в глазах у росса вспыхнула та самая ярость, с какой тот недавно выбил у него из рук меч. У сына лохага Добромила была хватка тигра.
Фаруд торопливо заговорил — насмешки у него в голосе больше не было. Фалей перевел:
— Он говорит, что законы степи не запрещают воину добывать себе иноплеменных женщин и что так поступали его предки. Оставь его — этим Дарину не вернешь…
Усталости Останя больше не чувствовал. Слова степняка взбудоражили его, он не мог сидеть на месте, жаждал действия и не знал, с чего начать.
Смеркалось. Понимая состояние своего друга, Фалей предложил ехать дальше. Связав Фаруду руки за спиной, они посадили его на коня и осторожно двинулись вперед, по краю полосы сгущающегося тумана.
Над головой высыпали звезды, заблестел серп луны, а степь стала непроницаемо темной, неуютной и враждебной. Где-то неподалеку, за завесой темноты, встали на якоря суда, а степняки разбили бивак. Однако ни эллинов, ни сарматов поблизости не оказалось. Неужели и они решили двигаться ночью? Судам плыть в темноте небезопасно: можно сесть на мель. Да и коням требовался отдых.
Фаруд тоже не скрывал своего недоумения: случилось что-то непредвиденное.
Потом они увидели на противоположном берегу костры. Вот оно что! Какие-то люди. Опасаясь ночного нападения со стороны нежеланных соседей, караван отправился дальше, к речным островам, за которыми можно было скрытно плыть до устья Вычиги, впадающей в Данапр. По ней суда поднимутся до крепости Сегендш, оттуда, перегрузив товар на верблюдов и вьючных лошадей, эллины степью двинутся к Меотиде [48], где уже на других судах продолжат свой путь в Танаис. Этот маршрут от боспорских городов [49] к россам и обратно проложили еще в те времена, когда в припонтийских степях и на Левобережье властвовали скифы. [50]
Останя, Фалей и Фаруд ехали не менее часа, прежде чем заметили впереди тусклые огни сарматских костров. Теперь можно было отдохнуть. Они спешились, стреножили коней, Фалей и Фаруд не замедлили растянуться на траве, а Останя бодрствовал, глядя на костры, и мысли вихрем проносились у него в голове. Что с Даринкой? Как освободить женщин? Просто пойти к сарматам и потребовать, чтобы они обменяли их на Фаруда, означало добровольно отдать себя в руки степняков. Проникнуть на корабль со стороны реки? А как узнать, на каком корабле пленницы? И потом вряд ли удастся проделать все это скрытно. Без схватки не обойтись, а шансы на успех в этом случае совсем малы. Самое разумное, пожалуй, было бы вести переговоры об обмене, находясь на правом берегу, только и это исключено: там, по-видимому, готы, а готы для них хуже степняков. Сарматы все-таки в контакте с эллинами, а Фалей — эллин. Здесь место соприкосновения со степняками, какая-то возможность, которую, быть может, удастся использовать; с готами же не до переговоров — россы с ними в состоянии войны…
В общем, решение не приходило, и это угнетало Останю, гнало сон прочь.
Может быть, что-либо предложит Фалей? В пути он долго разговаривал с Фарудом. Останя ехал впереди и не мешал их беседе, зная, что Фалей выяснял что-то важное для них обоих. Но эллин ничего не предложил, и это беспокоило Останю, обязывало самостоятельно искать выход из отчаянно трудного положения.
Потом как-то сразу, внезапно пришло решение. Останя отбросил все колебания, казавшиеся ему недостойными воина, переобулся, поправил на поясе меч, взял лук и колчан.
— Далеко ли? — спросил Фалей. Оказалось, он не спал.
— Туда!
— Спи. Поговорим утром.
Это был не совет, а приказ, произнесенный холодно и твердо.
— Если будем спать, кто же их спасет!
— Не теряй головы, Евстафий, тут нужен не меч, а ум.
Раздражение Остани утихло, он овладел собой. Он сознавал, что его порыв вызван отчаянием, безысходностью положения, нетерпеливым желанием что-нибудь предпринять ради спасения женщин. Рассудок же подсказывал Остане повиноваться более опытному Фалею. Эллин ничего не делал очертя голову, но и не медлил, когда надо было действовать. По-видимому, у него был какой-то план…
Останя завернулся в плащ и, как-то сразу успокоенный, задремал. Рядом с ним был друг, так же озабоченный судьбой пленниц, — у Фалея ясный ум, он непременно найдет выход из трудного положения.
Едва забрезжила заря, они были на ногах. Сарматский лагерь тоже пробудился. Останя наблюдал за степняками, а Фалей занялся завтраком. Хлеба и мяса у них оставалось немного, зато меду было еще достаточно — не меньше, чем на неделю. Мед в походе дороже хлеба: он снимает усталость и бодрит, особенно перед битвой, когда тело должно быть легким и сильным. Опытный воин перед сражением откажется от пищи, но охотно выпьет чашу меда — от него и сил больше, и раны не так страшны, если в живот…
Любопытство Фаруда к спутникам, расположившимся вблизи сарматского бивака, будто у себя дома, не ослабевало. Странные люди: из разных племен, а относятся друг к другу, как родные. У степняков такого не увидишь, они признают только сородичей. Приходи к ним, садись рядом с ними у костра, бери мясо, лепешку, кумыс — все, что едят и пьют другие, — никто тебя не упрекнет, что пришел: таков закон родства, освященный обычаями предков; приходи, проезжай — никто тебя не тронет, не обидит, если ты соблюдаешь обычаи своего племени. Но если ты не сородич, а только соплеменник, тебя не всегда пригласят к общему костру. Сначала узнают, кто ты, кто твоя мать и отец, кто твоя жена, сколько у тебя сыновей, какая кибитка — новая ли, добротная или старая-престарая, в которой твоей жене и детям нельзя даже укрыться от дождя. Если ты богат, могуществен или в недалеком будущем станешь таким, тебя примут как почетного гостя, а если беден и завтрашний день не сулит тебе ни богатства, ни власти, лучше не задерживайся у чужого костра — все равно тебе не найдется здесь места и пищи. Ну а если ты вообще из другого племени, добра не жди. Правда, и в этом случае к тебе отнесутся по-разному, в зависимости от того, кто ты. Если скиф, сак [51], массагет [52] или еще какой-нибудь дальний родич по языку и обычаям, ты еще не враг, а только пришлый. Тебя не убьют, если ты не причинил сарматам зла, но отведут к вождю племени и спросят, почему ты здесь, почему нарушил закон, установленный старейшинами, и перешел границу племенных владений. Если вождь сочтет твое объяснение убедительным, тебе оставят жизнь и даже помогут; но если тебя уличат во лжи
