Вот Русско-Азиатский банк. Он неизменно финансирует все, что делается во вред Советам, он выпускает свои деньги; эти деньги, с изображением паровоза, имеют широкое хождение в крае. Далеко не все знают, что обозначают слова, напечатанные синей краской в самом низу кредитного билета Русско-Азиатского банка. Деньги эти отпечатаны в США, и надпись гласит: «Сделано в США». Американцы эвакуировались с Дальнего Востока, но эта многозначительная надпись под банковскими билетами красноречиво говорит о том, что все в Приморье делается с ведома и одобрения американцев.
Все, все решительно напоминало здесь о том, что не вся еще русская земля принадлежит своим настоящим хозяевам. Оружие и деньги из-за океана, американские доллары текут в руки контрреволюционных генералов всех мастей. Борьба еще не кончена!
Волнистое железо «Адванс-Румели» белеет на крышах портовых пакгаузов. Пакгаузы за две недели воздвигли американцы. Из этих пакгаузов получали снаряжение американские солдаты, идущие в Сучан, чтобы задушить там Советы. Из этих пакгаузов получали снаряжение и вооружение американские батальоны, едущие в Тетюхе, на серебро-свинцовые месторождения которого наложили лапу американские банкиры. Отсюда ехали на Керби, на Алдан, на Чумикан американские дельцы, протянувшие руки к русским золотым россыпям… Вот у того причала стоит крейсер «Нью-Орлеан». Вот площадка для игры в бейзбол; игру эту любят американские моряки. Американцы в один День снесли домишки портовых служащих, рыбаков и рабочих, чтобы разбить эту площадку… Улицы пестрят японскими вывесками, японский говор доносится отовсюду, везде мелькают низкорослые фигурки японцев; они здесь потому, что американские банкиры предоставляют им возможность осуществлять вооруженную интервенцию на Дальнем Востоке, тогда как за собой оставляют руководство интервенцией. Так удобнее: никто не обвиняет американцев, не льется кровь американских солдат, но все, что производит Дальний Восток, в конце концов попадает в руки Морганов, Рокфеллеров, Дюпонов…
Вот налево мирный пейзаж. За невысокой металлической оградой — участок, заросший сеяной травкой; одноэтажный, с мансардой дом, крытый черепицей; две высоченные мачты, поднявшиеся выше всех домов в городе; на спортивной площадке, устроенной среди зелени, тенистый корт, на нем прыгают две белые фигуры, летают мячи и мелькают ракетки. Оттуда слышатся смех и веселые возгласы девушки, кончившей тайм: «Ай эм финиш! Ай эм финиш!» Это датская радиостанция, но служат на ней американцы.
Вот у ворот красивого дома, возвышающегося на каменных террасах, поднимающихся прямо с улицы, стоят индусы-сикхи. Их темно-красные загорелые лица непроницаемо спокойны, темные глаза погашены приспущенными веками, тонкие сильные руки праздно сложены на груди. Они стоят как изваяния. Они умеют это делать. Они также умеют бить бедняков, если те осмелятся подняться на ступени дома, у подъезда которого стоят сикхи. Бьют они как-то незаметно, короткими движениями. После такого удара человек падает и не может подняться. Дом принадлежит Бринеру, шведу, горнопромышленнику, заинтересованному в горных разработках на Сучане. Знают ли эти индусы, что торговый дом «Бринер и К°» связан с Русско-Азиатским банком и что заокеанские воротилы через него контролируют их грозного саиба — господина?
«Ох, как крепко все это сцеплено! — сказал Виталий сам себе. — В Нью-Йорке дельцы играют на бирже, Бринер продает сучанский уголек, председатель правления Русско-Азиатского банка Хорват поддерживает блокаду Приморья. А все это в конце концов приводит к тому, что нам не дают жить так, как мы хотим…»
Он не заметил, как дошел до цели.
Длинный серый барак с полуразрушенным крылом, откуда были вытащены дверные и оконные рамы, стоял в конце беспорядочно организованной улицы, дома на которой стояли вкось и вкривь. Это была одна из тех улиц, на возникновение которых «отцы города» не рассчитывали и которые возникали сами собой, оттого, что надо же было где-нибудь жить тем, кто на центральных улицах города строил высокие каменные дома с каменными кружевами на фасадах. Неизменная «винополька» красовалась на улице своими бутылками на окнах; черная вывеска ее выцвела, покосившиеся ступени невысокого крыльца были стерты тяжелыми сапогами покупателей… Виталий только вздохнул, глянув на этот пейзаж.
Между «винополькой» и бараком играли ребята.
Едва Виталий миновал их, как к нему подскочил черномазый мальчишка, лет десяти-одиннадцати. Он дернул Виталия за пиджак.
— Дяденька! — сказал он.
Виталий отмахнулся:
— Ничего, малец, нету!
Но мальчишка быстренько сказал:
— А у нас в доме солдаты, дяденька!
— А мне-то что? — сказал Виталий.
Мальчишка исподлобья посмотрел на юношу.
— У кого солдаты-то? — спросил Виталий тихо.
— А у Стороженковых солдаты, еще ночью пришли… Да и не выходят! — так же быстренько сказал мальчуган.
Виталий внутренне охнул: он шел к Стороженко.
— А твой батька дома? — спросил он чумазого.
— А дома… Мы-то рядом со Стороженковыми квартируем.
— Обожди меня тут! — сказал Виталий.
Он вернулся, зашел в «винопольку», бросил на прилавок три рубля.
— Одну сиротскую! — сказал он сидельцу.
Тот лениво снял с полки бутылку и, не глядя на Виталия, смахнул деньги в ящик, не видный из лавки.
Виталий, держа бутылку в левой руке, поддал по донышку ладонью правой руки, пробка вылетела из горлышка. Виталий глотнул водки. Сиделец глянул на него и подобрал пробку с прилавка.
Виталий вышел. Мальчуган ждал его. Виталий взял его за руку:
— Как звать-то тебя?
— Андрейка.
— Пошли, Андрейка, к вам… Отца-то как звать-величать?
— Иван Николаевич. Да его все Ваней-соколом зовут.
Виталий сунул бутылку в карман, так что всем видно было ее небрежно заткнутое горлышко, и, приняв вид человека, выпившего не то чтобы очень, но «веселого», поднялся на крыльцо барака.
В нос ему ударило спертым запахом жилья, в которое никогда не заглядывает солнце. Покосившийся потолок в коридоре, двери, плохо пригнанные и пропускавшие свет и запахи, неметеный пол представились взгляду Виталия. Третья дверь направо, обитая полосатой дерюжкой, вела в квартиру Стороженко. Виталий громко заговорил с мальчуганом:
— А ты, брат Андрейка, ничего не понимаешь! Вот завернул Антонов в «винопольку» — ты сейчас же: «Дядя Анто-о-онов, не надо, не на…» А чего не надо? Я сам, брат, знаю, чего надо, чего не надо… Ты думаешь, твой батька от смирновки откажется? Шутишь, брат! Он, Ваня-сокол-то, тоже не дурак насчет этого!..
Со стороны все это выглядело обычным: крепко выпивали в этом предместье. В голосе Виталия слышались нотки человека, премного довольного собой, как бывает тогда, когда водка еще оказывает на человека бодрящее действие. Топоча сапогами, он уверенно шел по коридору, будто бывал здесь каждый день. Андрейка что-то отвечал ему, но голос его пропадал в полукрике Виталия. Кое-где открылись двери и тотчас же захлопнулись. Поравнявшись с дверью Стороженко, Виталий, к явному испугу Андрейки, забарабанил в дверь.
— Эй, Ваня-сокол, открывай!
И с силой дернул дверь к себе. Остановился на пороге, мгновенно окинув взглядом внутренность квартиры. Сообразив что-то, Андрейка закричал, таща его от двери:
— Дяденька, да это не наша кватерка! Это Стороженковых!
Виталий пошатался на пороге. Стороженко — и грузчик и его жена — в принужденных позах сидели у стены. За столом расположился офицер. Двое солдат, распаренных, потных, с расстегнутыми воротниками промокших гимнастерок, занимали колченогие стулья. Точно не видя, куда он попал, Виталий сказал было:
— Иван Николаевич! Друг… — потом, будто бы сообразив, что ошибся, сказал, распялив рот в непослушную улыбку: — Извиняйте, не туда попал, видно. Что ж ты, Андрейка, сукин кот…
Мальчуган, испуганный, сбитый с толку, оттаскивал Виталия за руку, пятился в коридор.
Виталий повернулся, твердя «извиняйте», с силой захлопнул дверь Стороженко и открыл другую дверь, рядом. С порога ему бросились в глаза смятенные лица немолодого рабочего и его жены, отлично слышавших все, что разыгралось рядом: в каждой комнате этого ветхого жилья слышно было все, что происходило в бараке. Виталий многозначительным жестом показал на соседнюю комнату, изобразив пальцами решетку и безнадежно покачав головой: «Дело плохо!» Этого было достаточно, чтобы хозяева этой комнаты поняли, что Виталий вовсе не пьян. Виталий закричал:
— Ваня-сокол, принимай Антонова!.. Прилетела синичка, принесла тряпичку, а в тряпице — птица, всем птицам голова: шея длинная, головка красная, а брюхо толстое. Кто эту птицу приютит, тому пьяным быть… Хозяйка, давай закусон!
