Мортимер живо сообразил.
— Разрешите мне пойти напиться. У меня страшная жажда.
— Нет.
— Попросите тогда эту француженку, чтобы она мне принесла попить.
— Нет.
— Идите к черту, а я пойду напиться, — и англичанин стремительно помчался в сторону кафе.
— Живо! — Мадлен протянула ему автоматический револьвер, который, как он знал, она спрятала в своей блузе.
Это было сделано достаточно проворно, так как не успел Мортимер сунуть револьвер в карман, как немец набросился на него, направив в упор дуло револьвера.
— Еще одно движение, и я вас застрелю.
— Убейте меня, если хотите, и когда вам угодно, но я напьюсь.
Немец опустил револьвер. Кто знает, возможно, он думал, что задержанный им человек будет пить последний раз в жизни. Он смягчился. Мадлен подала Мортимеру целый стакан белого вина, которое он выпил до последней капли и протянул стакан, чтобы ему налили вина еще. Но в это время немец вдруг рассердился, вырвал стакан и бросил его на пол.
— Пошли! — сказал он и грубо ткнул револьвер Мортимеру в пояс.
— Пошли!
— До свидания, мадемуазель! Мы еще увидимся.
Немец, очевидно, принял эту реплику за шутку или за браваду.
Во всяком случае, он не придал значения этому замечанию и лишь твердил:
— Пошли!
В тот момент, когда они уходили из кафе, вернулся агент, посланный для того, чтобы найти капитана Гольца.
Капитан ждал в штабе. — Скорей!
Было темно. Оставив свой мотоцикл около мотоцикла начальника, агент встал по правую сторону Мортимера. Так они безмолвно шли по дороге, ведущей к разоблачению Мортимера и его гибели.
Направо англичанин мог видеть верейские огни, которые светили со стороны фронта.
Теперь или никогда! Еще немного, и будет слишком поздно, чтобы всем рискнуть. Мортимер был человеком действия.
С быстротою молнии он нанес дулом своего револьвера мастерский глухой удар конвоиру, который тут же свалился, перекувырнулся, захрипел и затих.
Второй конвоир, опомнившись от неожиданности случившегося, прицелился в Мортимера, но тот повернулся и побежал открытым полем по зигзагообразной линии, по направлению к озаренному горизонту.
Германский полицейский агент был, однако, упорен. Он стал преследовать Мортимера и открыл стрельбу. Англичанин понял, что лучше положить конец этому. Он не любил лишать людей жизни, но на войне как на войне!
Его жизнь или жизнь немца? Мортимер был искусным стрелком. Он повернулся к немцу лицом, взял твердый прицел, выстрелил, и преследователь повалился. Мортимер подошел к лежавшему человеку, держа в руке револьвер наготове, и убедился, что выстрел попал в цель. Человек лежал без движения. Мортимер перевернул тело и увидел, что немец мертв.
В самой гуще войск германского фронта можно было не опасаться разоблачения. Пристав к отряду, устанавливавшему проволочные заграждения, он скоро очутился на открытом пространстве между германскими и нашими линиями.
В то время германские солдаты часто перебегали на нашу сторону. Мы к этому стали привыкать. И поэтому, когда Мортимер «сдался», никто не обратил на это особого внимания.
Перебежчика отвезли на автомобиле под конвоем в генеральный штаб. Его скоро отпустили, и британская контрразведка не замедлила получить всю доставленную им информацию.
В то утро, на рассвете, вся британская 4-я армия тронулась в поход. В течение трех дней она все сметала на своем пути. Знаменитая линия Гинденбурга была также разгромлена.
Фактически 8 августа начался полный разгром старой императорской германской армии.
Глава XIX
Контрразведка генерального штаба и сражающиеся солдаты
Как я старался показать в предыдущих главах, шпионская работа разветвляется на целый ряд систем. Война сделала несостоятельной старую трафаретную теорию, согласно которой разведчик должен оперировать либо в нейтральной стране, либо позади неприятельских линий.
Война с ее гигантскими потрясениями создала и для германцев, и для союзников много новых видов шпионской работы. Каждый генеральный штаб знал, что пленники будут, и что между ними всегда найдутся такие, которые будут говорить. В военной истории этот прием разведки применялся давно.
Особая тактика немцев давала иногда временные и очень дорого стоящие успехи Фалькенгайну, Людендорфу и Гинденбургу, но нападение не дало ни одной решительной победы.
После выхода России из союзной коалиции германцы имели определенное превосходство над союзниками во Франции. Но вмешательство Соединенных Штатов дало снова перевес союзникам. Для германцев не было выбора. Они должны были победить теперь или никогда.
Наша контрразведка напряженно работала. Мы знали, что Людендорф перебросил с русского фронта на западный миллион человек и три тысячи пушек. На оккупированной территории в большом обилии появились свежие войска. Людендорф и фон дер Шуленбург организовали большое наступление. Но когда и где должно было оно начаться?
По плану германцы должны были сперва напасть на англичан и разгромить их армию, а потом разбить французов.
Перед первой большой атакой 21 марта 1918 года наша контрразведка была предупреждена о предстоящем наступлении многочисленными траншейными налетами в глубь передовой зоны наступающих войск. Кроме того, получалась ценная информация из внутренних источников и от людей, которых мы спускали с самолетов позади неприятельских линий.
Работники всех секторов контрразведки, работники нашего летучего отряда, а также и рядовые солдаты докладывали о необычайных передвижениях неприятельских войск. Массовые движения войск далеко за линией фронта, войска на железных дорогах, новые аэродромы, склады военного снаряжения, больницы и полевые лазареты — все это тянулось длинной линией, идущей от фронта по ту сторону театра военных действий.
Наши специально отобранные люди совершали ночью набеги на германские передовые окопы и возвращались со сведениями, которые подтверждали имевшуюся уже у контрразведки информацию.
Ожидали гигантских и кровавых сражений. Британский генеральный штаб предупредил французский, что следующий удар будет направлен против Н-ского фронта. В доказательство того, что я говорю, мне достаточно привести выдержку из книги «Мировой кризис» Уинстона Черчилля.
«26 мая 1918 года ранним утром французы захватили в плен двух немцев. Один был простым солдатом, другой — офицером-аспирантом. Они принадлежали к разным германским егерским полкам. По дороге в штаб дивизии пленные разговорились со своими конвоирами. Солдат сказал, что намечается наступление, офицер это отрицал. Когда пленников привели в контрразведку корпуса, их допросили порознь.
Первым был допрошен офицер, который оказался словоохотливым. Он сообщил, что германцы не имеют никакого намерения произвести атаку на этом фронте.
Потом допросили солдата. Он заявил, что, по мнению солдат, будет атака в эту или в следующую ночь. Он не уверен относительно точного срока. На повторные вопросы он ответил, что в германских частях уже роздали патроны и гранаты, но еще не дали полевых пайков. Вчера он видел около своей казармы солдат, принадлежавших к гвардейским полкам. Это все, что ему известно.
Потом снова позвали офицера. Ему сказали, что законы войны вовсе не обязывают его говорить, но коль скоро он сделал добровольные заявления, то будет за них отвечать.
Давать ложную информацию — значит поступать как шпион.
Это привело допрашиваемого офицера в явное замешательство. После усиленного допроса он сообщил мельчайшие подробности подготовлявшегося наступления, которое должно было начаться на следующий день.
Было уже 15 часов 26 мая. Объявили тревогу. Все войска перешли на свои боевые позиции.
Французский генеральный штаб заседал всю ночь, удрученный ожидаемым ударом.
На следующий день, в час утра, германская огневая завеса прорвалась на фронте на протяжении 30 миль, а три часа спустя 18 немецких дивизий были брошены на 4 французских и 3 английских дивизии».
* * *
Эта книга имела бы большой пробел, если бы я не рассказал еще об одном ловком ходе контрразведки. Во время войны наши генералы произвели много выдающихся военных операций, в которых тайна была существенным элементом успеха.
Применение танков явилось торжеством хорошо сохраненной тайны.
В течение некоторого времени танки буквально парализовали врага. Неожиданность появления этого оружия была для немцев настолько потрясающей, что если бы танк тогда имел более совершенную конструкцию, то союзные армии, наверное, могли бы немедленно приступить к победоносному окончанию войны.
