка. Гурий, обернувшись, долго махал рукой Еване, и она ответно махала ему.
На полпути Гурий вспомнил, что оставил в чуме мешок, и подумал: «Бог с ним, с мешком. Видно, бывать там».
2
Черный Соболь спасся от преследования потому, что собака и охотник еще были не очень опытны. Продравшись сквозь кусты, он круто повернул влево, за высокий густой ольшаник, и сделал несколько больших прыжков в сторону, в лес. Там он прибежал к своей норе под осиновой колодой. Нырнув в лаз, на брюхе прополз в гнездо, свернулся там – мордочкой к выходу.
Теперь он чувствовал себя в безопасности. В норе было тихо, темно и сухо. Соболь стал вылизывать шерсть.
В убежище он пролежал долго, а потом двинулся к выходу. Высунул мордочку из лаза: со всех сторон навалилась темнота, шумел ветер и сыпал густой снег. Черный Соболь спрятался в нору и стал пережидать непогоду.
Он очень проголодался, но плохая погода мешала охоте. Все живое попряталось в норы и затаилось. Сунув нос в мягкий пушистый мех, Черный Соболь уснул. А когда проснулся и выглянул из своего убежища, то увидел, что пурга прошла и в лесу стало тихо. Он вылез из-под снега и пересек небольшую полянку с редкими кустами.
Он отправился на охоту.
Вскоре Черный Соболь приметил свежий заячий след, затаился под кустом и стал ждать. Заяц пошел кормиться в мелкий осинник, что был поблизости. Он непременно пойдет обратно. Черный Соболь, шевеля ушами, смотрел на заячью стежку.
Послышался шорох, ветка куста чуть дрогнула. Черный Соболь увидел зайца, подобрал под себя большие и сильные задние лапы, передними уперся в снег и вытянул морду. Заяц шел спокойно, небольшими прыжками, не подозревая об опасности. Соболь вымахнул из кустов, сбил беляка грудью и вцепился зубами ему в шею около затылка. Заяц отчаянно закричал, но тотчас умолк. Смерть наступила сразу. Черный Соболь, пятясь, оттащил зайца под куст и стал есть.
Насытившись, он взял остатки тушки зайца в зубы и, отнеся подальше, зарыл в снег.
Потом Черный Соболь пошел к своему дуплу и спрятался в нем. Он был сыт, и ему хотелось спать.
На зайцев соболь нападал редко. Они были всегда настороже и умели ускользать от врагов. На этот раз Черному Соболю повезло: во время пурги заяц, отлеживавшийся под кустом в снегу, очень проголодался и, выйдя на кормежку, забыл об осторожности. За это и поплатился жизнью.
* * *
Стоит, словно в сказке, избушка на опушке леса. На крыше – сугробы снега, оконце маленькое-маленькое. А лиственницы над ней большие, высокие. Вдали горят неярким заревом солнечные лучи, отраженные в облаках. А само солнце вот уже который месяц старается выйти из-за леса, но не может. Полярная ночь крепко привязала его к себе и не отпускает.
В избушке настало время баюнка.
Там было тихо и темно. Погасив светильник, холмогорцы забрались на нары. Сквозь рыбий пузырь, которым затянуто оконце, пробивался голубоватый лунный свет.
– Спите ли, братцы? – спросил Герасим и, как всегда, «братцы» отозвались:
– Не спим, не спим! Сказывай!
– В одной деревне жил мужик, – начал Герасим. – Жонка у него была здоро-о-овая, а сам тощенькой. Жена его колотила-колотила. Однажды он просидел у соседа. Она взяла полено и давай колотить, он вырвался и кругом избы побежал. Она за ним. Он – раз под бревно. Жонка пробежала, не увидела. Он слышит – еще кто-то ползет. Щупает – человек лежит.
– Кто? – спрашивает.
– Я.
– А ты кто?
– Я.
– Да кто же ты?
– Черт.
– Я от жонки.
– Да и я от жонки.
– Што делать будем?
– Вот мне, – говорит черт, – жонка рог сломала, я домой не пойду.
– Пойдем вместе куда-нибудь.
Ходят день, другой, третий, неделю. Хлеба не достали, не работают и не воруют. Голодом плохо жить. Черт и говорит:
– Ты заделайся лекарем, а я буду ходить к богатым боярам. В утробу заберусь и буду мучить. Они не умрут, болеть будут. А ты лечи. Пошепчи чего-нибудь для виду, я и вылезу…
И вот они денег насобирали много…
Пыжьяна на ночь впустили в избу: на улице лютая стужа. Он вдруг вскочил, кинулся к двери и оглушил всех своим лаем. Мужики зашевелились, слез ли с нар. Никифор отворил дверь. Пыжьян выскочил на улицу и снова залился лаем.
– Никак, лихие люди! – Аверьян выбежал из избы с топором в руках. Герасим с пищалью. Никифор схватил стоявшую у дверей увесистую дубину. Гурий взял отцовскую пищаль, зарядил, и, когда вышел на улицу, там была полная суматоха.
Никифор неподалеку от амбара колошматил кого-то, подмяв его под себя. Огромные кулачищи так и ходили. Отец с топором в руке бегал вокруг амбара, дверь которого была настежь распахнута, и к порогу приставлена сучковатая лесина, по ней, видимо, и забрались воры в амбар. Герасим торопился по тропе к реке, преследуя двух чужаков. Видя, что ему их не догнать, он стал на колено, приложился, выстрелил. Гурий присоединился к нему и, разглядев впереди две темные фигуры, тоже выстрелил. Но оба впопыхах промазали. Пыжьян, который вертелся около Герасима, осмелел и после выстрелов пустился с лаем вдогонку бегущим.
Снова зарядили пищали, Гурий сбегал за лыжами. Оба помчались вслед за лихими людьми, но догнать не смогли. На льду чужаков поджидали сани с лошадью. Когда холмогорцы выбежали на дорогу, сани уже были далеко.
Герасим и Гурий вернулись к зимовью. Никифор, успев связать руки вору, вел его к избе. Чужак был избит, на скуле темнел синяк, из носа бежала кровь. Его шапка валялась на снегу.
Отец, приставив лестницу, осматривал амбар. Провиант – вяленая рыба, мороженое лосиное мясо, битая птица – был не тронут. Но все перерыто, все не на месте. Разбойники, видимо, искали шкурки. Но меха поморы выделывали и хранили в избе, в мешках под нарами, а сырые, невыделанные шкурки – в подполье.
Засветили огонь. Отец велел Гурию затопить камелек – в суматохе все выстудили в избе. Гурий щепал лучину и поглядывал на вора.
Мужик среднего роста, непримечательный с виду, с нахальными навыкате глазами стоял посреди избы. Связанные руки – за спиной. Никифор, прислонясь к косяку, сторожил у входа. Герасим хорошенько присмотрелся к незваному гостю и сказал:
