— Я немедленно поставлю в известность короля, — сказал Франциск.
— А я извещу Томаса.
Зазвонил монастырский колокол. Братья дружно встали.
— Будь понастойчивее, — сказал Филип. — Если все получится, Томас сможет вернуться в Кентербери, а если это произойдет — Уолерану конец.
* * *
Они встретились на живописном лугу на берегу реки по границе Нормандии с Французским королевством, неподалеку от городов Фретеваль и Вьеви-ле-Рэ. Король Генрих уже ждал со своей свитой, а Томас прибыл вслед за ним в сопровождении архиепископа Уильяма Сенского. Филип, который тоже был вместе с Томасом, еще издалека заметил своего брата рядом с королем.
До этого король и архиепископ достигли соглашения — хотя пока только устно.
Они приняли решение, по которому мирный поцелуй последует во время примирительной обедни сразу по возвращении Бекета в Англию. Но окончательная договоренность произошла во время личной встречи.
Томас выехал на середину луга, оставив позади своих людей, то же сделал и Генрих. Сопровождавшие, затаив дыхание, следили за двумя самыми влиятельными лицами в стране.
Разговор их, казалось, продолжался бесконечно. Никто не слышал, о чем они говорили, хотя многие догадывались. Речь шла о многочисленных обидах, которые Генрих нанес Церкви, о неповиновении Томасу, проявленном некоторыми англиканскими епископами, о противоречивости церковных уложений, о вынужденном изгнании архиепископа, о роли Папы… Поначалу Филип очень опасался, что они жестоко разругаются и расстанутся злейшими врагами. Однажды они уже были близки к согласию, уже встречались вот так же — один на один, — но какая-то искра недоверия промелькнула между ними, возможно, кто-то произнес одно неосторожное слово, задевшее самолюбие другого, и оба наговорили резкостей, обвинив затем друг друга в неуступчивости. Но сейчас, чем дольше они разговаривали, тем больше крепла надежда в душе Филипа. Он чувствовал, что, если бы кто-то из двоих готов был сорваться, это случилось бы гораздо раньше.
Жаркий летний день сменился вечерней прохладой, густые вязы бросали через реку длинные тени. Напряжение становилось невыносимым.
Вдруг все почувствовали: что-то произошло. Томас сделал движение.
Неужели он собрался уезжать? Нет. Он просто слезал с лошади. Что бы это значило? Филип, чуть дыша, следил за ним, не отрывая глаз. Томас спешился, подошел к Генриху и опустился на колени возле его ног.
Король тоже спрыгнул на землю и обнял его.
Свита с обеих сторон возбужденно и радостно зашумела, в воздух полетели головные уборы.
Филип почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Спор был улажен, разум и добрая воля восторжествовали. Так оно и должно быть всегда.
Возможно, этой клятвой было освящено будущее.
Наступил день Рождества. Король с утра пребывал в ярости.
Уильям Хамлей испугался не на шутку. Он знал в своей жизни только одного человека с таким крутым нравом — свою мать. Оба были страшными деспотами. Генрих и так имел вид довольно устрашающий — широкоплечий, с мощной грудью, большой головой, а уж когда злился, то серо-голубые глаза его, ко всему прочему, наливались кровью, веснушчатое лицо вспыхивало краской, а обычная неугомонность становилась похожей на разъяренное метание медведя в клетке.
Они остановились в Бюр-ле-Руа, охотничьем замке Генриха, в лесном парке неподалеку от побережья Нормандии. Король должен был чувствовать себя счастливым. Охоту он любил больше всего на свете, а место это было его любимым уголком. Но он был в гневе. И причиной такого настроения был архиепископ Томас Кентерберийский.
— «Томас! Томас! Томас!» Только это и слышу от вас, несносные прелаты! «Томас сделал то — Томас сделал это — Томас оскорбил вас — Томас несправедлив по отношению к вам». Не могу больше слышать этого имени!
Уильям украдкой следил за лицами графов, епископов и других знатных особ, сидевших за рождественским столом в большом зале. Большинство из них явно нервничали. И лишь один человек был внешне доволен — Уолеран Бигод.
Епископ первым предсказал, что Генрих в скором времени вновь поссорится с Томасом. Он говорил, что архиепископ одержал слишком явную победу; мирный договор, предложенный Папой, вынуждал короля идти на серьезные уступки; и впереди были новые шумные скандалы, а то и открытые столкновения. Но Уолеран не просто отсиживался в сторонке, выжидая, как повернутся события; он прилагал немалые усилия к тому, чтобы его предсказания сбылись. С помощью Уильяма он чуть ли не ежедневно доносил королю о каждом шаге архиепископа, с тех пор как тот вернулся в Англию: будь то поездки Томаса по сельской местности с целой армией рыцарей или встречи с близкими ему людьми, во время которых якобы плелись сети предательских замыслов, или наказание тех священников, которые во время его изгнания поддерживали Генриха. Уолеран так ловко умел вплести в свои доносы частички того, что действительно имело место, что получалась картина всеобщего заговора против монарха. Как бы то ни было, но он раздувал пламя, которое и без того уже полыхало. Все, кто бросили Томаса за шесть лет изгнания и теперь жили под страхом возмездия, жаждали любой ценой облить его грязью перед королем.
Итак, Уолеран был счастлив, видя короля в гневе. И было от чего. Он, как никто другой, пострадал от возвращения Томаса. Архиепископ отказался поддержать назначение Уолерана епископом Линкольна. И в то же время выдвинул своего человека на место епископа Кингсбриджа — приора Филипа. Если бы это случилось, Уолеран лишился бы одного поста, не получив другого. Тогда ему — конец.
Уильям тоже пострадал бы. Алина уже давно правила за графа, и, если бы Филип стал епископом, уступив место приора Джонатану, а Уолеран лишился бы всякой власти, у него не осталось бы ни одного союзника во всей округе. Вот почему он решил держаться ближе к Уолерану: вместе легче сорвать хрупкое согласие, достигнутое с таким трудом королем Генрихом и архиепископом Томасом.
К выставленным на праздничном столе блюдам с запеченными лебедями, гусями, павлинами, утками и прочими яствами собравшиеся гости едва притронулись. Уильям, который во время застолий всегда ел и пил от души, сейчас лишь грыз корку хлеба, прихлебывая из кружки с поссетом. Лучшего средства хоть немного успокоить режущую боль в животе он не знал.
Бешеную злобу у короля вызвали последние новости: Томас отправил посланников в Тур, где сейчас находился Папа Александр, с жалобой на то, что Генрих нарушил свои обязательства по мирному договору. Один из старейших советников монарха, Энжугер де Воун, сказал:
— Мира не будет до тех пор, пока ты не отделаешься от Томаса.
Уильям в ужасе застыл.
— Ты прав! — рявкнул Генрих.
Уильяму было ясно, что король правильно понял своего советника, хотя то было не обдуманное предложение, а скорее выражение безысходности. И все же ему показалось, что Энжугер произнес эти слова не просто так.
Вилли Мальвуазен лениво произнес:
— Будучи в Риме по пути из Иерусалима, я слышал рассказ о некоем Папе, которого казнили за его невыносимое высокомерие и дерзость. Черт возьми, не могу вспомнить его имени!
— Похоже, ничего другого нам не остается, как поступить так же с Томасом, — вступил в разговор архиепископ Йоркский. — Пока он жив, он будет сеять смуту повсюду — и дома, и за границей.
Уильяму показалось, что все трое заранее обдумали и обговорили, что им сказать. Он взглянул на Уолерана. И в этот момент епископ сказал:
— Сомнений нет, взывать к благопристойности Томаса — дело бесполезное.
— Молчите все! — взревел король. — Довольно, наслушался! Все, на что вы способны, — это жаловаться и скулить, вместо того чтобы оторвать свои задницы от стульев и сделать хоть что-то! — Генрих жадно глотнул из своего бокала. — Не пиво, а моча! — заорал он и резко отодвинулся от стола. Все тут же поспешили встать, а король вскочил со стула и вылетел из зала.
В наступившей тишине Уолеран произнес:
— Король высказался яснее ясного. Хватит нам раздумывать, пора что-то делать с Томасом.
Уильям Мэндвилл, граф Эссекс, сказал:
— Думаю, надо отправить посланников к архиепископу и попытаться образумить его.
— А что ты будешь делать, если он откажется прислушаться к голосу разума? — спросил Уолеран.
— Тогда нам придется арестовать его именем короля.
Несколько голосов заговорили одновременно. Собравшиеся разбились на небольшие группки: те, кто были согласны с графом Эссексом, начали обсуждать, когда следует отправиться на встречу с Томасом; Уильям заметил, что Уолеран шептался с двумя молодыми рыцарями. Епископ поймал его взгляд и кивком подозвал к себе.
