Хотя Ёсицунэ и не сразу это понял, но горькая правда заключалась в том, что его решающая победа над Тайра в значительной степени уничтожила его же собственный raison d’etre[184] в глобальной схеме Ёритомо. С точки зрения обывателей Камакура, мужество, выдержка и военная доблесть молодого человека сыграли свою роль и теперь уже грозили стать фактором отрицательным. Говоря словами старой китайской пословицы, «когда убит хитрый заяц, можно зажарить и быструю гончую». Ёсицунэ исполнил свою основную функцию — уничтожение клана противника — и теперь, чтобы полностью от него отделаться, для Ёритомо хватило малейшей провокации. Тема мирской несправедливости все более и более усиливает горечь в изображении жизни Ёсицунэ, по мере того, как мы приближаемся к самой важной части его истории.
Через несколько недель после триумфального прибытия в Киото герой выступает в Камакура, дабы лично оповестить о своей победе Ёритомо и передать ему главных пленных из Тайра, захваченных в последней битве. Однако, ему не было позволено достичь конечной цели следования. По прибытии на близлежащую почтовую станцию он получил инструкцию ожидать там дальнейших приказаний, и оставался там около недели в состоянии все возраставшей тревоги. Очевидно, понимая, что его брат наслышался о нем различных неблагоприятных слухов, он несколько раз посылал протесты с подтверждением собственной лояльности, но все они остались без ответа. Наконец он отчаялся и из маленькой почтовой станции Касигоэ, находившейся где-то в миле от Камакура, послал одному из главных министров свое знаменитое «письмо из Касигоэ». Хотя Ёсицунэ, вероятно, и посылал в то время какие-то эмоциональные послания в Камакура, тот документ, что дошел до нас, полон добавлений и приукрашиваний, введенных намеренно ради того, чтобы возбудить симпатию к герою, с которым обращались столь неподобающе.[185] Последнее воззвание, однако, является самой важной частью в легенде о Ёсицунэ; смесь бравады с почти мазохистическим упиванием своими несчастьями дает нам редкую возможность заглянуть в психологический механизм героического поражения:
5-й день 6-го месяца 2-го года правления Гэнроку [1185].[186]
Я, Минамото-но Ёсицунэ, лейтенант внешней дворцовой охраны, почтительно обращаюсь к вашему превосходительству. Будучи избранным заместителем его высочества [Ёритомо] с последующим доверением мне императорской миссии, я поверг врагов двора с помощью воинского искусства, которое передавалось в нашей семье из поколения в поколение, стерев, таким образом, позор, пережитый нами в поражении. Я ожидал получить особую благодарность за свои действия, но к изумлению моему стал объектом самых грязных обвинений, из-за чего все достигнутое мною остается незамеченным. Будучи невиновен ни в чем, я, Ёсицунэ, подвергся осуждению; будучи достоин славы, не допустивший ни одной ошибки, я впал в немилость его высочества.
Так и пребываю я, вотще проливая кровавые слезы… Мне не было разрешено оспорить обвинения клеветавших на меня и [даже] вступить в Камакура, но было приказано пребывать в бездеятельности много дней, не имея возможности высказать искренность своих намерений. Прошло так много времени с тех пор, как я мог взирать на милостивый лик его высочества, что, кажется, все нити нашей кровной связи уже порвались.
Есть ли это несчастье лишь насмешка судьбы, или — воздаяние за нечто свершенное мною в прошлых существованиях? Горе мне! Кто сможет открыть [его высочеству] всю глубину испытываемых мною мук, кто прольет на меня хоть каплю жалости, — разве что восстанет в этом мире преподобный дух нашего усопшего отца?
Я в затруднении — стоит ли продолжать писать это письмо, не станет ли оно лишь еще одним [ненужным] изъявлением личных чувств, однако, мне кажется, следует сказать, что вскоре после моего рождения его превосходительство мой отец перешел в иной мир, и я стал сиротой и был принесен в столицу матерью, прижимавшей меня к груди; с тех пор мой ум не пребывал в покое ни единого момента. Хотя мне и удавалось влачить свое существование, я не мог безопасно передвигаться по столице и был вынужден бродить из провинции в провинцию, прячась в неприметных деревушках, скрываться в отдаленных частях страны, служить простолюдинам и крестьянам.
Затем мне улыбнулась фортуна, и я был послан в столицу, дабы свергнуть клан Тайра. Наказав сперва Ёсинака за причиненные оскорбления, я принялся затем уничтожать Тайра и ради это гнал своего коня зачастую по краю пропасти, не думая о своей жизни при виде врага. В иные времена я храбро выступал против свирепого ветра и волн в великом море, не беспокоясь о том, что мое тело может утонуть и быть пожрано чудовищами глубин. Панцирь и шлем служили мне подушкой; лук и стрелы были орудиями моей профессии…
Что касается моего назначения лейтенантом пятой ступени [имперской полиции], то я принял его как возможную честь для рода Минамото. И все же теперь я ввержен в состояние глубочайшего горя и горьких сетований. Понимая, что лишь с помощью будд и божеств я могу надеяться на положительный результат моего прошения, я вырезал обеты на талисманах различных пагод и храмов, клялся перед богами больших и малых храмов Японии и духами подземного мира в том, что никогда и ни на мгновение не вынашивал никаких [злых] намерений; все эти заверения я представил [в Камакура]. И все же я не получил прощения.
Наша страна — страна богов, однако похоже, что боги не снизошли к моим просьбам; таким образом, не имея никого, к кому я мог бы обратиться, я полагаюсь теперь на великую милость вашего превосходительства и молю вас передать это мое заявление его высочеству, дабы в благоприятный момент он обратил бы на него внимание и утвердился бы в моей невиновности…
Невозможно полностью выразить свои мысли на письме, но я попытался описать вашему превосходительству основные положения и почтительнейше прошу обратить внимание на это письмо, которое имею честь нижайше преподнести.
Минамото-но Ёсицунэ.
Находчивость и мужество героя на поле битвы резко контрастируют с той детской простотой, которую он проявляет в личных отношениях — тот тип невинности и наивности, который в японской традиции столь часто связывают с макото. Но даже на этой поздней стадии он, кажется, верит, что все его несчастья могут кончиться, стоит ему встретиться с Ёритомо лицом к лицу и высказать «искренность своих намерений».[187] Его надежды на примирение оказались разбиты, когда он получил унизительный приказ возвращаться прямо в столицу без заезда в Камакура. Ёритомо усугубил оскорбление, отобрав те наделы Тайра, которые его брат получил в качестве награды за свои военные труды, и — что еще хуже — исключив его из членов клана Минамото. Через неделю после того, как Ёсицунэ написал свое письмо из Касигоэ, он в подавленном состоянии отправился обратно в Киото.
Несколько месяцев спустя после столь резкого отказа, Ёритомо попытался вообще убрать Ёсицунэ из этого мира. С этой целью он отправил в столицу воина-монаха с приказом убить Ёсицунэ. Монах со своими подручными организовал ночную атаку на дом Ёсицунэ, но ее отбили, а сам предводитель, хотя и спасся в северных горах Курама, но затем был выслежен друзьями Ёсицунэ, привезен обратно в столицу и казнен. Такого неприкрытого покушения на жизнь было достаточно, чтобы убедить даже Ёсицунэ, что на примирение уже нет никакой надежды, и что, если он желает выжить, ему надо искать сподвижников. Именно в это время он получает от императора документ, в котором удалившийся от дел монарх поручает ему «строго наказать» своего старшего брата, как врага двора.
Приказ Госиракава мог бы подтвердить правомочность всего, что предпринял бы Ёсицунэ в будущем, но он не мог дать ему материальной поддержки, необходимой для успеха кампании. Вместо того, чтобы ударить на Камакура, он со своим дядей Юкииэ, сопровождаемые несколькими сотнями людей, проследовали на запад в надежде собрать на свою сторону добровольцев.[188] Эта осторожность кажется совершенно непохожей на обычную манеру Ёсицунэ, всегда отличавшуюся прямотой тактических действий; ясно, также, что и сам Ёритомо ожидал от своего импульсивного брата немедленной атаки на восток. Остается только гадать, — отчего в этот критический момент Ёсицунэ избрал столь осторожный шаг. Возможно, его вывела из равновесия и угнетала враждебность Ёритомо, и он потерял порывистость и оптимизм, так ярко проявлявшиеся в ранний период его жизни; не исключено, также, что он все еще колебался — атаковать, или нет своего старшего брата, которому он подчинялся столько лет как главе клана Минамото, первому лицу в его собственной семье; дядя, также, мог убедить его, что, не набрав соответствующего количества людей, противостоять камакурской силе было сумасшествием.
