— Яз сыном твоим любуюсь, великий князь. Воистино достойным княжичем наградила тя Порфирогенита.
Владимир довольный. Улыбнулся:
— Годы, с ней прожитые, владыка, поистине дар Божий, мне посланный. И я воздам за них. Ты прав, Борис — сын достойный. Не скрою от тебя, владыка, намерен киевский стол ему оставить. Ты спросишь, отчего нарушу устоявшееся право старшинства? Отвечу твоими словами, владыка, неустойчив Святополк, тем латиняне воспользуются. Коли Ярославу дам, так Новгород себя равным Киеву возомнит, дань платить откажется. А Борис, надеюсь, где умом, где добротой от распрей братьев удержит.
— Мудро рассудил, княжич Борис в вере воспитан. Яз мыслю, Церковь наша ему опорой будет…
* * *
На высоком обрывистом берегу узкого рукава, что соединяет море Русское с Сурожским, стоит древний город Тмутаракань. Темнеют крепостные стены, возвышается церковь с тесовым куполом, белые дома посада из ракушечника. В крепости княжьи палаты. К посадским домам вплотную подступили виноградники и сады. В конце посада пристань с большими торговыми ладьями со спущенными парусами, небольшие рыбацкие челны. По берегу на кольях сушатся сети. За Тмутараканью подслеповатые, выбеленные мелом мазанки, крытые морской травой или мелким камышом, а рядом огороженные плетнем огороды. Выселок тянется вдоль Тмутараканского залива.
Издавна селились здесь русы — то броднику край приглянется, то смерда судьба занесет. Жались к морю. Море кормило обильно даже в самый засушливый год.
Ранними веснами ратаи сеяли рожь-ярицу, по осени — сурожь. Оттого и море стали прозывать Сурожским.
А на той, противоположной стороне рукава, на земле Таврии городок Корчев, западная часть княжества Тмутараканского.
Беспокойное княжество у князя Мстислава, хазар сдерживает, отбросил в степь печенегов, одолел касожского князя Редедю…
Считалась с Тмутараканью империя ромеев и ее владения в Таврии — Херсонес.
Наделяя Мстислава этим отдаленным княжеством, Владимир Святославович говорил сыну: «Тмутаракань — южный щит Киевской Руси…»
Докатилось до Тмутаракани известие, великий князь Владимир Святославович намерился оставить Киев Борису. Мстислав понимал, это вызовет неудовольствие братьев. Встретив однажды воеводу Яна Усмошвеца, своего старого наставника, Мстислав сказал:
— Отец еще жив, и судить, прав ли он, не берусь. Но коли братья за стол Киевский начнут тягаться, то я своего не уступлю.
Крепкий, словно дуб вековой, воевода посмотрел в глаза князю:
— С тобой, княже, пришел я на землю Тмутарканскую.
С тобой, Мстислав, водили полки и побеждали, так послушай мой сказ, сказ воина, сед я, и руку мою печенеги познали, еще когда у Переяславля в дружине князя Владимира одолел печенежского богатыря. Ныне кровь братнюю чую. Так не лучше ли вам, сыновья Владимира Красного Солнышка, собраться на съезд да полюбовно споры решить, не обнажая мечей? И еще, о чем прошу, князь Мстислав, ты ведь тоже не юн, не начинай первый, не бери позор на себя…
* * *
Дождь монотонно барабанил по тесовой крыше, хлестал в подветренную, сложенную из вековых бревен стену. Ветер налетал рывками, разбивался о княжеский дом.
В пустой трапезной у горящей печи сидит в низком креслице княгиня Марыся. Бледные тонкие черты лица печальны. Из-под полуприкрытых длинных ресниц она следит за шагающим по-журавлиному из угла в угол Святополком. Движения у него быстрые, суетливые, а рот не знает улыбки. Сросшиеся на переносице брови делают князя постоянно суровым. Вот он остановился напротив пресвитера Иллариона, хрипло заговорил:
— В Святом Писании сказывается: позвал Господь Моисея на гору Синайскую и дал ему заповеди, записанные на скрижалях, и дошли они до наших дней. Одна из них гласит: «Не убий!» Так ответствуй, отче, как же вяжется это с деяниями великого князя Владимира? Знаю теперь, что на нем кровь брата его, а моего отца Ярополка!
Черный лохматый Илларион скрестил руки на груди, пророкотал:
— Делами диавола, сын мой. Коли и случилось такое, так во времена идолопоклонства на Руси.
Святополк отскочил, замахал руками:
— Так ли? А заповедь — не желай жены ближнего своего? Князь-то Владимир, Ярополка смерти предав, добро и жену его на себя взял!
— С грехопадением Адама диавол искушает человека. Пресвитер поднял палец. — Ты же, сын мой, прими разумом: плотские наслаждения — суть разврат.
Княгиня Марыся незаметно улыбнулась. В трапезную вошел епископ, откинул мокрый капюшон. Марыся подняла на него глаза, сказала вкрадчиво:
— Рассуди, святой епископ, спор князя с духовником своим. Поп Илларион в злых делах князя Владимира узрел наущение дьявола.
Рейнберн метнул на пресвитера ненавидящий взгляд, заговорил горячо:
— Князь Владимир и вы, кои ему служите, продались диаволу, погрязли во блуде и чревоугодии. Ваши попы греческие жен поимели и о делах мирских боле радеют, нежели Богу служат.
— Мирские дела угодны Богу, — вставил Илларион. — Не для того ли он создал человека во плоти?
— Нет, нет! Вам, грешникам, Господь не уготовал место в чистилище! Вы избрали себе путь в ад. Не ведите же за собой паству неразумную!
Пресвитер Илларион выпятил губы, спросил насмешливо:
— Верую в ад и рай, но есть ли чистилище?
— Есть!
— К чему быть третьему?
— Для тех грешников, коим еще дано искупить вины свои! Ваша греческая вера стоит на ложном толковании Святого Духа.
— Заблудшие во Христе, паства неразумная, — пророкотал Илларион. — Как может Святой Дух исходить от Отца и Сына! Дух Святой исходит от Отца Единого.
— Апостол Петр был первым епископом в Риме. Папа — его преемник и наместник Христа на грешной земле. Вы со своим патриархом отреклись от истины. Проклинаю, проклинаю! — брызгая слюной, выкрикнул Рейнберн и засеменил к выходу.
Вдогон ему Илларион пробасил:
— Христос на кресте страданиями своими спас тя, человече. Молюсь о те терпеливо и усердно, а гнев твой не принимаю.
Княгиня поднялась, проговорила раздраженно:
— Поп Илларион, утомил ты князя, дай роздых ему.
Святополк, молчаливо слушавший перебранку двух попов, согласно кивнул Марысе.
Илларион поклонился с достоинством, напялил черный клобук. Под длинной, до пят, рясой колыхнулся большой живот.
— Не я речь повел первым, княгиня, а латинянин, прости. — И вышел вслед за Рейнберном.
Проводив злым взглядом пресвитера, Марыся повернулась к мужу:
— Поп Илларион не твой духовник, а слуга князю Владимиру! К чему он здесь, в Турове? Что ты молчишь, Святополк, или не князь ты? Так зачем тогда брал в жены дочь короля? А, вижу, ты боишься отца своего, князя Владимира…
— Пустое плетешь, княгиня! — вскинул голову Святополк. — Ведь знаешь, не отец он мне, но что я поделаю против Киева со своей малой дружиной? Отец же твой, король Болеслав, не даст мне свои полки.
— Князь Владимир немощен, умрет, великим князем сядет Борис. А почему не ты? Ты старше всех братьев, тебе и стол киевский принимать. — Марыся подошла к мужу, подняла на него глаза. — На это отец мой полки даст, Изъяви согласие.
— Цена, какую я должен заплатить королю, высока, он требует Червень и Перемышль.
— Делай, как велит тебе мой отец, и ты станешь великим князем.
— Но я не желаю убивать, Марыся, не хочу, чтобы меня называли убийцей!
— Кто заставляет тебя это делать?
— Твой отец, король Болеслав.
— Но ведь ты мнишь себя великим князем, не так ли?
— Но разве я достигну этого через убийство своих братьев?
— Але иное видишь? Кто сядет в Киеве, тот твой враг! Или не Борису великий стол Владимир отдает? Значит, он, твой враг!
— Но я не убью его, Марыся, но дам ему удел и пошлю с ним верных мне воевод. Путшу или Блуда.
Длинное лицо Святополка с залысинами на висках покрылось красными пятнами.
— Однако не время о том речь вести, княгиня, и не так уж немощен великий князь. Стар, верно, но смерть от него далеко бродит. — Святополк насупился. — Третьего дня боярин Путша из Киева воротился, сказывал, Владимир громогласил: «Святополку доверия не имею, к Болеславу он льнет».
— И пусть его, — усмехнулась Марыся. — Не желают тебе добра князь Владимир и братья. Одна я у тебя. — Марыся приподнялась на цыпочки, поцеловала Святополка в холодные губы. — Хочу великой княгиней быть.
Святополк вымолвил глухо:
— Сбудется, Марыся, сбудется, дай час.
* * *
Теплая весна щедро согрела киевские холмы, дружно стаял снег, и оголилась земля, отпаровала. Поля смердов ощетинились зеленями, а дожди, обильно выпавшие в мае, развеяли тревогу смердов, что снег, выпавши на сухую землю, грозит неурожаем.
Озимая рожь поднималась на глазах, а сады оделись в листву. На выпаса выгоняли стада…
