Монморанси хотели использовать подобные настроения и создать Третью партию, партию Политиков. При поддержке своего племянника, Тюренна, они собирают вокруг себя людей, недовольных «тем отвратительным и ужасным днем», а также протестантов, насильно обращенных в другую веру. Конде и король Наваррский примкнули к этому движению. Так образовалась группа политиков, чья программа веротерпимости и умиротворения отвечала интересам королевства. И хотя их руководители заботились об общественном благе не более, чем мэрия Лa-Рошели или Гизы, истинные эгоистические интересы прикрывались словами об умеренности, вполне способными убедить средний класс, уставший от двенадцати лет фанатизма. Новой партии требовалось знамя, и Монморанси сделали гениальный ход, остановив свой выбор на герцоге Алансонском.
Франсуа де Валуа был несчастным ребенком, смуглым, тщедушным, предрасположенным к туберкулезу. С самой колыбели он вызывал у своей матери резкую неприязнь, поскольку напоминал ей о корнях рода Медичи. Он вырос в Амбуазе, окруженный кормилицами и воспитателями, в одиночестве, вдали от семьи, от двора, от всего света. Однажды он случайно узнал, что за него сватали знаменитую Елизавету Английскую.
Когда ему исполнилось семнадцать лет, его пришлось привезти в Лувр. Франсуа являл собой жалкое зрелище, а своей матери он боялся до слез. На него никто не обращал внимания, о нем вспоминали, только чтобы написать эпиграмму. Обида делает его желчным, разлагает. Без любовницы, без друзей, без приближенных – он отыгрывается, ненавидя всех вокруг.
Особенно нетерпимым было его отношение к Генриху, к брату, столь щедро одаренному природой, счастливому и любимому матерью, обладавшему всеми благами, в которых было отказано ему.
Узнав о покушении Морвера, он воскликнул: «Какое предательство!» Эти слова, вырвавшиеся словно по неосторожности, обратили внимание протестантов на личность герцога Алансонского.
Когда к нему обратились с просьбой возглавить новую партию, душа этого вечно грустного подростка наконец ожила. Мысль о том, что он встанет во главе движения, направленного против Гиза, и особенно против монсеньора, наполняла его радостью.
С этого момента заговор обретает силу, ширится. Протестанты были счастливы видеть своим вождем сына короля Франции. Королевский лагерь превращается в муравейник заговорщиков, отряды следят друг за другом с большей подозрительностью, чем за врагом.
Обеспокоенный, герцог Анжуйский неожиданно решает снять осаду с Лa-Рошели. Для переговоров он посылает Лануе, которого все называли Железная рука, и Байара, в прошлом протестанта, которого страх перед гражданской войной превратил в верного слугу короля. Но мэр Ла-Рошели, Жак Анри, не хочет идти ни на какие уступки.
И в марте 1573 года Лануе вынужден был покинуть Ла-Рошель, так ничего и не добившись. Придя в ярость, Генрих бросает армию в атаку. Пустая затея! Защитники Ла-Рошели сражались, распевая псалмы, а погибшие тут же превращались в мучеников за веру.
Дерзость заговорщиков между тем все росла. Они стали подбивать ларошельцев предпринять вылазку, и тогда, воспользовавшись неразберихой, Монморанси атаковали бы Гизов, а герцог Алансонский – самого монсеньора. Это могла бы быть Варфоломеевская ночь для католиков. Размах братоубийственного заговора поразил протестантов, которые никак не могли поверить в его искренность.
Генрих пытался взять город измором. Английский флот, посланный Елизаветой на помощь ларошельцам, встретил отпор со стороны королевских войск и без особого сопротивления удалился.
Теперь Лa-Рошель познала все ужасы голода. Люди ели собак, кошек, потом крыс; в городе началась чума. И все-таки они не сдавались. Того, кто осмеливался заговорить о капитуляции, вешали в течение часа. Генрих не знал, что предпринять для спасения своей репутации, как избежать новой гражданской войны.
Курьер, припавший к его ногам 3 июня, приветствовал в его лице короля Польши…
В тот день, когда Монлю, епископ Баланса, въезжал в Краков, чтобы представить кандидатуру герцога Анжуйского на польский трон, через другие городские ворота проникла новость о Варфоломеевской ночи.
Сначала казалось, что для французского претендента все потеряно: в Польше было много протестантов, а католики славились своим либерализмом. Вся без исключения польская знать испытала глубокий ужас, узнав о резне 24 августа.
Но это не обескураживает Монлю. С поразительной дерзостью – его противники утверждали, что с бесстыдством, – он отрицает саму суть дела. Варфоломеевская ночь? Это просто полицейская операция – возможно, немного суровая – против мятежников. Не было никаких убийств, казнили лишь с дюжину протестантских вождей, уличенных в государственной измене.
Епископ использовал в своих целях легенду о заговоре адмирала Колиньи и благодаря своему богатому воображению привел тысячу разнообразных доводов.
Козырной картой Монлю была идея французского посредничества между Польшей и султаном. Немалое значение сыграло и обещание, что впредь двор будет проводить политику умиротворения в отношении протестантов.
Но ни русский царь, ни эрцгерцог не собирались сдаваться без боя. Избрание первого было маловероятным из-за его страшной репутации. В борьбе со вторым Монлю пускает в ход последние средства. Теперь он обещает все и всем. Он клянется, что Генрих будет проводить политику веротерпимости, уважать все права своих подданных, прислушиваться к мнению сената, никогда не воспользуется своей властью без разрешения грандов. Кроме того, он обещает, что как только Генрих будет выбран, он тотчас оставит Ла-Рошель.
Но этого полякам было недостаточно. Главный маршал представил французам длинный список условий. При любом колебании своего собеседника холодно говорил: «Если не поклянешься, твой принц не будет царствовать».
И Монлю соглашался. И так вплоть до условия, что, если король нарушит свои обещания, поданные имеют право на неповиновение. Но и этого было мало: между Венецией и султаном под эгидой Франции было заключено соглашение. И поляки уже мечтали, что их солонина, их зерно и их выделанные кожи через Оттоманскую империю будут поступать на Адриатику, куда стремился всякий купец.
И 9 мая, после тридцати четырех дней размышлений, Генрих де Валуа был избран королем Польши под восторженные крики толпы.
Получив это известие, Екатерина заплакала от радости. Этот дипломатический триумф означал не только осуществление ее материнских надежд – королева-мать могла гордиться делом своих рук. Достойная преемница Франциска I и предшественница Ришелье, она вполне мирными средствами нанесла сокрушительное поражение Австрийскому дому. Примирив Польшу и султана, владения которого распространялись на большую часть Венгрии, она блокировала императора между двумя его противниками, мешая ему соединиться с Филиппом II. В том же самом мае Вильгельм Оранский признал за Карлом IX титул Покровителя Нидерландов. И чтобы обложить Габсбургов со всех сторон, оставалось только заключить брак между герцогом Алансонским и Елизаветой Английской.
Так, без единого пушечного выстрела, королева-мать полностью парализовала Испанию, отрезав ей путь к вторжению во Францию, которое, несмотря на недавние кровавые события, вновь становилось реальной угрозой.
И наконец, стал королем обожаемый сын!
Все колокола Парижа звонили в честь счастливого события, в Нотр-Дам исполнили «Тебя, Бога, славим», а вечером в водах Сены долго отражались огни фейерверка.
Екатерина, потеряв голову от счастья, писала своему сыну: «Никогда впредь не подписывайте Ваши письма “самый преданный слуга”, ибо я хочу видеть в Вас самого преданного сына, который бы отдавал мне должное как самой преданной матери, когда-либо существовавшей на свете».
Однако Генрих вовсе не был столь счастлив. Он корил себя: «Подлинный герой должен был забыть свои личные привязанности ради долга». Но что поделаешь, если для двадцатидвухлетнего человека пылкая страсть обожаемой возлюбленной и любовь всей Франции значили гораздо больше!
Юный монарх боялся будущего. И он вынашивал макиавеллиевские планы избавления от этой участи.
А пока ему предстояло как можно скорее разделаться с Лa-Рошелью. Он еще не получил официального сообщения обо всех пунктах договора, подписанного Монлю. В своем письме от 1 июня Екатерина писала монсеньору: «Король посылает Вам свои указания на случай, если обстоятельства сложатся так, что Вы возьмете Ла-Рошель…»
Генрих понял все с полуслова и начал подготовку к генеральному сражению. Он лично следит за всеми приготовлениями, сам осматривает подкопы под стены крепости. Однажды он был столь неосторожен, что его узнали часовые, стоящие на стенах Лa-Рошели. Они тотчас же открыли огонь.
