Тиберий был в отличном настроении и повел себя милостиво.
— Хорошо, Гай. С этого момента я буду пить его разбавленным — плесни сюда воды.
Калигула взял кувшин с водой и дополнил кубок. Вино сначала пробовал слуга, поэтому Тиберий беззаботно пил дальше. После трех кубков он захотел спать. Калигула взял кувшин и, улыбаясь, сказал:
— Я разведу для тебя еще пару кубков…
Наблюдательный Макрон сразу понял, с какой целью Гай использовал воду и что он теперь сам уничтожает следы.
«Неплохо придумано, — думал он. — Я бы не догадался».
В эту ночь Тиберий тяжело заболел, и о дальнейшем путешествии не могло быть и речи.
Калигула и Макрон не спускали с императора глаз. Харикл приготовил для него сильное укрепляющее средство и предписал строжайший покой. Скоро Тиберию стало немного лучше, но он по-прежнему был слаб, говорил запинаясь и иногда забывал, где находится. На третий день он проснулся после полудня и потребовал позвать Тразиллия.
— Мы ведь уже на Капри? — спросил он.
— Нет, император, — ответил астролог. — Мы все еще в Астуре.
— В Астуре? Где это?
— На побережье, в одном дне пути от Капри, — сказал Калигула.
— Почему мы все еще не там? Я ведь приказал поворачивать. Почему не выполняются мои приказы?
— Ты заболел, достопочтенный отец, но сейчас поправляешься. Как только Харикл разрешит, мы тронемся в путь.
— Харикл ничего не может разрешить или запретить! — возмутился император. — Завтра я еду дальше! Уже завтра!
Так все и произошло. Они снова пустились в дорогу, и Тиберию стало настолько лучше, что он принял участие в организованных в его честь соревнованиях преторианцев. Напрасно Харикл предупреждал его об опасности перенапряжения. Когда началась травля зверей и люди должны были противостоять кабанам, император потребовал копье, встал и со всей силы метнул его в животное. Он попал, но напряжение оказалось так велико, что Тиберий с криком боли опустился обратно в кресло, бледный как полотно, и пульс его, как установил врач, опасно участился.
С этого момента состояние его стало резко ухудшаться. Он слабел с каждым днем, но вдруг перестал торопиться обратно на Капри. После того как всему побережью стало известно, где он находился, Тиберию вздумалось доказать всем, что он жив и здоров.
Следующей остановкой была Мизена, город, где располагалась часть римского флота. Здесь император с Калигулой и Макроном поселился на вилле Лукулла. Наследники полководца и гурмана продали ее императору, так что Тиберий жил в собственном доме. Это обстоятельство, как и то, что до Капри оставалось несколько часов пути по морю, укрепило у императора чувство безопасности и прибавило ему сил и решимости показать, что он еще в состоянии управлять империей. Тиберий принимал делегации из близлежащих городов, почти каждый вечер устраивал пышные трапезы, прощаясь потом со своими гостями, как требовала традиция, стоя. Слугам приходилось поддерживать его, а он замечал при этом с наигранной улыбкой, что старые кости немного ослабли.
Он ел с большим аппетитом, хотя и понемногу, но пил изрядно, и при этом Калигуле несколько раз удавалось подлить деду с водой небольшие порции медленно действующего яда.
На седьмой день он не смог без посторонней помощи встать с постели. Харикл определил у него лихорадку и велел соблюдать полный покой. Вечером император выпил еще два кубка вина, провел беспокойную ночь, временами забываясь в бреду, а к утру впал в похожий на смерть сон.
— Это конец, — прозвучал приговор Харикла, после чего Калигула тут же отправил гонцов в Рим. В послании говорилось, что император, умирая, определил своим преемником его, Гая Цезаря. Между тем Тиберий еще был жив.
Калигула и Макрон по очереди, а иногда вместе дежурили у постели императора. Ближе к двенадцати часам началась агония, старик стал хрипеть. Калигула кивнул Макрону и осторожно снял с пальца императора перстень с печатью. Будто почувствовав, что его лишили символа власти, Тиберий неожиданно распахнул глаза и слабым голосом позвал слугу. Тут его мутные от лихорадки глаза различили внука, который в ужасе застыл у его кровати с кольцом в руке.
— Верни! Оно пока принадлежит не тебе…
Эти слова он сказал шепотом, но четко и ясно, так что и Макрон мог их слышать.
— Ну все, хватит!
Префект подошел к постели, взял подушку и прижал ее к лицу императора.
Прошло несколько минут. Макрон снял подушку и закрыл умершему глаза.
— Да здравствует император Гай Юлий Цезарь Август! — приветствовал он нового императора.
Напряжение последних дней спало, и лицо Калигулы озарила улыбка.
— Спасибо, префект. Думаю, тебе лучше построить своих преторианцев. Пусть принесут присягу.
— Будет исполнено, император! — крикнул Макрон и повернулся к охране: — Передайте приказ всем преторианцам построиться перед входом!
Исполнен он был предельно быстро. Калигула вышел из дома.
Макрон скомандовал:
— Смирно!
Преторианцы устремили взгляд на своего нового повелителя.
— Император Тиберий мертв, и мы не сомневаемся в том, что боги примут его милостиво. В свой последний час он определил при свидетелях своим преемником Гая Юлия Цезаря, на что мы все так надеялись. Вам выпала честь первыми поклясться ему в верности, призвав в свидетели Юпитера и Марса, от имени сената и народа Рима.
— Клянемся! — ответили, как положено, солдаты, а потом о военной дисциплине забыли, и раздались крики: — Приветствуем императора Гая Цезаря. Долгие годы нашему Калигуле! Да здравствует Калигула!
То, что они до сих пор называли его, теперь их императора, Сапожком, не злило Гая. Он воспринимал это прозвище как почетное имя, данное ему когда-то легионерами в лагере отца, и решил позволить называть так себя и дальше.
В течение следующих дней из всех уголков империи прибывали гонцы с поздравлениями. Калигула говорил им одно и тоже.
— Друзья! Граждане Римской империи! Боги подарили моему глубоко почитаемому деду долгие годы правления, но в течение последних лет ему было не суждено распорядиться наследием Августа в духе своего предшественника. Он совершил много ошибок и несправедливостей — мы все знаем об этом. С этим покончено, друзья! С доносчиками в будущем будут поступать как с преступниками! Их, а не тех, на кого донесли, станут преследовать. Теперь император по старому обычаю будет находиться в Риме, рядом со своим народом, периодически выступая перед сенатом. Мы вместе проводим усопшего Тиберия в Рим, чтобы там совершить обряд погребения, и вместе отправимся в путь к грядущему.
Восторженное одобрение было наградой за его слова, сказанные, впрочем, от всего сердца. В эти дни Калигула видел себя непосредственным преемником Августа, на которого пытался равняться и чьим поступкам подражал. Разве Август, который тогда еще носил имя Октавиан, в свое время не избавлялся от противников? Но, укрепившись во власти, он стал добрым и справедливым. Народ обожествил его. Так же хотел поступить и Калигула. Он чувствовал, как внутренняя пустота и холод отступают перед этими намерениями, окрыляющими и возбуждающими.
Гай Юлий не осознавал, что всего лишь примерял на себя роль, не зная, готов ли сыграть ее до конца.
Когда весть о кончине императора достигла Рима, город встретил ее всеобщей радостью. У Тиберия давно уже не было друзей и сторонников ни в народе, ни в сенате. Его лишь боялись и ненавидели. Люди прыгали и танцевали на улицах и кричали:
— Тиберия в Тибр! К Орку! Бросить его труп на Гемониевы ступени!
Все с нетерпением ожидали прибытия молодого императора, который в это время сопровождал траурную процессию, ставшую для него триумфальным шествием, из Мизены в Рим. Правда, он носил подобающую случаю одежду и принимал печальный вид, но жесты и выражение лица Калигулы выдавали, какое наслаждение доставлял ему восторг толпы.
Алтари, построенные по краям дороги, по которой проходил кортеж, были богато украшены цветами, города встречали его сооруженными по этому поводу триумфальными арками, увитыми лавровыми ветвями, а по вечерам улицы освещали сотни факелов.
В душе Калигула радовался, что никто не был удручен смертью Тиберия; временами до его слуха доходили даже проклятья в адрес покойного, но он пропускал это мимо ушей.
Вступление нового императора в Рим превратилось в общенародный праздник: горожане опустошили свои сады, чтобы украсить улицы целыми возами весенних цветов.
Процессия проследовала через Аппиевы ворота и далее по Триумфальной улице к римскому форуму. Толпа могла задавить молодого императора, если бы Макрон и его преторианцы не образовали коридор, по которому он проследовал, к возвышению для ораторов. Молча, с непроницаемым лицом стоял наверху, пока людское море не успокоилось. Тогда он поднял руку, и в ту же минуту воцарилась тишина. Гай Юлий начал траурную речь об императоре Тиберии, и ему, настоящему актеру, удалось даже пролить слезы. Народ был тронут и взволнован. Какой человек! Он скорбел о своем деде и предшественнике с подобающим уважением, как того требовали происхождение и традиции. Как раз потому, что Тиберий был так ненавистен, Калигуле поставили в особую заслугу то, что он отдал усопшему должное:
