– Мозги такие…
– Выходит, я буду татарской принцессой.
– Ты будешь царицей ногайской, – серьезно сказала Федосья.
Положила перед Дуней рукописную книгу. Дуня открыла и ахнула – не по-нашему писано.
– Это сказание ногайцев, называется «Едигей». Я нашла учителя. Он научит тебя чтению и прочитает тебе эту книгу. Ты к тому же выучишь язык твоего мужа.
– Но зачем? Он же православный!
– Князь Петр православный. Я с ним знакома. Он – добрый человек. Но твои дети будут Урусовы, татарские князья нашей Русской земли. Твой муж полюбит тебя и полюбит русских, если ты полюбишь его народ и научишься говорить на его языке. Я тоже учусь татарскому языку.
– Ради меня! – вырвалось у Дуни.
– Но это так хорошо – знать. – Федосья всматривалась в вязь арабской рукописи. – Красиво и таинственно. Но если не знаешь букв – не прочитаешь слов. Не осилишь книги – останешься чужда народу, пусть не русскому, но живущему в царстве царя, который твой и его, живущего на земле, которая твоя – и его.
Слуга привел учителя. Это был драгоман Посольского приказа. Учитель сказал:
– Я нынче видел себя во сне маленьким мальчиком и почему-то очень горько плакал. Плакать во сне – к радости. И у меня радость: я буду обучать татарскому языку достойных уважения сестер.
– Тоже сон вспомнила! – Дуня стала озабоченной. – Наверное, мой сон был нехороший… Будто дождь ливнем и дом наш до потолка наполнился, но не водой, а пылью.
– Это сон замечательный! – обрадовал сестер учитель. – Сон говорит о том, что блага земные и средства к жизни будут в вашем доме в изобилии.
Начал урок драгоман улыбкой. Улыбался, глядя на страницу, заполненною вязью арабских букв.
– Без солнца этого не было бы, – учитель показал на книгу, – но это – чудо. Одно из чудес жизни.
Теперь учитель улыбался ученицам.
– Запомните одну простую истину: «Человек совсем еще не человек, покуда он потворствует своим желаниям, покуда он алчен, склонен к раздражению, покуда он хулит других людей».
Слушать учителя было интересно, а Дуня терпение потеряла, ей хотелось узнать арабскую букву «аз».
– Эта буква называется «алиф», – показал учитель, не дожидаясь вопроса, будто прочитал Дунины мысли. – Потерпите. Я расскажу вам одну притчу. Пророк увидел сидевших на заборе вдоль дороги понурых людей. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Страх перед адом томит наши сердца». Пророк пошел дальше и увидел других безутешных. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Жажда рая обуревает нас». Пророк снова отправился в путь и встретил сельчан, лица которых светились радостью. Спросил: «Что сделало вас счастливыми?» Ему ответили: «Дух Истины. Мы рады, что живем, остальное – обычные заботы».
– Буква «алиф» – это дверь, за которой Истина? – спросила Федосья Прокопьевна.
– Это так, госпожа! – порадовался за учениц учитель.
Увы! Немного букв арабской вязи познали сестры. Дуня пошла под венец и стала княгиней Урусовой. На другой год она родила наследника своему князю Петру Семеновичу. Васеньку-княжича.
Соковнины без интриг, без подсиживаний, без затейливого поиска женихов стали родом благополучным и значительным. Прокопий Федорович в именины царя 1650 года марта 17 дня был пожалован в окольничие, сопровождал царя в загородных походах, служил у царицы дворецким, нес государственные службы: встречал мощи патриарха Иова; увенчанный титулом калужского наместника, вел переговоры с литовскими послами.
Его дочери стали у царицы приезжими боярынями. Федосья среди самых близких – шестая. Евдокия обзавелась титулом княгини. Брат Прокопия Федоровича Иван поехал на воеводство в Вятку. Сын Федор – стольник царя, сын Алексей – стольник царицы.
Соковнины почитались в Москве семейством добрым, покойным, благополучным. А вот Милославских в Москве не любили. Илья Данилович явил себя человеком корыстным, властолюбец, взяточник, кичлив и глуп.
Вся Москва знала, царь собственной рукою бил по морде Илью Даниловича – уж очень вороват тестюшка.
Грехи, грехи!
Но, слава богу, бурю Соляного бунта пережили. Потишало на Русской земле.
Часть вторая Боярыня Морозова
К протопопу Казанского собора отцу Ивану Неронову прибежал из Нижегородчины, из села Лопатищи, поп Аввакум.
Батька не раз схватывался с местным воеводой, терпел от него грубости, побои, угрозы. Воевода рвался в дом Аввакума с ружьем. Вот только вина батюшкина странная: служил, как церковь предписывала, но воеводе долгие службы стоять недосуг, требовал служить с пропусками.
А тут еще беда! Пришел из Москвы указ царя о скоморохах. Под угрозой батогов и ссылки скоморошьи затеи, медвежьи пляски запрещались. Указ гласил: «А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие чудесные бесовские сосуды, и те бы вынимать и, изломав, жечь».
Поп Аввакум царю и Церкви был послушен, но воевода брал сторону народа. До Москвы далеко, а где русское далеко, там местная власть и царь, и Бог.
От смерти бежал Аввакум в Москву. Протопоп Неронов был свой человек, в Лыскове родился, на берегу Волги, в Лыскове служил. Потом в Нижнем. Такие праведные проповеди говорил – из Москвы слушать ездили. Теперь протопоп Казанского собора. Казанский собор на Красной площади. Неронова царь знает, Неронов друг царева духовника Стефана Вонифатьевича. У Стефана Вонифатьевича собираются ревнители благочестия. О благочестии православного народа пекутся мудрецы.
Батька Аввакум притек к Неронову в горячее время. 15 апреля, две недели тому назад, отошел ко Господу патриарх Иосиф. Митрополит новгородский Никон в дороге. Переносит с Соловков мощи святителя мученика Филиппа. Церковные дела стряпали царь и Стефан Вонифатьевич с ревнителями.
Судьба Аввакума решилась скоро и просто.
Неронов привел Аввакума к Стефану Вонифатьевичу. А у Стефана Вонифатьевича ревнители думу думают. Всюду церковные нестроения, воеводы теснят священников, заводят собственные порядки.
Послушать правдивые речи пришел царь. Неронов попросил Аввакума рассказать о его бедах, как унимал воеводу, как скоморохов из села гнал.
Аввакум говорил словами горячими, иной раз посмеиваясь над собой. Поведал, как боярин Василий Петрович Шереметев плыл в Казань Волгой и чуть было не утопил. Аввакум отказался благословить сына боярина, у добра молодца блюдолюбный образ – борода и усы бриты. Царю Аввакума слушать было интересно.
Когда пришла пора прощаться, к беглецу нижегородскому подошел государь со Стефаном Вонифатьевичем, сказал весело:
– Завтра тебя, поп Аввакум, поставят в протопопы. Поедешь в Юрьевец-Повольский. Без мешканья. Завтра поставят, завтра и поедешь.
Так-то у царя на глазах быть. Нынче ты поп, а завтра – протопоп!
Супруга Аввакума Анастасия Марковна переезду в Юрьевец-Повольский порадовалась. Избу в Лопатищах поменяли на каменные хоромы. Батька народу понравился, служит сердцем, проповеди говорит так, что за душу берет, но уж больно строг.
Протопоп по книгам Патриаршего приказа обнаружил: в городе полсотни двоеженцев! Троеженцев – дюжина!
Аввакум выпросил у воеводы пушкарей – пушкари несли полицейскую службу – и поучил батогами четырех троеженцев. Начал выколачивать из горожан недоимки. Патриаршие пошлины и налоги в Юрьевце не платили многие.
Долгие службы отпугнули народ от соборного храма. А протопоп к тому же принялся людей на ум наставлять. Наказал братьев за драку: один у другого палец откусил. Отучивал пьяниц от вина батогами.
И уже на седьмой неделе своей службы в Юрьевце Аввакуму пришлось бежать из города. Семью оставил, убивать его пришли всем городом.
Калечить взялись дружно, рясу – в клочья, всяк хотел дотянуться до протопопа. Спас воевода. Отбил.
…Понесли пушкари на руках Аввакума в его протопопов дом, а толпа по-волчьи следом идет.
– Оставайтесь здесь! – приказал пушкарям воевода и поставил их вокруг протопопова двора с пищалями наготове.
В доме вой было поднялся, но Анастасия Марковна на женщин прикрикнула, захлопотала вокруг бедного своего протопопа.
Первый день Аввакум пошевелиться не мог, на другой день постанывал да поохивал. А на третий, как стемнело, не только встать, но и бежать пришлось.
С провожатыми от воеводы перелез Аввакум через свой же забор, огородами прокрался на Волгу. Здесь его посадили в лодку под парусом и сплавили от греха подальше.
* * *
Стефан Вонифатьевич сидел на свету, у окошка и, улыбаясь, плел лапоток. С неделю тому назад он углядел, что у кухаркиной внучки, пятилетней быстроглазой Маруси, из прохудившегося лапоточка торчат онучи. Маруся жила в царском селе Хорошеве, ее приводили к протопоповой одинокой кухарке не для того, чтобы подкормиться, а на радость. И кухарке, и Марусе. В царском селе Хорошеве крестьяне богатые, у каждого мужика сапоги. Только ведь в лапоточках по земле не ходят – летают, так они легки, да еще и с песенкой: скрип-поскрип.
