— Ночевать будем на карбасах. Распорядись все припасы доставить сюда, — ответил Петр.
С якорей снялись ни свет ни заря, и сразу карбасы подхватила полноводная Северная Двина. Караван заметно прибавил скорость, судовой ход, фарватер расширился в несколько раз. Поставили паруса. Кормщик повеселел, поглядывая по сторонам. То и дело их обгоняли длинные составные плоты. На них купцы везли под навесами на продажу в Архангельский зерно. Апраксин не отходил от царя, прислушивался к его разговору с кормщиком.
— На плотах, государь, купцы везут токмо хлебное зерно да соль. А так, что подороже, воск, да кожи, да ворванье сало-то, на стругах и дощаниках.
Приглядываясь к простому народу — гребцам, кормщикам, плотникам, хлеборобам, Апраксин заметил их отличие от московского люда. «Пожалуй, здесь меньше всяких бездельников и ярыг, а людишки вольнее себя чувствуют, спину поменее гнут, и в обличье гордыня проглядывает».
Когда они с царем отошли от кормщика, он проговорил:
— Людишки-то тутошние, Петр Лексеич, вольготней живут, нежели в наших местах.
— Оно так и должно, — дернул верхней губой царь. — Здешний люд под крепостью живет. Наши-то дворяне семь шкур дерут с холопов. «А ты восьмую», — беззлобно подумал Апраксин.
Чем ниже по течению, тем раскидистей берега, сплошь укрытые сосновыми борами. В темную июльскую ночь тянуло оттуда терпким запахом хвои. Тугой парус увлекал карбас все быстрее к устью.
— Никак, Двина-то поболее вширь, чем Плещее озеро по длине, — прервал тишину Апраксин, окинув взглядом уходящие вдаль берега.
— Покуда-то нет, — не соглашался Петр, — поглядим далее…
У устья Пинеги караван встретил архангельский воевода Андрей Матвеев. Царь обнялся со своим бывшим стольником, а Федор расцеловал старинного, еще со времен стрелецкой смуты, товарища. Помнил Апраксин, как пьяная толпа растерзала у Красного крыльца отца Андрея, мудрого советника царицы Артамона Матвеева. Больше двух лет не виделись приятели.
Царь ушел с воеводой в свою каюту, и там они долго беседовали с глазу на глаз. Потом было застолье. Матвеев торопился сойти на берег, чтобы скакать во всю прыть в Холмогоры и встретить там царя как положено.
Двина между тем раскинула свои берега еще шире, разделилась на несколько рукавов — полоев. Рукава — Холмогорка, Курополка, Матигорка, Быстрокурка, Ровдогорка, Богоявленка — рассекли сушу на гряду островов. Один из них — Куростров — расположился напротив Холмогор. На склонах острова утром, в пятницу, 28 июля 1693 года столпились жители деревни Мишанинской. Среди них, прикрываясь мозолистой ладонью от слепящего солнца, со своими земляками с любопытством наблюдал восшествие к Холмогорам великого государя потомственный рыбак Лука Леонтьевич Ломоносов, предок Михайлы Ломоносова. Они видели толику пышной встречи царя-батюшки. Двинский же летописец довольно красочно и подробно описал эту картину. «А 28 числа в пяток в начале 3-го часа дня в соборе и по приходским церквям к литургии благовестили, а праздновали того дня Смоленской Пресвятой Богородице. Великий государь, судами своими объявился от Курострова в исходе 6-го часа дне. В соборе приказал преосвященный архиепископ благовестить в большой колокол до пришествия государского, и игуменам, присутствующим на Холмогорах, и всем приходским священникам указал архиерей на встретение великого государя быть в соборную церковь с лучшим облачением. Великий государь царь… Петр Алексеевич… прииде к Холмогорскому городу на семи стругах, а великого государя струг преди всех шол. И как приближался к городу, выстрел был из всех пушек и мелкого оружия от обоих полков; также и с государских судов из большого оружия. Пушек стояло на обрубе выкачено тринадцать. Полки оба (стрелецкие под начальством Гордонова зятя полковника Снивинса) полным строем стояли на площади от Богоявленских ворот до пристани государевой. Как великий государь к пристани приходил, и тогда другой выстрел был из всего оружия и из судов государевых; а струг государев к пристани пристал в начале 11-го часа дня. Егда великий государь на пристань выступил, тогда третий выстрел был, и, вышед, великий государь изволил шествовать к карете в город Богоявленскими вороты. А бояра, и стольники, и все чиновные люди за великим государем шли пеши. Внегда великии государь объявился из Спасских ворот, тогда в соборе звон был вовсю. Егда же великий государь шестовал на городок к соборной церкви, тогда преосвещенный Афанасий, архиепископ Холмогорский и Важеский, из соборной церкви встретили великого государя изыде со святыми иконами и со всем освещенным чином в облачении малом. Вначале певчие в лучших стихарях пели стихиру «Днесь благодать». Великий государь, вышед из кареты, поклонение творил святым иконам и архиерею. Архиерей великого государя крестом благословил и святою водою кропил и поздравлял великого государя во благополучном путешествии. Певчие архиерейские великому государю пели входное и многое лета. По ектении архиерей возглас «слыши ны Боже». И по возгласе по чину «Честнейшую» и отпуск говорил со крестом сам архиерей. По отпуске великий государь у архиерея в руке крест целовал и боляре и протчие пришедшие с государем… И великий государь по прошению архиерейскому изволил из церкви шествовать в дом, и во время шествия звон был вовсю. Певчие, перед государем идучи, пели ирмосы греческого согласия «Веселися Иерусалиме» и «Бог Господь и явися нам». И того дня великий государь у преосвященного архиепископа хлеба кушал в крестовой и с боляры его царского величества и все чиновные люди хлеба ели».
Угощал архиерей с размахом, стол ломился от яств, сплошь стояли штофы с водкой, вином, кувшины с брагой. Апраксин сидел рядом с Матвеевым. Вспоминали прошлые годы, когда были спальниками у царевичей, Федор у Федора Алексеевича, Андрей у Петра Алексеевича, не позабыли и печальное лихолетье в пору стрелецкого бунта…
— Архиерей-то хлебосольный, видать, — добродушно осклабился Апраксин, — и хмельного не чурается, не стать нашему митрополиту.
Матвей засмеялся:
— Редкой души человек наш пастырь. Наполовину светской жизнью обретается. Да и, пожалуй, в наших поморских землях иначе не обойтись.
— Что так? — недоуменно спросил Апраксин.
— Видишь ли, Федя, не один годок надобно среди двинского люда потолкаться, дабы его натуру дюжую спознать. Особого склада обитатели на севере. Я и сам только-только разуметь их почал.
Андрей чокнулся с Апраксиным, отпил из бокала вина и продолжал:
— На обличье-то поморцы бирюками кажутся. А на деле — трудолюбцы. Душевные людишки.
На другой день, в субботу, царя со свитой принимал воевода, гости опохмелялись. Во время застолья Матвеев доложил о готовности в Архангельском яхты «Святой Петр».
— Как тобой указано было, государь, яхта ждет тебя, дабы следовать в Соловецкий монастырь.
— Любо сие нам, — развеселился царь. — А сколь пушек на яхте?
— Дюжина, государь.
В полдень царский караван отплыл в Архангельский. Город встречал царя колокольным звоном, ружейной и пушечной пальбой. Но ни трезвон, ни залпы не поразили царя так, как зрелище настоящего морского порта.
У громадного причала ошвартовался добрый десяток европейских купеческих судов из Англии, Голландии, Дании. Два-три корабля отстаивались на рейде, на якорях, ожидая, когда освободится место у причала. Лес мачт бригов[8], шхун[9], бригантин[10], с подобранными парусами, опутанных вязью снастей такелажа, заполнил всю прилегающую акваторию. Завороженный Петр оглянулся. Чуть позади на палубе собрались Ромодановский, Голицын, Стрешнев, другие спутники. Они недоуменно переглядывались, удивленно озираясь по сторонам.
— Слышь-ка, Федя, — кивнув на лес мачт, сказал царь стоявшему рядом Апраксину, — краса дивная, будто небылица. Рази сравнишь с Плещеевым озерком?
Апраксина, видимо, тоже пленила панорама увиденного, но рассудил он по-своему:
— Озерко наше славное, Петр Лексеич, но токмо оно-то не море.
Петр прищурился:
— Сие ты верно подметил. Отсель прямой путь к Европе. Они-то, иноземцы, своего не упускают, вишь, густо облепили городок, будто пчелки.
Крайним у пристани возвышался двухпалубный тридцатипушечный фрегат. На корме лениво шевелилось громадное полотнище полосатого красно-сине-белого флага.
— Чей корабль? — отрывисто спросил царь у Матвеева.
— Голландский фрегат, государь, — пояснил воевода, — из Нидерландских штатов. По указу своего короля оберегает купцов от французских каперов.
Царский карбас как раз поравнялся с кормой фрегата, и в этот момент одна за другой сверкнули огнем три носовые пушки голландского корабля.
— Фрегат салютует тебе, государь, — проговорил Матвеев.
