С сжатым сердцем ожидали мы этой встречи: примет ли нас Родос? Изо дня в день прохаживались по узкой корме и на носу биремы. Впрочем, прохаживались только мы: Джем от зари до зари недвижно стоял, облокотившись о борт, вперив глаза в азиатский берег. Мне вспоминалась одна ночь, – с тех пор минул целый год! – когда Джем лихорадочным шепотом сказал мне: «Граница страшит меня, Саади!» Я думал, этот страх померк, но ныне граница, оранжевая полоса над синей безбрежностью, была так осязаема, что Джемом овладел прежний страх.
Я и не пытался развеселить его. В те дни Джем, казалось, достиг крайней степени человеческой тоски. Я понимал, что тому способствует бездеятельность, неизвестность: как разворачиваются события в Анатолии, сумел ли спастись Касим, не заключен ли между Портой и Родосом мир? Мы ничего не знали. Наш корабль тихо покачивался между небом и морской бездной; его весла неподвижно застыли, на снастях нежились стаи птиц.
Слышал я, есть стихи, в которых говорится о кораблях-призраках, которые являются жертвам крушения, Мы были похожими на такой корабль.
До той минуты, пока на рассвете 20 июля не заметили вдали каравеллы. Они стремительно мчались по серебристым, еще сонным водам, и встающее солнце уподобляло их розовым цаплям – таких цапель держал Джем у себя во дворце в Карамании, потому что ценил красоту во всем.
Впереди взрезала волны большая трирема со знаменем Ордена – белый крест по черному полю.
«Идут! Родос принимает нас!» Мне хотелось возликовать, но сердце болезненно сжалось: это знамя напомнило мне о Франке Сулеймане и его пророчествах.
Джем долго созерцал небольшую флотилию. Должно быть, она казалась ему такой же призрачной, как и все в эти дни. Лишь когда свита засуетилась, он сказал мне:
– Оденьтесь как подобает, Саади, и оденьте меня! Не станем забывать, что я поплыву на Родос не как беглец, а как законный властитель империи.
Мы стали рыться в сундуках, к которым не прикасались с того дня, как уехали из Каира, ведь уже полгода мы не знали ничего, кроме боев и походов. Вынули парадные одежды Джема, облекли его в них, накрутили ему на голову двенадцать локтей наитончайшего шелка. Только тогда увидел я, как исхудал мой друг, – платье висело на нем, словно было с чужого плеча.
Тем не менее вид его был великолепен. За пятнадцать месяцев, истекших со смерти Мехмед-хана, Джем сильно возмужал. Я спросил себя, в чем это проявляется, и сам себе ответил: в прирожденном обаянии Джема появился некий горький надлом. Да, так оно и есть – человек мужает тогда, когда что-то в нем надламывается.
Вслед за моим господином поднялся и я на корму. Все мы, малочисленная свита Джема, полукругом встали за его спиной. Должно быть, красочное зрелище представляли мы, освещенные пологими лучами солнца: группа юношей, разодетых в атлас и сафьян всех цветов.
Каравеллы приспустили паруса, весла их устремились в небо. Ясно: Орден, блюдя закон, не станет вторгаться в прибрежные воды.
Мы увидели, что от большой триремы отчаливает ладья и быстро движется по направлению к нам. Джем не сводил глаз с этой лодки, которая везла ему веление судьбы.
В ней сидели двое. Один – рыцарь, весь в черном. А вскоре мы узнали и второго. Сулейман! Сулейман был жив!
Джем еле кивнул рыцарю – немолодому, рыхлому человеку с бесцветными глазами. И голос его тоже был бесцветен, когда он обратился к Джему с коротким приветствием, называя при этом принцем. Сулейман перевел его слова, глядя на него свысока, словно тот был червяком у него под ногами, – он был мастер на этот счет!
Посланец, не мешкая, передал Джему свиток. Сулейман прочел его вслух – обильное нагромождение слов, из которых мы поняли лишь, что будем приняты на Родосе и покинем его, едва лишь пожелаем.
Внимание мое уже несколько рассеялось, как вдруг что-то заставило меня насторожиться: все тем же голосом, словно продолжая чтение, Сулейман обратился к Джему:
– Повелитель, у тебя есть еще полчаса, потом будет поздно, Заклинаю тебя, султан Джем, во имя добра, тобою мне сделанного! Поверь мне, не езди на Родос!
Под плотным слоем загара лицо Джема покрылось бледностью – его потрясла смелость Франка. В следующее мгновение он понял, что тот не решился бы на предупреждения и заклинания, знай рыцарь по-турецки. И Джем постарался ответить равнодушно, словно осведомляясь о дополнительных известиях с Родоса:
– Ты вернулся живым, Сулейман. Это немало.
– Боюсь, что я тот сыр, которым приманивают мышь в мышеловку, мой султан. Клянусь, тебе грозит опасность!
– Жребий, брошен, Сулейман, – упавшим голосом сказал Джем. – В путь!
Франк хотел добавить что-то еще, но Джем уже отошел. Всего мгновение задержался он перед тем, как перекинуть ногу через борт. Обернулся к корсарам и предводителю их – самый пестрый сброд, какой я когда-либо встречал, – и громко сказал:
– Благодарю вас, друзья, за то, что, на добро иль на беду, вы сберегли султана Джема!
Корсары толпились у борта, что-то кричали – каждый на своем наречии, а наречий там было множество. И возгласы этих тридцати пиратов словно бы напомнили Джему те приветствия, которыми был он встречен своим войском, напомнили прежние клики толпы. Теперь Джем отрывал себя от человеческих толп, ибо мы были всего только свитой – горстка людей, несущих службу за еду и плату.
Одной ногой ступив на веревочный трап, устремив взгляд на корсаров, Джем неподвижно застыл – и я впервые прочитал в его глазах обреченность. Джем словно хотел продлить последнее мгновение, когда он был еще господином своих действий. Видимо, это вернуло его мысли к Сулейману – живому предостережению, сопутствовавшему нашему повелителю.
– Останься здесь, Сулейман! – негромко проговорил он. – Я лишусь покоя, если буду знать, что ты на Родосе.
– Я последую за тобой, мой султан. Теперь уж со мной ничего случиться не может.
Потом стали спускаться по трапу и мы. Сначала десять человек – больше не поместилось в лодке. Она вернулась еще раз и еще, чтобы забрать всю свиту и поклажу.
На большой триреме мы были приняты доном Альваро. Встреча была пышной. Дорогие ковры устилали всю палубу. Борта были тоже украшены коврами, так что издали корабль сверкал всеми красками, точно сказочный цветок. На этом пестром фоне черным пятном выступали рыцари. Зловещие – мне не хотелось признаться в этом самому себе, но я не мог отделаться от этого ощущения.
Дон Альваро приветствовал Джема предлинной речью. Сулейман переводил – без особого старания, как показалось мне, потому что одной его фразе соответствовали потоки слов дона Альваро. А Джем, коротко поблагодарив, удалился в отведенные ему покои.
Никогда не забуду первый наш ужин среди христиан. Позже я привык к их обычаям и нравам, но тогда все мне было еще внове.
Ужин был подан на палубе, на открытом воздухе. Над головами было натянуто полотнище. Десятки свеч в глубоких стеклянных чашах освещали стол, уставленный так богато, что у нас закружилась голова. Ведь столько месяцев подряд мы ели одни сухари и пили мутную воду.
Столов, впрочем, было два, один против другого. Тот, за которым должны были сесть рыцари – непомерно высокий, – был гораздо беднее нашего. Нас же пригласили за низкий стол, вокруг которого были разложены подушки.
Когда мы расселись (с нашей стороны сидели только приближенные Джема), дон Альваро по их обычаю поднял чашу за здоровье нашего повелителя. Он, вероятно, Думал, что мы не станем пить – ведь так велит наш закон, – и очень удивился, когда Джем потребовал полную чашу и одним духом осушил ее.
Прочие рыцари скрыли свое удивление и стали предлагать еще вина – вино у них было славное, кипрское. В остальном же ужин прошел почти в полном молчании. Из всех присутствовавших один лишь Сулейман говорил на обоих языках, а он с таким усердием налегал на еду, что рот у него всегда был занят. Мы тоже не посрамили себя – Джем ел с аппетитом, какого я у него не помнил, поистине волчьим.
Я вдруг увидел, что он пристально наблюдает за прислуживающим ему рыцарем. Тот – едва заметив, что Джем протягивает руку к новому блюду, – поспешно отрезал кусок рыбы, птицы или мяса и мгновенно проглатывал.
– Что это он делает, Сулейман? – спросил Джем.
– Вашему высочеству что-то угодно? – привстал дон Альваро, из чего я понял, что он все время настороже.
– Его милость спрашивает, – с полным ртом и дерзко усмехаясь ответил Сулейман, – зачем этот брат; отведывает все блюда прежде него?
– Объясните его высочеству! – важно приказал Альваро, приведя Франка в бешенство своей надменностью.
– Объясняю, ваше высочество, – начал он. – У христиан существует обычай: когда на трапезе присутствует владетельная особа, его кушанья предварительно проверяются специальным отведывателем.
– О, излишний труд! – Джем, широко улыбнулся дону Альваро. – Трапеза поистине великолепна, у вас отменные повара, нет надобности сомневаться в их искусности.
