Франциск кивнул.
— Должен сказать, епископ Генрих действовал блестяще. И Стефану он помогал отнюдь не из братских чувств.
— Тогда почему?
— Несколько минут назад я напомнил тебе, каково было отношение покойного короля Генриха к Церкви. Епископ Генрих хочет добиться того, чтобы новый король, кто бы он ни был, обращался с ней с большим почтением. Поэтому, прежде чем гарантировать поддержку, Генрих заставил Стефана торжественно поклясться, что тот будет охранять права и привилегии Церкви.
Филипу это понравилось. В самом начале царствования Стефана его отношения с Церковью были четко определены, и причем на условиях Церкви. Но, пожалуй, даже более важным было создание прецедента. Церковь короновала королей, но до сих пор у нее не было права выдвигать условия. Возможно, наступит время, когда ни один король не сможет прийти к власти, не заключив с ней соответствующего соглашения.
— Для нас это значило бы очень многое, — сказал Филип.
— Стефан может и не сдержать своих обещаний, — рассуждал Франциск. — Но все равно ты прав. Он уже никогда не сможет быть таким жестоким по отношению к Церкви, каким был Генрих. Однако есть еще одна опасность. От того, что сделал Стефан, сильно пострадали два лорда. Один из них — Бартоломео, граф Ширинг.
— Знаю его. Город Ширинг в двух днях пути отсюда. Говорят, Бартоломео — человек благочестивый.
— Может быть. Мне известно лишь, что он лицемерный и упрямый вельможа, который никогда не изменит данной Мод клятве верности, даже если ему будет обещано прощение.
— А кто второй недовольный господин?
— Мой лорд Глостер. Я уже говорил, что он очень честолюбив. Его душа терзается от мысли, что, будь он законнорожденным, он стал бы королем. Лорд Роберт хочет посадить на трон свою сводную сестру, полагая, что она полностью будет следовать указаниям и советам брата и он, по сути, сделается королем.
— Он собирается что-нибудь предпринять?
— Боюсь, что да. — Франциск понизил голос, хотя рядом никого не было. — Вместе с Мод и ее мужем Роберт и Бартоломео намерены поднять мятеж, сбросить Стефана и усадить на трон Мод.
Филип остановился.
— Которая сведет к нулю все, чего достиг епископ Винчестерский! — Он схватил брата за руку. — Но Франциск…
— Я знаю, о чем ты думаешь. — Внезапно дерзкая фамильярность покинула Франциска, уступив место озабоченности и тревоге. — Если бы граф Роберт узнал, что я тебе все это рассказал, он бы меня повесил. Он мне полностью доверяет. Но прежде всего я предан Церкви, это мой долг.
— Но что же ты можешь сделать?
— Я думаю добиться аудиенции у нового короля и все ему рассказать. Конечно, два мятежных графа станут отпираться, а меня повесят за измену, но зато восстание сорвется, и я вознесусь на небеса.
Филип покачал головой.
— Вспомни, чему нас учили: тщетно стяжать славу мученика.
— И еще я думаю, у Бога для меня и на земле хватает дел. Я пользуюсь доверием всемогущего лорда, и если мне удастся там остаться и благодаря моим стараниям продвинуться по службе, то я смог бы многое еще сделать во благо Церкви и законности.
— Так какой же выход?
Франциск в упор посмотрел на брата.
— Вот поэтому-то я здесь.
Филип почувствовал, что дрожит от страха. Конечно, Франциск намеревался воспользоваться его услугами, иначе зачем бы он стал выдавать ему эту страшную тайну.
Франциск тем временем продолжал:
— Я не могу донести на заговорщиков, а ты можешь.
— Иисус Христос и все святые, спасите меня, — пробормотал Филип.
— Если заговор будет раскрыт здесь, на юге, ни одна душа не заподозрит, что сведения просочились из окружения Глостера. Никто не знает, что я здесь; никто даже не знает, что ты мой брат. Ты мог бы придумать правдоподобное объяснение, каким образом тебе стало обо всем известно: например, ты видел, как собирается рать, или кто-то из приближенных графа Бартоломео рассказал о заговоре, исповедуясь в грехах знакомому тебе священнику.
Филипа знобило, он плотнее запахнул свои одежды. Казалось, резко похолодало. Это дело было опасным, очень опасным. Они собирались вмешаться в дворцовые интриги, которые сплошь и рядом оканчивались трагически даже для знати. Если же в интриги королевской фамилии совали нос посторонние вроде Филипа, это было просто безумием.
Но слишком многое было поставлено на карту. Филип не мог оставаться в стороне и спокойно наблюдать, как плетется заговор против короля, выбранного Церковью, будучи в состоянии предотвратить его. И хотя опасность была очень велика для самого Филипа, то для Франциска, если откроется, что именно он выдал бунтовщиков, это будет означать верную смерть.
— Каков план мятежников? — спросил Филип.
— В настоящий момент граф Бартоломео направляется в Ширинг. Оттуда он разошлет гонцов к своим сторонникам по всему югу Англии. Граф Роберт прибудет в Глостер через день-два и соберет войско на западе страны. И наконец, граф Брайан Фитц, владелец замка Уоллингфорд, прикажет закрыть его ворота. Так вся Юго-Западная Англия без боя перейдет к восставшим.
— В таком случае уже поздно! — воскликнул Филип.
— Не совсем. У нас есть еще около недели. Но ты должен действовать быстро.
Все более теряя присутствие духа, Филип понял, что он почти уже дал согласие.
— Но я не знаю, к кому обратиться. Обычно в таких случаях идут к графу, но наш-то и есть обвиняемый. Да и шериф, должно быть, на его стороне. Надо найти кого-то, кто обязательно нас поддержит.
— Приор Кингсбриджа?
— Увы, мой приор стар и немощен. Скорее всего, он палец о палец не ударит.
— Кто же тогда?
— Возможно, епископ. — На самом деле Филип ни разу в жизни даже не говорил с епископом Кингсбриджским, но у него была определенная уверенность, что тот примет и выслушает его и, не колеблясь, встанет на сторону Стефана, ибо Стефан — избранник Церкви, а кроме того, епископ обладал достаточной властью, чтобы предпринять какие-то меры.
— Где живет епископ? — спросил Франциск.
— Полтора дня пути отсюда.
— Тогда тебе надо ехать прямо сегодня.
— Ты прав, — с тяжелым сердцем согласился Филип.
Франциск посмотрел на него глазами, полными раскаяния.
— Мне очень жаль, что пришлось обратиться к тебе.
— Мне тоже, — сказал Филип. Он был тронут. — Что поделаешь…
* * *
Филип созвал монахов в часовенку и объявил им о смерти короля.
— Будем молиться, братья, за то, чтобы престол с миром перешел к законному наследнику и чтобы новый король любил Церковь сильнее, чем покойный Генрих, — торжественно произнес он, не обмолвившись, однако, и словом о том, что ключ к мирному престолонаследию странным образом попал в его руки, а вместо этого добавил: — Есть дела, которые заставляют меня незамедлительно покинуть нашу тихую обитель и отправиться в святой монастырь Кингсбридж.
В его отсутствие помощник приора будет проводить службы, а келарь вести хозяйство, но ни один из них не сможет справиться с Питером из Уорегама, и Филип боялся, что если ему придется задержаться надолго, то Питер успеет натворить столько бед, что, вернувшись, он не узнает собственную обитель. Но Филип так до сих пор и не придумал способа обуздать брата Питера, не унижая его чувство собственного достоинства, и, поскольку времени не осталось, самое лучшее было избавиться от вздорного монаха.
— Ранее мы с вами уже говорили о чревоугодии, — сделав паузу, начал Филип. — Брат Питер заслуживает благодарности, ибо напомнил нам, что, когда Господь благословляет наше хозяйство и дарует нам богатство. Он делает это не для того, чтобы мы толстели и нежились в достатке, а для Его пущей славы. Делиться с неимущими есть наша святая обязанность, которой мы по сей день пренебрегали, главным образом потому, что здесь, в лесу, просто не с кем делиться. Но брат Питер напомнил нам, что мы должны искать и находить страждущих, дабы приносить им облегчение.
Монахи с удивлением смотрели на своего приора: они-то думали, что вопрос о чревоугодии уже закрыт. Питер выглядел несколько озадаченным. Ему было приятно снова оказаться в центре внимания, но одновременно он чувствовал беспокойство, так как не понимал, к чему Филип завел этот разговор, да еще именно сейчас.
— Я принял решение, — продолжал Филип. — Еженедельно мы будем выделять на подаяние по одному пенсу с каждого монаха нашей общины. И если это означает, что мы должны немного ограничить себя в пище, то возрадуемся тому, что на небесах нам воздается. Но еще важнее быть уверенными, что наши деньги тратятся на благое дело. Когда вы жертвуете пенни бедняку, чтобы он купил хлеба для своей семьи, он может пойти прямо в трактир и напиться, а затем прийти домой и избить жену, которая, пожалуй, предпочла бы обойтись без вашего милосердия. Лучше дать ему хлеб, еще лучше дать хлеб его детям. Раздавать милостыню — святое дело, которое должно выполняться с таким же усердием, как и лечение немощных или обучение отроков. Посему многие монастыри назначают раздатчиков милостыни. Так поступим и мы.
