— Можно, — Юрка пожал плечами. — Хотя, вообще, это риск.
— Брось ты заниматься перестраховкой, — вмешалась Светлана. — Всякая поездка — это риск! Вот Игин со своей Секретаршей отправился в прошлом году за грибами — десяти километров не проехали, как грохнулись. Ему потом одни кузовные работы обошлись в четыреста рэ.
— Вообще, поездки с секретаршами порой обходятся значительно дороже предварительной сметы, — заметил, улыбаясь, Адамян и ласково посмотрел на Нику.
— Вам это, несомненно, известно лучше, чем кому-либо, — отозвалась она ледяным тоном.
Мамай нашел потерпевших бедствие у того самого придорожного холмика, где ему нужно было сворачивать на проселок. Затормози они немного дальше, и он повернул бы к лагерю, не обратив внимания на стоящую впереди серую «Волгу». Но она не доехала до поворота и теперь стояла здесь на обочине, извергая из-под капота клубы пара; удивило Мамая то, что все пассажиры, включая водителя, преспокойно оставались на месте, словно им и дела никакого не было до того, что происходило с машиной.
Витенька свернул на лагерный проселок и, выскочив из «конвертибля», направился к «Волге» неторопливой ковбойской походочкой, вразвалку и держа руки в карманах джинсов — большими пальцами наружу.
С водительского места навстречу ему вылез небритый молодой мужчина в расстегнутой гавайке.
— Привет москвичам! — прокричал Мамай, бросив взгляд на номер «Волги». — Это что же у вас, испытательный пробег? Экспериментальная модель с двигателем системы Ползунова, понимаю. Не слишком ли долго приходится разводить пары?
— Вам смешно, — сказал небритый безнадежным тоном. — А мы с этой стервой намучились уже вот так…
— У меня есть канистра воды, — предложил Мамай.
— Теперь это ей уже как мертвому припарка.
— А что случилось?
— Помпа полетела. Размололо подшипники, ну и сальник, естественно, заклинился. Хлещет прямо струей…
Они подошли, открыли капот. Витенька, отворачивая лицо от пара, взялся за лопасть вентилятора, пошатал взад-вперед и присвистнул.
— Да-а-а, — сказал он уважительно, — это надо уметь…
Из машины тем временем появились еще двое пассажиров — женщина лет тридцати, коротко стриженная, с худощавым нервным лицом, и элегантный брюнет в огромных солнцезащитных очках, похожий на киношника. Четвертая пассажирка осталась в машине, лица ее Витенька разглядеть не мог — она сидела сзади, безучастно глядя в окно.
— Что ж это вы, друзья-однополчане? — сказал он. — Изредка ведь не мешает вспомнить и о том, что существуют на свете смазочные материалы, а? Сразу видно людей, далеких от техники. Что, небось гуманитарии?
— Анти, — томно произнес брюнет. — Скорее, антигуманитарии.
— Кончай выпендриваться, — раздраженно сказала женщина и обратилась к Мамаю: — Спасибо, что вы ради нас остановились, но тут, пожалуй, ничем не поможешь. Мы подождем встречной машины и попросим взять нас на буксир обратно до Феодосии…
Витенька поскреб в бороде, иронически прищурясь.
— Странное у вас представление о Феодосии, — сказал он. — Вы что же думаете, запчасти там продают на базаре, рядом с солеными бычками? Или вручают бесплатно при въезде в город, как памятки ГАИ на Чонгарском мосту?
Москвичи удрученно молчали. Распахнулась задняя дверца, и на шоссе вышла четвертая пассажирка «Волги» — очень юная, в шортах и мужской рубашке с подвернутыми до локтя рукавами, с длинными черными волосами, свободно рассыпанными по плечам и подрезанными на лбу прямой челкой, как на некоторых древнеегипетских портретах. Небрежным кивком ответив издали на Витенькино приветствие, она отошла в сторону и, сорвав веточку полыни, стала растирать в ладонях.
— Нет, ну есть же там таксисты, — сказал небритый с надеждой. — Обычно у них можно достать что угодно…
— У здешних таксистов? Ха-ха, — сказал Мамай. — Вы никогда не интересовались историей Феодосии, хотя бы в объеме первой главы туристского путеводителя? Так вот запомните: когда-то это был ионийский торговый эмпорий. В Афинах еще не слыхали о Перикле, а феодоситы уже умели драть с ближнего семь шкур… причем весьма успешно, если судить по тому, что уже очень скоро заштатная колония сделалась самостоятельным полисом с правом чеканить монету. Страбон, во всяком случае, утверждает, что по грузообороту порт Феодосии не уступал Пантикапею. Эти имена говорят что-нибудь вашим антигуманитарным умам? — Он строго оглядел слушателей и добавил: — Так или иначе, я не советовал бы вам вступать в торговые — и тем более незаконные — отношения с потомками этих античных бизнесменов. Гены, знаете ли, штука устойчивая…
— Спасибо за лекцию, но я не понимаю одного, — сказала женщина и, запустив руку в карман к небритому, достала смятую пачку сигарет. — Я не понимаю, где мы теперь достанем эту проклятую помпу, если ехать за ней в Феодосию нет смысла?
— В Феодосию нет смысла ехать без надежного провожатого, — пояснил Мамай — Ибо это как раз то место, куда, как говорят испанцы, можно пойти за шерстью и вернуться остриженным. Поэтому сейчас я отбуксирую вас в лагерь, а в город мы поедем вместе, завтра утром. Мне все равно нужно в банк. И там я сведу вас с человеком, который может достать не только помпу, но и комплект новой ярославской резины.
— Это идея, — сказал небритый, протягивая стриженой зажигалку. — А в какой лагерь вы нас потащите? Вы что, дикари?
— От дикаря слышу, — ответил Витенька. — Я имею в виду лагерь Феодосийского отряда Восточно-Крымской экспедиции Института археологии Академии наук СССР. Ленинградского отделения, если уж быть точным до конца. Между прочим, наш институт был головным, пока Москва не узурпировала даже этого…
Черненькая тем временем подошла поближе и посматривала на Мамая, явно очарованная его бородой.
— И вы тоже археолог? — спросила она его негромко, с выражением застенчивого любопытства.
— Я был им, — сказал Витенька. — Пока меня не растоптала жизнь. Сейчас я уже не археолог, а арап чистой воды, как все завхозы, начснабы и прочие приматы. Плюс ко всему я еще и шофер. Трос хоть с собой возите? Давайте разматывайте…
Он пошел к своей машине, запустил мотор и с ревом, в облаках пыли, лихо вылетел на шоссе задним ходом.
— За руль сядете вы? — спросил он небритого, проверив зацепление буксирного троса. — Значит, так: ехать будем медленно, дорога плохая, поэтому следите за камнями и старайтесь не попасть в колею, иначе пробьете картер. Все ясно?
Небритый сказал, что все ясно. Витенька обошел «Волгу» сзади и покачал вверх-вниз, взявшись за бампер.
— Рессоры перегружены, — объявил он строго. — Чтобы вам не пришлось в придачу к помпе покупать еще и коренной лист, советую одному пересесть ко мне. Еще лучше было бы двоим, но у меня, к сожалению, сняты задние сиденья — возил вчера картошку для кухни.
— Можете забирать мою сестрицу, — сказала женщина и обернулась к черненькой: — Лягушонок, ступай-ка в ту машину, ты всю дорогу ныла, что тебе душно. Иди, иди, нечего!
Черненькая пожала плечами и направилась к фиолетовому «конвертиблю» с видом независимым и немного отрешенным. Витенька галантно помог ей забраться на высокое сиденье, прихлопнул дверцу, сел и, тронувшись, стал потихоньку выбирать слабину троса. Осторожно, избегая рывка, он сдвинул «Волгу» с места, благополучно вывел на проселок, прибавил газу и, переключив скорость, откинулся на спинку сиденья, закуривая.
— Как там ваши, волокутся? — спросил он у спутницы.
Та оглянулась, придерживая у щеки развеваемые ветром волосы. Теперь Мамай видел, что они не совсем черные, а просто очень-очень темные.
— Едут, — ответила она. — Только ужасно переваливаются с боку на бок.
— Такая дорога. Вас бы, Лягушонок, укачало в закрытой машине в два счета…
Скосив глаза, он увидел, что девушка покраснела до ушей.
— Меня зовут не Лягушонок, — сказала она сдержанно после некоторой паузы. — Если вы услышали, как называет меня сестра, это еще не дает вам права…
— А, ну извините, — сказал Витенька. — Я не знал, сейчас ведь бывают самые странные имена. У меня знакомые назвали дочку Радианой. Представляете? По мне, так уж лучше Лягушонок…
— Мое имя — Ника.
— А, это хорошо, — одобрил Мамай. — Ника Самофракийская! «Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники…» Чьи стихи?
— Если вы скажете, что ваши, я выброшусь из машины, — ответила она, снова покраснев, на этот раз совершенно необъяснимо.
— Да какие же они мои! — воскликнул изумленный Мамай. — Это из «Александрийских песен» Кузмина… был в древности такой поэт, современник Блока. Между прочим, меня зовут Виктор, а по фамилии я — Мамай. Звучит? Кстати, тот самый.
— Какой «тот самый»? — спросила Ника, оборачиваясь к нему.
— Ну, который бежал с Куликова поля. Мой прямой предок. Совершенно точно установлено. И знаете, где похоронен? В Старом Крыму. Вы ехали побережьем или через Белогорск?
